Раскаленный диск солнца, словно зажиточная купчиха величаво раздувало щеки, раскидывая золотистую сеть лучей по всему городу. В это время года оно лениво ползет по небосводу, прилипая рыхлым ярким боком к голубому своду, замедляя свое привычное движение, стараясь как можно дольше красоваться в зените иссушивая, исжаривая макушки высотных зданий. Жаркие дни сейчас всегда чуть длиннее, а освежающие ночи короче, мимолетней. Сколько ярких, пестрых деталей приносит он, этот июльский день вместе со знойным летним воздухом!..
В палате было прохладно, но человек, лежащий по воле медицинского персонала не только под больничным одеялом, но еще и накрытый сверху тонким шерстяным пледом, мучился от жары, но так и не мог проснуться. Ему хватало воздуха для того, чтобы дышать саднящими легкими, но сон упрямо твердил ему, что задохнуться в солнечной жаре можно легче легкого. Ему хватало пространства для того, чтобы перевернуться на другой бок, изменить положение и позу, лишь бы не лежать на спине, придавленным огненным комом в груди, но сон, издеваясь и смеясь во все горло, уверял его в том, что тело больше его не слушается, что дело ему больше не принадлежит. Ему хватало возможностей для того, чтобы открыть глаза и разорвать эту пелену, стягивающую неприятным молочным теплом веки, парализующую пальцы и заставляющую неметь губы, но сон, которому сознание сейчас подчинялось беспрекословно и робко, нещадно диктовал свои условия.
Запах плавящегося черного асфальта, липкие струйки растаявшего мороженого на пальцах детей, мягкие волны кружева коротких юбок, стекольный перезвон струй фонтана, утробный, иступленный гул задыхающихся машин, порхающее море зонтиков и шляпок, ненавязчивые мотивы легкомысленных мелодий, вплетающиеся в пряный запах цветов на лотках. Жаркое лето не дает возможности спастись от золотых солнечных лучей. Кажется, не поможет даже черный дым с труб заводов, не спасет ни одна тень, и вода теряет всю свою живительность. И небо кажется слишком безжалостным для своей бескрайней голубизны.
Лето успело закончиться: девять дней назад оно постепенно подошло к своему логическому завершению, покорно уступив место наступающей осени. Скоро от него не останется ни единого следа - только внешние атрибуты, извечно зеленые газоны около государственных и социальных учреждений, чуть пожухлая листва диких деревьев и ягоды, которыми расцветет кустарник в его саду. В его родном, прекрасном и огромном «Городе ветров» начнутся осенние праздники и общественные мероприятия, на которых всегда собирается так много людей, что между ними и не протолкнуться вовсе. Заиграет прохладное осеннее солнце на восхитительно ярком мозаичном панно Марка Шагала и будет снова здорово пройтись вокруг банка, разглядывая кусочки эмали, и узнавая в их новом витке новое, только что наступившее время года. А потом - потом пойти на ярмарку, которая непременно откроется на площади у Daley Plaza, и провести там весь этот жаркий день, чтобы вернуться домой, к семье, с сумками, полными овощей и каких-нибудь фруктов, выращенных местными фермерами.
Чикаго?
На лицо спящего мужчины словно чья-то невидимая рука набрасывает тень - между бровей пролегает глубокая вертикальная складка, он хмурится, от чего мелкие морщины вокруг глаз и рта становятся более заметными, а кислородная маска сильнее прижимается к коже. Его голова беспокойно поворачивается то в одну, то в другую сторону, будто он пытается всеми силами проснуться, но сделать этого не может: застрял в своем кошмаре, как глупое насекомое всеми лапами в клею, и сколько не бейся, сколько не обламывай собственные конечности, а свободы уже не бывать. Можно биться в ледяную корку над водоемом, видеть небо, но не иметь никакой возможности пробиться наружу.
Ты сказал - Чикаго? Да ты никогда не был в этом городе!
Легкие горят огнем, словно в них хлынула нестерпимо ледяная вода, в одно мгновение заменившая весь окружающий воздух. Колкое крошево снега и льда, как в черной пучине, поглотившей в 1912 году огромный трансатлантический лайнер. История, которую можно испытать на собственной шкуре.
Ты родился в Сан-Франциско.
Аппарат искусственного жизнеобеспечения меняет интонацию своих тихих сигналов - монитор показывает, как сильно участилось сердцебиение мужчины. Загорается тревожный маячок на посте месестер и вот уже невысокая полная женщина бежит по коридору к его палате, лишь бы успеть.
У тебя нет семьи, ты сам от нее отказался.
Спящий делает глубокий вдох. Кислородная маска сильно вдавливается в лицо. Вены, напрягшись, едва не выталкивают катетерную иглу - она бы выпала, не будь накрепко закреплена клейкой лентой.
Ты - не Мортимер.
Его разбивает страшный кашель.
Чьи-то руки хватают за плечи, пытаются разбудить, а в горле замирает беззвучный крик: помоги!
Ты - Мортон.
