Как узнать, что ты влюблен, как понять это чувство, это состояние? Все слишком сложно, и не хватит всех любовных сонетов, трудов философов и поэтов, размышлений писателей о данном вопросе, поскольку понять подобное чувство невозможно, оно просто есть или его нет. Ты влюблен – шепчет начавший моросить мелкий дождик, что скоро пройдет, но оставит на душе осадок от своего существование, как капельки пота на лбу, когда ты нервничаешь и пытаешься сказать то, что должен, но не можешь. Ты влюблен, вторят огни города, фальшивые, закрывающие собой звезды и луну, даже луну, что поет тебе, что вызывает некий первобытный инстинкт цепляться за подаренную возможность, не упускать ее, не позволять превратностям судьбы ставить палки в колеса; Луна поет, словно зверю, огни играют и говорят с человеком, и оба соединяются в единое целое, чтобы дать понять: нашел ли ты ту, одну, единственную, никем не заменимую, или только тешишь себя пустыми надеждами? Но – ты влюблен! И этим все сказано. Ты чувствуешь, как боишься, как страх прокрадывается в сердце настоящего воина, быть может века назад способного хладнокровно лишать жизни врагов, охотящегося в лесах, добывающего пищу, защищающего свой народ; страх забирается в самое нутро, мешая уверенности и храбрости, играя на ниточках терпения, превращая тебя из уверенного в себе мужчины в детеныша, дитя, ребенка, мальчишку, что ждет подачки от благоговейной им особы, сжимая в пальцах букетик цветов и вспоминая хоть какие, пусть плохие, но такие стихи, способные выразить все то, что он чувствует. Цветы. Да, они бы сейчас не повредили. Пригодились бы. Помогли бы. Но увы – это город, а он сравнить ее хочет с чем-то более достойным, нежели клоака полная порока. О, не подумайте, Сакраменто хорош, он ярок, выделяется, он соблазняет вас, но, честно говоря, дом новый, как и старый, не казался домом таковым теперь, когда ты знаешь всю подноготную, когда в курсе того, о чем другим знать не положено. Город – жемчуг, бриллиант, но ты бы выбрал в подарок что-то менее вычурное, нечто более приземленное. И если кругом розы, твой выбор – маленькая лилия. Изящная в своей простоте, хрупкая в своей нежности. Вот так ты понял, что влюблен. Бесповоротно опьянен. За краткий срок. За дивный час. Что видел вдохновенье пред очами. Что наслаждался прелестью имен, ее и рук, и губ, и глаз, и дивный шелк волос пленил не меньше обещаний, что даны были не на слуху, а меж нас. Уж простите за вольную интерпретацию сонетов пресловутого англичанина, но по-другому не выразить то, что чувствовал сейчас Коннор. Поскольку чувство это было странным, каким-то скорым, слишком быстрым. Или опять винить во всем текилу? Стоит ли? Напиток был не при чем тут, поскольку давно выветрился из головы, а вот чувства остались, впечатления. И признаемся, за всю свою жизнь Кенуэй редко переживал подобное, или же не переживал вовсе. Да, у него были пассии, любовницы, парочку раз были случайные интриги на одну ночь, когда женщины просто хотели получить его как приз, как призового скакуна на скачках, попытаться, уж простите, объездить, оценить силу, выносливость и характеристики существа перед ними. Он уже влюблялся, или думал, что влюблялся. Он знакомился, ходил на свидания, приглашали его, приглашал он к себе, но все заканчивалось одним из двух, либо оба решали, что лучше просто быть друзьями и не виделись больше никогда (все-таки порой стыдно смотреть человеку в глаза, если спал с ним), либо «вторая половинка» пыталась подстроить этого мужчину под себя, терпела крах и со скандалом бросала. Коннор привык к такому. В чем-то он уступить мог, но полностью изменить себя, суть самого важного, свою личность – увольте. Он тот, кто есть, ничего не поделать. И если он останется одиночкой, значит так распорядились предки. Значит этот волк онондага будет один всю жизнь. Не быть любимым и любить одновременно тоже есть благо, в определенной степени. И он любил. Точнее, был влюблен. В незнакомку. В девушку, что сводила с ума своим поведением, своей игрой. В личность, что сразу поставила меж индейцем и собой барьер, а он, как блудный пес, питомец без ошейника и поводка, должен барьер преодолеть.
