13 апреля, Сакраменто, кампус.
- Ты поедешь в Нью-Йорк, чтобы поддержать меня? – я коротко мотнула головой из стороны в сторону, отводя голубые глаза от ее задумчивого лица, банально так усыпанного веснушками. Изучение цветочного узора на обоях сейчас казалось мне достойным поводом для отказа. Она посмотрела с укором, а я с этим взглядом одновременно дрожащими пальцами крепко сжала билет, сложенный в четыре раза во внутреннем кармане толстовки. Я знала, что не смогу пропустить столь важное событие, для Киры завтрашний чемпионат не просто очередная ступень в ее спортивной карьере, которую она без труда преодолеет, он – решающая точка, которая даст старт ее новой жизни. Если она победит – то уедет в Нью-Йорк, тот город, в котором я прожила большую половину жизни, и у меня не было ни малейшего желания возвращаться в шумную, поглощающую, завораживающую светом неоновых огней столицу мира. Слишком безразмерная, спешная, неугомонная и рвущаяся прожить каждый день как последний, я в этом ритме не чувствовала себя своей уже очень давно. И сейчас, отвернув лицо, до последнего надеялась, что она скажет «а знаешь, к черту этот спорт, давай-ка я лучше останусь в Сакраменто?», и это бы звучало так же абсурдно, как выпавший внезапно снег в сердце Сахары.
- Извини, но у меня завтра семинар по английской литературе, - резко разворачиваюсь, бросая на Киру вызывающий взгляд. Да, вот так справедливо я ставила ее судьбоносный выход на ледовую арену и свой тест по литературе на одну ступень по значимости. Наплевать мне на литературу, и на спорт последние месяцы мне тоже наплевать, я его почти возненавидела. Зато мне не все равно, кто будет жить со мной в комнате в ближайшие четыре года. Я хочу, чтобы она осталась. Чтобы вставала в шесть утра и ложилась в десять, чтобы ела свою дурацкую здоровую еду, пила чай с ромашкой и всегда сразу мыла за собой посуду. Чтобы почти не разговаривала со мной, язвила в своей привычной манере и любила пыльный запах старых книг. Чтобы ее голос звонкими нотами разлетался по комнате, когда она хохотала, обсуждая с первыми лучами рассвета со своим тренером очередные прогулы, чтобы мешала мне спать. Чтобы ерничала, когда я сижу к ней спиной и ненавидела мой ноутбук. Хочу, чтобы она осталась здесь, в этой комнате и в моей жизни.
- Ясно, - развернувшись ко мне спиной, девушка методично и раздраженно скидывает вещи в небольшую спортивную сумку: красная кофта с белыми полосами на рукавах, черные брюки, макбук и плеер, дальше я перестаю наблюдать за ней, чувствуя, как глаза начинает щипать. Еще разреветься не хватало из-за того, что ты хочешь остаться, а ей во чтобы то ни стало надо победить и уехать в Большое Яблоко. Это ее жизнь, ее страсти и увлечения, ее мечты, не тебе решать, как ей жить. И я все это понимала, однако, удушающая обида не желала отступать, наваливаясь с пущей силой. Не в состоянии более выдерживать молчания, повисшего в звенящей тишине, я вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Пусть делает что хочет, мне с этой минуты все равно.
Кому я вру.
Сегодня я встала в десять, и, умывшись и накрасив лицо, приготовила завтрак – несколько горячих бутербродов с сыром и две чашки чая – для себя с лимоном и для нее с ромашкой. Я пустила ее в свой эгоизм, и что в итоге? Кира за пять минут поела, извинилась за спешку, и, сказав, что ей нужно бежать, скрылась за дверью еще на два часа, оставляя на меня посуду и разочарование. Затем явилась к полудню, скорее всего, обойдя перед этим половину этажа и заглянув в каждую вторую женскую комнату, снизошла до меня. Пусть думает, что я не приеду. Оказавшись в ванной комнате, я прислонилась затылком к холодной стене и сползла вниз, доставая из кармана смятый прямоугольник плотной глянцевой бумаги голубого оттенка, приглашавшей меня во дворец спорта.
Завтра в шесть вечера все будет решено.
- Надеюсь, ты проиграешь, - задеваю ее плечом, возвращаюсь в комнату, на что девушка мне ничего не отвечает, печально опустив глаза в пол, покидая нашу с ней совместную жилплощадь и, наверняка, недоумевая от того, чем заслужила столько желчи в свой адрес.
***
14 апреля, Нью-Йорк, самолет.
Закрыв веки, я собиралась подремать, безрезультатно пытаясь прогнать из своей головы слова, сказанные Кире практически перед самым ее отлетом: «Надеюсь, ты проиграешь». Нельзя было так говорить, и теперь острые уколы вины покрывали каждый дюйм кожи, напоминая о том, какая я все-таки мерзкая. Она не проиграет, она же столько тренировалась, она талантливая, я просто знаю это. Куплю ей цветы и буду одной из первых, кто заключит девчонку в объятия, чтобы сказать о том, какая она молодец. Обязательно буду.
***
14 апреля, Нью-Йорк, дворец спорта.