Он открывает глаза в палате, которую уже может считать «своей», и долго смотрит в этот светлый, практически белый потолок. Это зрелище могло бы ему порядком наскучить, если бы большую часть своего пребывания здесь он не провел, забывшись не то сном, не то обмороком. Его снова терзали кошмары. Сняв с лица кислородную маску, Морт Эддингтон медленно приподнялся на подушках, практически сел, держась ладонью за испещренную дырами грудь. У него был уже не тот молодецкий возраст, в котором даже самая страшная рана заживает, как на собаке, быстрее, чем за неделю - эта рыжая девочка-хирург приходила уже несколько раз и сокрушенно качала головой, сетуя на то, что все три ранения заживают плохо. Что сквозное, что внутренне. Горевала, что останутся шрамы - словно их и без этого было мало. Чем-то пыталась утешить.
А его самого занимали совершенно другие вопросы - не вязалось, не клеилось в голове, что это была нелепая случайность, что даже его, всегда изменчивая, Фортуна вдруг повела себя с настолько откровенной издевкой. Бестолково прощелкивая каналы телевизора, поставленного в палату, Морт с глухой злобой думал о том, что оказался прав, уверяя Наташу - «слову преступника верить нельзя». Не бывает «бывших» - все хуже, чем с наркоманами и алкоголиками, обманывающими себя тем, что никогда не сорвуться. Здесь, в этом тихом черном деле, все зависит не только от тебя и от твоей силой воли. Ты повязан. На твоем горле покоится тяжелый хомут и навешены один на другой жернова.И сколько бы ты не старался, что бы ты не делал, но если тебе не удастся исчезнуть бесследно - ты навсегда останешься здесь, в этом кругу вечно голодных тварей.
Ты думаешь, что этого психа к тебе подослал Гвидо?
Я не думаю, что ему было бы трудно это сделать.
И что ты собираешься предпринимать?
Еще не знаю. Нужно подумать.
О. В кое-то веки ты решил думать сам, без чужой подсказки?
Однако погрузиться в тяжелые, и, по большому счету, пока бесполезные размышления ему не дали: дверь в палату распахнулась и Морт взволнованно, нервно повернул голову в сторону вошедшего. Сам того не замечая, подсознательно он ждал кого-то кроме редких посетителей и врачей. Кого-то, в чьей руке увидит нацеленный пистолет с матово поблескивающим барабанчиком глушителя.
- Как ты мог не позвонить? - она выглядит непривычно взволнованной. Глаза покраснели, нос припух, словно готова разрыдатсья прямо здесь, на пороге частной палаты, и дышит так тяжело, что хочется предложить кислородную маску уже не себе, а ей. Редко. Очень редко ему доводилось видеть Леону в таком состоянии. За все семь лет, проведенных вместе, женщина каждый раз доказывала заново, что в любой ситуации способна держать себя в руках, и если сейчас она прибежала в больницу в таком виде, то…
Что же там про тебя раздули СМИ? Рассказали, на каком кладбище ты похоронен?
От неожиданности и смятения Мортимер не сразу нашелся, что ответить, поэтому молча указал рукой в сторону прикроватной тумбы: на ней разворошенным кусочком пластика, металла и электроники лежал мобильный телефон, в который попала одна из пуль, и благодаря которому сместилась достаточно сильно, чтобы не пробить ему сердце. В противном случае звонить было бы не только не с чего, но и некому.
Леона подносит ладони ко рту и проводит по глазам, нещадно портя всегда идеальный макияж.
Леона кричит, но с такой надрывной хрипотцой в голосе, что кажется, будто сейчас задохнется.
Леона...
- Прости, - как-то совсем по-глупому произнес Морт и попытался изобразить ободряющую улыбку. Он приподнял руку, к которой не были прикреплены датчики, и жестом поманил женщину к себе, - иди, иди сюда. Видишь, живой?
Несмотря на то, что рядом с постелью был стул для посетителей, Мортимер слегка подвинулся на своей постели, чтобы женщине было куда примаститься. Сам отложил кислородную маску в сторонку, но так, чтобы при необходимости до нее легко дотянуться, и нацепил на нос очки в тяжелой оправе, чтобы хотя бы видеть, не щурясь, своего бессменного атташе.
- А ты не смотри на меня, как на покойника, - беззлобно усмехнулся он, пожалуй, действительно соскучившись за эти несколько дней по Леоне - ведь в последние годы она была тем единственным близким человеком, в котором нуждается каждый. Когда в твоей жизни нет месту ни семьи, ни дому, ни родне, всегда должна быть отдушина, иначе жизнь рано или поздно станет невыносимой. Свою отдушину Мортимер Эддингтон нашел в Леоне. А теперь...наверное, и в Наташе тоже. В своем маленьком напуганном соловье, вдруг угодившем в клетку обстоятельств.
- Давай, рассказывай, - сложив руки на животе, мужчина выжидательно взглянул на Леону. Видок у него все еще был так себе, на троечку - запавшие глаза, ввалившиеся щеки, заострившиеся, как у мертвеца, черты лица, да и спину держать прямо ему не удавалось - зато теперь они оба друг друга стоили. Леона с потекшей косметикой, растрепанная и такая ранимая в эту секунду, вполне соответствовала его компании, - успокойся только. Не хватало, чтобы ты легла рядом - я только день назад, как из реанимации и очень не советую туда попадать. Не кормят.