«Только не ты. Не сейчас», - пронеслось в мыслях, сам же Коннор напрягся, сперва с каким-то паническим воодушевлением взглянув на экран телефона и высвечиваемый номер, затем напрягшись и сжав губы, чуть ли не скрежеща зубами. Вызов он сбросил. Через минут пять звонок повторился, застав индейца снова врасплох, снова возбудив странную, в то же время, оправданную ярость. Тишина. Еще немного и вновь звонок, на этот раз номер иной, и он знал, кто будет на другом конце линии связи, но не ответить не мог, так как человек, презираемый им, уже наполовину разрушил то настроение, с которым Коннор готовился к встрече…своей любви? Рано. Незнакомке, что пленила его? Скорее всего, но слишком пошло. Личности, что заставила сердце биться чаще – так вернее.
- Что тебе нужно? – он точно знал, кого услышит, потому бесцеремонность была оправдана.
- Больше не удивлен? А как же твое – привет, иста? – мужской голос, чуть с акцентом, усмехнулся. – Ладно, я не затем взял телефон твоей матери.
- Оставил бы ее в покое и прекратил названивать, - скупо отозвался «сын».
- Джианна в покое. Она спит еще, сам понимаешь разница во времени, - Коннор скривил губы, «отец» как будто увидел это, продолжив. – Только не строй сейчас непонятно что, я тебя знаю.
- Да уж. Конечно, - хмыкнул индеец.
- Да, - Томас Кенуэй решил в очередной раз пропустить колкость сына, пусть произнес все строгим, ровным тоном. Столько лет, а ведет себя как подросток, которого Том встретил на пороге маленького трейлера. Звереныш, огрызающийся, кусающийся, но все-таки его сын. – Джианна, мама, днем позвонит, поздравить Ачэка и твоего кузена.
- Брата, - поправил чуть ли не угрожающе Коннор и постарался перевести дыхание.
- Да, брата, - на другом конце линии откашлялись, затем послышался шум проезжей части. Наверняка отец вышел на балкон, взглянуть на предрассветный Нью-Йорк со своей «вышки». – Но я хотел поговорить с тобой, о подарке что мы переслали. Он прибудет с опозданием, потому я еще отправил тебе часть прибыли с той…
- Мне ничего не нужно, - настроение точно начало скатываться с отличного в полное ничто.
- Коннор, я твой отец, ты мог бы со своим образованием…
- Я передам подарок и поздравления иста, - просто бросить трубку, как маленький мальчик, как подросток, и все же, как четко представляющий себе ситуацию в целом человек. Этот мужчина не был ему отцом. Он просто появился из ниоткуда. Он просто пожелал стать тем, кем не являлся, кто не поддерживал и пропустил многое, что можно было бы простить, но не теперь, когда «отец» равнял сына со стервятником, могущим жить на подачки лжеца и труса.
После разговора с Томасом всегда становилось неуютно. Конечно, в свое время, Коннор мог поступить иначе, кинуться на шею к родителю, поблагодарить за возвращение, но тогда бы он не был самими Коннором, он был бы просто одни из тех детей, что верят в сказки и единорогов, а не того, чей дом спалили, чья мать повела полгода в больнице и кто работал ради того, что помочь женщинам, растившим его. Кенуэй поежился, дождь прекратился, но стало будто бы холоднее, неприятнее. Голос отца всегда был таким, на любого оказывал отрезвляющий эффект, лучше кадки ледяной воды на голову – англичанин смотрел вам в глаза своим фирменным, холодным взглядом, донося любую весть, как до слабоумного: четкая расстановка слов, равнодушно-нейтральное выражение лица, скупое на эмоции и сама речь, сам голос, раздирающий кожу на куски. Коннор фыркнул и обернулся, чтобы….
Чтобы встретить приближающуюся к нему девушку. Не в откровенном наряде, во вполне приличной, обычной одежде. С очками на глазах, с какой-то странной полуулыбкой на устах и вопросом, нетерпеливым, наглым, полным уверенности, но что за ним? И тогда индеец понял, что должен делать. Чтобы почувствовать все то, что чувствовал до треклятого телефонного звонка.
- Сейчас, - индеец улыбнулся, позволил себе приблизиться, поднять очки с глаз девушки вверх, снять их. Улыбка стала еще более спокойной, доброй, когда взгляду предстала без покров и шоров та, кто пленила. – Вот это, - он наклонился и поцеловал в губы, более уверенно, не требовательно, не глубоко, скорее тоже мимолетно, но касанием назвать это было бы сложно, поскольку вкус индеец смог ощутить, перемешалось немного косметики, немного собственного вкуса девушки, и все-таки это была она. – Можно проводить тебя до дома? - отстранившись чуть, ожидая любой реакции – посыла, пощечины, удара пониже пояса, вызова охраны, Коннор все же задал вопрос, возвратил очки, правда вручив их в ручки девушки. – Так ты мне больше нравишься, - признался индеец.