Голос этой женщины всегда ему нравился: с первого дня показался приятным, бархатным, и даже с годами мнение не переменилось ни в те дни, когда она, простуженная, сипела в трубку витиеватые ругательства, ни когда кричала в переговорном кабинете во всю мощь своих легких, ни когда громко в такт своим словам стучала каблучком в его доме, грозясь разнести все вокруг, если он сейчас же, сию же минуту не возьмется за работу, которую откладывает безо всяких оснований уже второй месяц. И даже повторяя заезженную пластинку на «бис», она оставалась прекрасна - возможно, будь Мортимер человеком иного характера, иного прошлого и более определенного, чем всегда, будущего, он бы точно приударил за тогда еще совсем молодой Кромвель. Только вот было бы это настолько глупо, что разом бы перехлестнуло все былые ошибки. Он никогда не воспитывал в себе чувство любви, привязанности, нежности, заботы - все те особенности человеческого характера, превращающие его в пористую губку, подверженную всякому влиянию извне и разложению изнутри. И, видимо, никогда уже не станет так поступать.
- Ничего, нашла бы какое-нибудь теплое местечко, - мягко улыбнулся Морт, наблюдая за тем, как доверительно и осторожно Леона забирается на кровать, как устраивается, подбираясь. Такие мгновения были редкими. Слишком уж тщательного его атташе следила за внешними символами, знаками, вещами, поведением: за всем тем, что ее окружало, могло сделать ей рекламу или, наоборот, как-то очернить. Подобная внимательность, конечно, была похвальна - не будь так дотошна.
Поэтому у нее до сих пор нет мужика. Бизнес-леди. Ни шагу без контроля.
Даже не приглядываясь и не вслушиваясь, Мортимер знал, что Леона врет. Не хитрит, не плетет сложную паутину, а попросту врет, совершенно откровенно, заметно, бездарно… и он понимает, почему так. От чего его Железная Львица ведет себя, как девчонка-студентка на пересдаче у придирчивого профессора с кафедры.
Задумала что-то.
Задумалась.
И спросила.
Волнение человека, застигнутого врасплох, выдать может множество факторов: блестящие глаза или взопревшие ладони, тревожное поведение или банальная дрожь на кончиках пальцев, будто бы по рукам пропустили электрический ток малой мощности, запинание на простейших словах или невозможность быстро и внятно ответить - все это непременно сыграет против лжеца, оказавшегося под присмотром не только профессионального полиграфа, но и пол присмотром пристального взгляда. Обмануть тонкую технику может или сумасшедший, или патологический лжец, или, наконец, высокопрофессиональный актер, способный изобразить любой образ и любую реакцию, стоит ему только этого захотеть. За свою жизнь Мортимер Эддингтон успел побывать в шкуре всех троих типов людей, неуязвимых для проверки на детекторе лжи, он отточил свои ответы до совершенно бессознательного состояния, в котором не испытывал ни волнения, ни удивления даже от самых неожиданных, опасных или тупиковых вопросов. Машину легко обмануть, достаточно лишь знать, как. Ее высокочувствительные датчики фиксируют верхнее и нижнее дыхание, улавливают сердцебиение, измеряют давление, акцентируют внимание на треморе и электрической реакции кожи - провокационный демарш в ответную сторону уверенно и быстро путает планы любого оператора и любого механизма. Не брал, не воровал, не участвовал. Исключительное мастерство под надзором видеокамеры, записывающей все случайные действия в мельчайших подробностях. Сложнейший трюк под куполом
Ты лжешь этой женщины уже на протяжении семи лет и она только сейчас начала догадываться. Это похвально, Морти, похвально. Ведь она пытлива, совсем как детектив на премиальных. Быстрая, чуткая гончая. Ты сам пригрел ее на груди и эта легавая дотошность оказалась намного опаснее, чем змеиное коварство, не так ли?
Между вопросом и ответом проходит не больше пары секунд - и на лице мужчины не вздрагивает не один мускул. Он остается спокойным, не показывая ничего нового: ни улыбки, ни волнения, ни обиды - ничего из того, что отличалось бы от выражения, появившегося минуту назад, и ничего такого, что сыграло бы против него на допросе. Только обмануть человека всегда труднее, чем механизм. А обмануть человека, прожившего с тобой так много времени и выучившего практически каждую твою маску, практически невозможно. Впрочем, он делал это уже на протяжении седьмого года. И она действительно почувствовала брешь только теперь.
Ты ошибаешься. Она не почувствовала ничего нового: она просто вспомнила. Тот клочок газеты, который ты все еще держишь в доме, хотя должен был давно его сжечь! Тот проклятый клочок газеты, который ты оставил при себе! Она запомнила, прекрасно запомнила его! Она знает, что ты делал пластические операции! Она знает! Знает!
- Я давно «завязал» с этим, - из десятка возможных разнообразных ответов он выбрал именно эту простую фразу, не привязанную ни к какой определенности, и произнес ее тем же самым голосом. Смертельная усталость человека, внутри которого идет тяжелая борьба с серьезными повреждениями тканей: мышц, бронх, нервов. Нестерпимо громкая паника потонула в сознании, как брошенный кем-то неловким камушек: без всплеска, без звука.
Сменив за свою жизнь три роли, он по прежнему оказался потерянным в каждой из них.
Я продавал наркотики, когда мне был двадцать один год.
Слегка опущенные тяжелые веки, под которыми практически не разобрать взгляда черно-карих глаз.
Я выиграл первое дело о плагиате, когда мне было тридцать четыре года.
Ленивое звучание пульса, отбивающее в такт бегущей зеленой линии на мониторе.
Я «завязал и с тем, и с другим, потому что сейчас мне сорок один год.» Это был ничего не соображающий фанатик с пистолетом.
- Это был ничего не соображающий фанатик со старым револьвером, - практически эхом со своими мыслями повторил Морт и легко пожал плечами, насколько ему позволяла еще опухшая грудная клетка и туго наложенные повязки, из-за которых и дышать-то удавалось с трудом, не то, что пытаться изобразить какое-то действие.
И меня не волнует какой-то там клочок газеты.
Тем более, что ты на нем так плохо получился, да?
И все же.
Теперь он посмотрел на Леону с улыбкой. Умная. Другую бы на работу не взял. Сколько бы сильно и давно она не хотела задать ему десяток наводящих вопросов - терпела, только сейчас почувствовав слабину, и сразу же ухватилась мертвой хваткой. Глядя на женщину, бывший преступник постепенно приходил к мнению, что если не сейчас, то в ближайшие дни, недели, максимум – месяцы, но именно она догадается обо всем. Не догадались детективы, в конечном итоге проигравшись настолько, что потеряли не только приобщенность к делу, но и все привилегии, не догадались «гангстеры», сколько не хватались за постоянно обрывающиеся нити, и все фишки все время рассыпались у них между пальцев. Обман на обмане. Игра теней и света в заброшенном парке, шарик под стаканчиком уличного шарлатана – угадай, под каким? Она уже задает вопросы. Беззвучно, мысленно. Но...
- Давай. Спроси прямо, - неуловимо плавная перемена и вот, все тот же тихий тембр голоса, все то же непоколебимое в своей серости спокойствие, но сказанная фраза звучит, как нападение. Никакого вызова: он мгновенно перешагнул этот порог, преодолел мнимые расшаркивания, предугадав все на несколько скачков вперед, но оставил место для отступления. Промолчать. Не задавать этого вопроса, после которого неизбежно надломится все. Взгляд всегда добродушного, ленивого Морта вдруг стал неестественно пристальным и холодным.

Трудно чувствовать себя комфортно в больничной палате. Еще труднее - уютно. Впрочем, мистеру Эддингтону это вполне удавалось здесь и сейчас, даже несмотря на то, что он находился в окружении медицинского персонала, неумолимых аппаратов с тонкой настройкой, обезболивающих и успокоительных. Приход Леоны действовал на него более умиротворяюще, чем мог бы. Он проводил взглядом громко стукнувшие об пол женские туфли, поддержал последовавший следом вздох. Действительно, разговор у них уже сейчас выходил не слишком коротким и не очень-то простым. Тет-а-тет в зоне privacy.
- Подошел бы. Если получится забрать его со склада вещественных доказательств, то подарю его тебе, - и, в общем-то, он тоже был согласен с тем, что фанатика нужно упрятать далеко и надолго. Только вот с той поправкой, что сначала Морт был бы вовсе не против поговорить с ним лично. Задать несколько вопросов, по старой памяти.
От мигрени. Конечно.
Говорить что-то на этот счет мужчина не стал. Лезть в личную жизнь состоявшейся и вполне взрослой ирландки он не собирался еще и по той причине, что сам нередко злоупотреблял психотропными веществами. Даже если они были замаскированы под лекарства и упакованы с хрустящие металлизированные блистеры.
Тишина.
Гулкое подводное движение сквозь тягомотный горячий воздух.
Но пауза длится всего секунду.
- Да, - коротко отвечает он и это слово, ясное и острое определение, звучит безо всякой многозначности, оно определено и строго поставлено, как факт, как непреложная истина, как срыв покровов и подтверждения всех загадок. Как лунная монетка упала в жестяной стакан и заболталась там, звеня насмешливым эхом, задевая тонкими краями гулкие стенки, повторяя раз за разом вложенный в нее смысл. Несколько секунд мужчина молча смотрел в глаза женщины, с которой провел вместе так много дней, в которых никогда не было искренности, так много ночей, за которыми не пряталось ни капли страсти, столько времени, обесцененного одним только признанием. И все же, она и без этого знала о нем много больше остальных, была осведомлена намного лучше, чем те, кто назывался и называется друзьями, при всем этом тщательно ограждаемая от криминального прошлого и шаткого настоящего. Даже сейчас, когда весь его привычный мир уже в который раз начал трещать по швам, она могла бы остаться в стороне, на безопасной устойчивой суше, и продолжать быть такой же непоколебимой, уверенной, стойкой. А вместо этого вдруг сунула голову в паровой котел, не боясь, что может сгореть в нем дотла раньше, чем успеет опомниться.
Приподнявшись на подушках выше, Морт отвернулся от своей бессменной атташе буквально на мгновение: он приподнял край плоской больничной подушки, которая полагалась каждому пациенту госпиталя по умолчанию, вытащил из-под нее что-то явно весомое, тяжелое, матово блеснувшее в намеренно приглушенном медицинским персоналом свете. Это движение далось ему откровенно тяжело: все-таки верхняя часть тела имела практически отсутствующую подвижность, руки не слушались, а  дыхание сбивалось даже от малейшего шевеления. Однако, развернувшись обратно, он выложил поверх одеяла, которым был укутан, новенький пистолет с затертыми номерными знаками. Курок недавно снятой с завода австрийской красавицы «беретты» не был взведен, однако вставленная обойма не заставляла сомневаться в том, что она полна и готова к применению. Накрыв пистолет ладонью так, чтобы показать совершенную мирность своих намерений и не желая никого устрашать, Мортимер вновь в упор взглянул на Леону. Он чувствовал себя слишком разбитым, слишком издерганным для того, чтобы говорить какие-то пафосные фразы, размахивать руками и ставить условия, от которых невозможно отказаться - человеком такого склада характера и ума Морт не был ни одного дня в своей жизни. Предпочитая действовать не силой, а хитростью, он не даром получил свое потешное прозвище, лишенного какого бы то ни было излишнего героизма. Зато сейчас его несравненная и превосходная мадам Кромвель была явно готова добавить ко всем отрицательным качествам, которыми его награждала, еще несколько. Возможно даже десяток.
- Я никогда не сомневался в твоем уме, - серые губы мужчины слегка дрогнули - улыбнуться он смог только со второй попытки, встречая помехи со стороны собственного тела, желающего только сна, покоя и бездействия, - поэтому и принял тебя на работу. Ты ведь давно догадывалась?
Но, несмотря на улыбку, взгляд Морта остался холодным и пристальным: ему было легко смотреть в глаза Леоны, легче, чем присматриваться к каким-то бесхитростным людям. Она была достаточно проста для того, чтобы жить по государственным законам, но и излишне изысканна, чтобы не иметь на их счет своих серьезных поправок. Девочка из благополучной семьи, построившая рядом с ним, навсегда отдавшимся преступности, карьеру. Холеная уроженка прохладной и всегда немного дымной Ирландии, пригревшаяся под боком у потомственного американца со всеми его дурными привычками. Имеющая завидное наследство в родной стране, но все равно бегущая по карьерной лестнице все выше и выше. Отец дворянских кровей. У Леоны его характер. Мать, сумевшая устроиться получше многих. У Леоны ее внешность. Неудавшиеся влюбленности, тернистый путь к самоопределению, бегство, бульварные газетенки, статейки со все увеличивающимся качеством, новое рабочее место… он знал о ней все. Все, что хотел знать и все, что мог знать. Именно теперь, глядя в его темные, практически черные глаза, мадам Кромвель должна была понимать это особенно ясно.
Мортимер осторожно повел плечами, усмехнулся, качая головой и явно давая понять, что давно уже в курсе, что женщина видела не только одну газетную распечатку, а сунула острый носик в каждый потаенный угол, не запертый на амбарный замок.
- Ты не пошла ни в полицию, ни к федералам, - в его голосе слышится уважение. Не пустая похвала, с которой обращаются к ребенку, принесшему домой хорошую оценку, а с действительно высоким мнением на счет правильно сделанного выбора. Сложного, опасного, бьющего по принципам и привычкам, но необходимого. Или ты молчишь или ты знаешь все. Другого сложившаяся ситуация дать не могла.
Ты даешь новый рычаг управления тем, кому он может понадобиться. Не думаешь, что все это может окончиться плохо? Женщина всегда была, есть и будет самым дурным товарищем из тех, кого только можно выбрать для сплавления по бурной реке.
В ней я не сомневаюсь. Если бы хотела, то давно бы уже заложила с потрохами, а не задавала бы сейчас наводящие вопросы: она и так все знает довольно хорошо и в лишних подтверждениях не нуждается.
- Неплохо сохранился, да? - пластические операции. Последняя, проведенная двадцать третьего июля, та самая, на которую она записала его своими руками. И до нее, пожалуй, все, кроме самой первой и самой радикальной. Наверное странно понимать, что ты все это время косвенно помогаешь скрываться самому наглому и опасному преступнику своих лет - и Мортимер понимал это, прекрасно понимал, какие чувства может испытывать его несравненная Леона. Не просто женщина, что ни говори. Уверенность и сила, пускай даже только снаружи, отлично подходили к ее внутреннему стержню, не сломленному жизненными перепутьями, - вот и познакомились.
На секунду мужчина сощурился, вглядываясь в глаза сидящей напротив огненной Леоны, после чего его лицо снова смягчилось. Он поднес ко рту указательный палец и изобразил жест, призывающий к тишине:
- Только громко не кричи, всех взбаламутишь.

Так интересно ее слушать: красиво и легко, покачивая головой, прикусывая незаметно губы маленькими, как жемчужины, зубками, поглядывая так и эдак, эта женщина даже говорила прекрасно настолько, что не грех было залюбоваться. Вот уже который раз Морт так или иначе приходил к мысли о том, что уж у кого, а у нее жизнь еще может сложиться иначе. Она все еще может найти себе нормального мужика, которого без опаски приведет в дом, родить себе таких же красивых, как и сама, детей, и начать быт мирной домохозяйки.
Да кого ты обманываешь?
Внутренний голос паскудно рассмеялся. Зрение мужчины на несколько секунд расфокусировалось, словно он глубоко задумался, а на щеках пятнами проступил нездоровый румянец.
Если бы все так было просто. Только эта «высоко-породистая потомственная стерва» уже давно ввязалась в грязные делишки так, как не ввяжется ни одна домохозяйка, даже жены всех этих итальянских горячих голов в такие дебри не заползают, сколько она к себе притягивает внимание всех тех, от кого благородную девочку должны были беречь с младых когтей.  Не уберегли.
- Это табу, - мужчина медленно, но уверенно покачал головой. Да, подобные дела действительно можно было бы назвать прибыльными, легкими и почитаемыми в определенных кругах, они приносили такие важные рычаги управления, как страх и благоговение перед тем, кто способен проворачивать их с такой легкостью - и тогда, в те золотые червонные годы, у него действительно было немало возможностей прибегнуть и к этому способу обогащения, преступив через принципы, воспитанные здесь же, на улицах огромного портового города, заставив подчиняться приказу всех тех, кого собрал возле себя, и начать совершенно другую, грязную, жестокую игру. Однако человечности в нем все-таки оказалось больше, чем жажды легкой наживы и нелюбви к людям. Человека, который предложил ему эту идею, он выгнал из организации и, спустя три дня, лично убедился в его скоропостижной кончине. Ноутбук, принесенный им, уничтожил. Жесткий диск отформатировал и разбил. Сам. Только память это не электронный носитель, она вернее, надежнее, дольше: фотографии он забыть не мог на протяжении даже десятка лет, он видел их так, словно каждая осталась отпечатана на сетчатке. Дети и подростки, сфотографированные обнаженные на кафельном полу: фас, профиль, крупный план с лицом, крупный план с половыми органами. Другие снимки - лежа, руки за голову, ракурс сверху. Рост, вес, объем грудной клетки, флюорография, анализы, заключения психологов: для разных целей, не только на органы, ведь зачем разбирать на части то, что в собранном состоянии представляет куда большую ценность? Ему не хотелось связываться со всем этим откровенным дерьмом и марать в нем ни руки, ни ноги - ни свои, ни своих людей.
- Ни детей, ни взрослых, - говоря медленно и негромко, Морт подсознательно избегал фраз-признаний. Такое поведение не было недоверием к Леоне или каким-то страхом перед тем, что палата, даже проверенная нанятыми людьми, может таить в себе немало прослушивающей и подглядывающей электроники. Скорее, привычка, выработанная жизненной необходимостью. Любая фраза, сказанная им и вырванная из контекста, не могла бы быть использованной против него в суде и в ходе детективного расследования в качестве прямого или косвенного доказательства вины. Так было всегда. Так должно было оставаться и дальше - и если пока Леона не знает, насколько велики грехи пришедших дней у ее начальника и подопечного, то у него самого нет никаких иллюзий на счет размеров уголовного дела, - ни полностью, ни частями.
На такой товар, как люди, тем более дети, всегда находились покупатели. Кто-то баловался «прокатом», кому-то не хватало донорских органов, кто-то просто не придумал, на что тратить деньги, кто-то решался на «усыновление», за отдельные деньги можно было устраивать «фуфел» - оформлять левые документы проверочных комиссий, чтобы власти не придирались. Во рту Эддингтона стало горько, будто снова на языке – глоток «Гиннеса». Лгать себе он не любил. Кому угодно, но только не себе. Если бы тогда его настроение было менее трезвым, он бы без промедления согласился на предложение этого сербского ублюдка Савы. Провел бы несколько сделок, перепродал бы по десятку раз несколько человеческих душ, наигрался бы и переключился на что-нибудь другое. Мортимер оборвал тухлое воспоминание, как присохший пластырь, снова качнул головой.
- Ни людей, ни животных, - и если бы не весь его никуда не девшийся с годами профессионализм, стало бы кристально ясно, что именно себя в первую очередь он пытается в этом убедить. Спрятать за красивыми словами то, что едва не принял фатальное решение. Отодвинуть от себя подальше то, что было так близко. Критично. Пламенно. До треска на спидометре.
Подняв руку, в которой не было катетера капельницы, к лицу, мужчина потер пальцами переносицу, с силой надавливая на ноющую от скачков давления точку, пока та не покраснела. Ему хотелось курить и пить, не важно что, какого качества, в каком количестве, лишь бы абстрагироваться от собственного сознания. Уж что, а цену дружбе он знал. Чаще всего она имела вполне определенные цифровые определения, разнясь только в виде валюты. Погрешности минимальны. И все же Леона действительно была единственным другом Мортимера, который пробыл бы с ним так долго. Если не считать разбитной и вечно молодой Берни, то, пожалуй, действительно одной из тех миллионов людей, который живут на планете. Его прекрасная Леона Айрин Кромвель. Не подружка, не подруга, не приятельница, а «друг» в полном и окончательном значении этого тяжелого слова. Она здесь, она сейчас, она… последний друг, который был у Эддингтона и который знал о нем абсолютно все, погиб практически восемь лет назад и запустил своей смертью череду событий, которые происходят и по сей день. Косвенно, но благодаря тому самому Сэту, чье имя он взял, как псевдоним, произошла их встреча с этой превосходной женщиной, за которую стоило держаться крепче, чем за все свое богатство. Сэт «Король» Кинг познакомил его с Леоной. Сэт привел его к этому разговору.
- С этим давно покончено, Леона, - он редко называл свою атташе по имени так прямо и ровно - всегда в этом обращении была какая-то потешная интонация, какое-то сокращение или намеренное коверканье, или вовсе гротескное «мадам Кромвель» с невыразимой патетикой и пафосом. Сейчас, смотря на женщину, Морт понимал, что она включила в своей хорошенькой голове мощную машину, анализирующую и сопоставляющую факты, подробности, мелочи. Я думал, что с этим давно покончено и мне никогда не придется возвращаться к прежней жизни снова. Хотел верить в это. Строил планы. И до недавнего времени все действительно шло так, как мне этого хотелось. И все же тешить себя надеждами на то, что одним прекрасным вечером дверь в его дом или кабинет не распахнется и на пороге не появится представитель итальянской диаспоры, было бы пускай и сладко, но откровенно глупо. В той ситуации, в которую он вляпался по самую макушку, не стояло таких бестолковых вопросов, как «будет» или «не будет» - только вопрос времени и места. Даже то, чем все в конце концов закончится, тоже варьировалось не степенью вероятности, а скоростью свершения и его территориальной расположенностью. И все же пока он еще позволял себе вести себя так, словно ничего особо экстренного не происходит, и думать в том же настроении. Пока. Только сегодня.
- Понимаешь? Давно. До того, как ты устроилась ко мне на работу, - постепенно лицо бывшего преступника становилось более мягким, взгляд теплел - ввязывать Леону в это дело, запускать ее в грозовую тучу, которая явно нависла над головой с появлением в его жизни синьора Монтанелли, он бы не только не в праве, но и не в желании. Сейчас все происходило само с собой, постепенно ломалась та платформа, на которой он вроде бы уверенно стоял все эти годы, и вместе с ним в эту темноту ссыпались все, кто стоял в этот момент рядом. Сначала - Наташа. Теперь - Леона. Дальше…
Нет. Хватит на этом. Больше никого не осталось. Больше никого и никогда не было.
У меня нет семьи: нет родителей, братьев, сестер, крестных, детей. Их никогда не было, я круглый сирота.
От своих родителей Мортимер Эддингтон отказался в тот момент, когда едва не стал вполне закономерной жертвой их законопослушности. Элиас и Теодора прознали слишком многое на тот момент, чтобы можно было позволить себе сохранить с ними хоть какие-то контакты. От Кристиана, выучившегося на неплохого юриста, и вовсе стоило держаться подальше: именно с его легкой руки еще молодой, не успевший опериться и окрепнуть, преступник, который возьмет впоследствии прозвище Лемур. едва не оказался за решеткой первый и последний раз. Довольно скоро он сам убедился в том, что одно только попадание в плен тюремных стен, решеток и надзирателей здорово поменяло бы его отношение к правовой системе и такой наглости, как нарушение правопорядка. Джону Герберту Диллинджеру потребовалось десять лет на то, чтобы укорениться в пренебрежению к системе правосудия их общей страны. Мортимеру Эддингтону оказалось достаточно просто пообщаться с несколькими людьми, отбывшими свой строк в федеральных тюрьмах. Это был один из тех немногих случаев, когда впечатлительность пошла на пользу.
У меня нет друзей: нет близких, далеких, знакомых, приятелей. Их слишком опасно держать рядом.
Людей, которым он мог доверять полностью и без оглядки, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Обложенный соломой безопасности так, что брось вспышку - и погребальный костер взлетит до небес, он для каждого имел свою схему поведения, свою цепочку путанных следов, свои слова, свои взгляды. Это помогало ему не просто окружать себя огромным количеством различных знакомых людей, но и выбирать среди них наиболее ценные лица, и делать все это настолько безопасно, насколько это было возможно. Уже очень давно по меркам простой человеческой жизни он ввязался в эту черную гниль круговой поруки, с каждым обмазанный кровью, как в детском лагере: когда рассекали большие пальцы перочинным ножиком и прикладывали друг к другу. «Дружба», которую он сам заставил быть крепче денег, долговых расписок и каких-то честолюбивых обязательств.
У меня нет врагов. Я - современный Робин Гуд и вокруг меня есть только те, кто ненавидит или завидует, но...
Но очень много вопросов решалось деньгами. Еще больше - связями. В конце-концов, банальной ложью, в которой он сумел достигнуть действительно почетных высот.
Точка.
Однако легче не стало. Возможно, просто недомогание, расшалилась застоявшаяся кровь.
- Поэтому не думай о том, что была к чему-то причастна или я что-то творил за твоей спиной.   
Под кадыком застрял непроглотный кусок усталости и тоски, размером с Австралию на глобусе что ли – ни протолкнуть, ни выплюнуть. Аппарат начал издавать чуть более громкие, упреждающие звуки, но на него никто сразу не обратил внимания. Фоновый ненужный звук, который старается хоть немного разрядить атмосферу и звучит где-то на периферии слуха, совсем нелепо и малозначимо, но не бросая попытки…
...у Леоны с ее привычным саркастичным отношением к жизни получается гораздо лучше с этим справляться.
Он рассмеялся, представив перед собой все озвученные перспективы сразу, но буквально сразу же охнул, схватившись за грудь, вжав ладонь поверх пижамной рубашки, послеоперационной повязки, медленно рубцующегося шрама под швами. Поднял руку, молча прося паузы и отдышаться. «Stop. Just let me talk.»
- Бери не так высоко, - несколько секунд он слышал свой собственный голос, как исподволь, сквозь какую-то неряшливую дымку, и поэтому говорил неуверенно. Постепенно прояснилось, думать стало легче, - разве что родился не в Чикаго, а в Сан-Франциско. И не два высших у меня образования, а одно. Не сигареты, а наркотики. Не велосипед, а бронированный автомобиль. Не плагиат, а старые терки. Не «воротила бизнеса», а «трикстер».
И, в общем-то, не так уж много было несовпадений в том, что знала Леона и в том, что было на самом деле.
В завершении своей тирады мужчина приподнял руки и изобразил двумя пальцами жест «австралийского кошмара»-зайчика, ставя всю патетичность в невидимые кавычки.
И все же все эти маленькие, колкие неточности, так или иначе подтачивали ох доверие друг к другу.
Наигрались?
- Ударишь меня потом, как выйду. Вижу, что кулаки зудят, - беззлобно прокомментировал далекий от сострадания вид своего секретаря Морт. Винить ее за злость и обиду он не мог. Верить в ее самоотверженность и преданность какой-то высшей идее дружбы и взаимопонимания - пожалуй, тоже было для него слишком. Даже если сейчас Леона отнеслась с пониманием к происходящему и как-то начала усваивать происходящее, как неприятное лекарство, то в дальнейшем...о дальнейшем стоило думать уже сейчас. Дальше придется идти еще осторожней и еще внимательней. Уже не по старому минному полю, где одна-две так точно окажутся давно непригодными, а по свежему взрывоопасному посеву, где даже неосторожный вдох может стать последним, - только теперь, кажется, придется все начинать с самого начала.
То, что в глазах потемнело, а сознание перестало ощущаться окончательно, мужчина понял не сразу. Он медленно сполз по подушкам вниз, подогнув колени и безвольно уронив голову на плечо.
Короткий обморок - еще не спасение от реальности.
Слышишь меня?! Не смей! Впереди еще огромная работа и уж постарайся, чтобы эта львица была на твоей стороне, а не против тебя в этой клетке!
Ломящая боль в висках привела его в чувство. Проморгавшись, Морт уставился в потолок, кажущийся чертовски близко, так, что можно рукой коснуться. Только без паники. Просто усталость. Как и прежде, он нуждался в людях, которые смогли бы ему помочь - или за деньги, или вынужденно, или по доброй воле, и этот голос в голове был действительно прав: Леона была единственной из тех, кто сейчас был рядом и мог получить эту роль.
- Лео... - во рту пересохло. До чего же паскудно так терять время из-за собственной немощи, - кис-кис. Придется тебе решать прямо сейчас, хочешь ты во всем этом участвовать или нет. Разбежимся, как кошка с побитой собакой или...
Он замолчал. Предложение казалось столь же странным, сколь и безумным.
Женщина.
Дворцовая дочка с голубой кровью и пламенным взглядом.
Интеллектуальный хамелеон, которая всегда мечтала о наследнике и о карьере.
Должна быть дурочкой с пухлыми губками, а получилась - на вес золота.
- Или останемся. Я обещаю, что не стану тебя ни во что втягивать, - трагичность зашкаливает до такой степени, что самому хочется наложить на себя руки, и Морт вдруг издает громкий смешок, - вернее, как. Просто если буду тонуть, то не потащу тебя за собой. Кстати, Лео, ты собиралась сходить в службу опеки?..

Отредактировано Mort Eddington (2014-09-14 19:55:13)