Сегодня я увижу ее родителей. Много чего впервые случится в последующие несколько часов, а пока я робко проотянула билет, от которого в считанные секунды женская рука оторвала корешок, и встречающая гостей леди сказала, в какой сектор мне пройти. Билет мне оставила сама Кира на кровати около двух недель тому назад, поэтому я ничуть не удивилась, поняв, что место мне предназначалось в первом ряду, сразу после столов судей, там же, где сидели ее мать, отец, судя по всему друзья и еще какие-то люди, связь которых с Эллердайс я установить не смогла. Стараясь оставаться тенью, я скромно присела на свое место, скрещивая руки на коленях и с волнением ожидая начала соревнований. Раньше мне не доводилось бывать в подобных местах и в подобной обстановке. Мне всегда казалось, что попасть на такого рода масштабности мероприятия могут только или избранные, или очень богатые люди, так оно и есть, по большому счету… Люди все пребывали, мне вспомнился цирк, куда в детстве я ходила с родителями и сестрами. Мы приходили чуть ли не самыми первыми, занимали свои места и смотрели, как постепенно из всех дверей, со всех сторон стекались зрители, как муравьи к своему муравейнику. Этот муравейник был холодным, просторным, с высокими потолками, и от цирка его отличало то, что входов у него было меньше, всего два, с правой и с левой сторон.
Через сорок минут свет стал более приглушенным, а в зале воцарилась тишина. И тут я подумала такую глупость, которая в момент дзена ни за что бы не проникла в мое сознание – а вдруг я ее не узнаю? Ага, как же. Ты же не слепая, Руни. Да и тут, наверное, объявляют. С правой стороны от меня сидели две девушки примерно двадцатилетнего возраста и о чем-то сосредоточенно щебетали на незнакомом мне языке. Не сильно похоже на канадский, я не то, чтобы сильна в лингвистике, но пока еще могу отличить европейские языки от заокеанских, плюс в Ванкувере основная часть населения – англоговорящие граждане, поэтому с самого первого дня знакомства с псевдо-канадкой я подозревала, что она своим странным акцентом чего-то недоговаривает.
- Простите, - обращаюсь к одной из говорливых соседок, на что та оборачивается, хмурит брови, разводит руками в стороны, делает умное лицо и выдавливает что-то вроде: «Ай донт андестэнд инглиш». Ясно-понятно.
Извиняюсь, возвращая внимание к покрытой льдом площадке. Холодно. Хочется обнять себя руками за плечи. Комментатор начинает что-то бубнить, и звучит имя первой конкурсантки. Бурные аплодисменты, сердце бьётся так, словно вот-вот выпрыгнет, но нет, первой выходит не Кира. Международный чемпионат и от каждой страны всего две девочки, которые катают одиночные программы. Америка, Франция, Япония, Россия… Каждый номер занимает всего пять минут, то есть выйдем мы отсюда часов через шесть, если повезет.
***
- Кира Эллердайс, - объявляет комментатор, и я все равно вздрагиваю, хотя прошло уже более двух часов, и мне удалось привыкнуть к резковатому и сухому голосу этого мужчины.
«Кира Эллердайс, Кира Эллердайс, Кира Эллердайс» - эхом пульсирует в висках, и я едва ли держу себя в руках, чтобы не вскочить с места и не подбежать к ограждению. Давай, Кирочка, ты сможешь, у тебя все получится.
На ней короткое красное платье с серебристыми прожилками, белые коньки, сценический яркий макияж, темные волосы стянуты в тугой идеальной ровный пучок на голове, украшенный алым цветком, и все, больше ничего. Сейчас, одна на такой большой и пугающе белой площадке она казалась совсем маленькой и беззащитной. Беспристрастное лицо, не выражающее никаких эмоций, холодный отрешенный взгляд, плавные, отточенные годами тренировок движения. Никогда раньше я не видела ее такой… красивой и собранной. Все, что было вокруг девушки, на эти пять минут перестало существовать – громкие аплодисменты каждый раз, когда она, рассекая лед, делала что-то такое, что по мнению большинства зрителей считалось очень сложным, родители, смотрящие на американку с гордым блеском в глазах, и тем более я, сидевшая молча и боявшаяся даже дышать слишком шумно. Мне сложно судить, хорошо она каталась или плохо, потому что для меня бесспорно лучше всех. Я бы, будь в судейском составе, отправила остальных девочек по домам.
А затем… затем наши взгляды встретились, она проезжала так близко к той стороне, с которой сидела я, и, немного приподнявшись, я улыбнулась ей, надеясь, что она меня увидела и поняла, что несмотря ни на что, я пришла ее поддержать. Последнее, что я запомнила – искру обиды в ее каре-зеленых глазах, глазах, в которых еще недавно игриво отражались блики белоснежного льда.
Поскользнувшись, шатенка едва слышно вскрикнула, и ее голос утонул в растерянном гаме толпы. Я наклонила голову, закрывая лицо ладонями. Страх за нее парализовал меня на несколько секунд, и этих секунд оказалось достаточным для того, чтобы, очнувшись, понять, что она уже не встанет. Почти каждый номер девушки оступались и падали, понимались и катались дальше как ни в чем не бывало. Но Кира не встала.
- Кира! – я не слышала своего голоса. – Кира! – казалось, что внутри у меня все ниточки оборвались. Все, что заставляло меня жить, просыпаться по утрам, улыбаться, творить добро – все ухнуло куда-то вниз и растворилось в темноте. – Кира! – сорвавшись с места, я побежала к ограде, около которой уже столпились люди, но меня обхватили чьи-то крепкие мужские руки, успокаивая и рассказывая о том, что ее отвезут в больницу, а соревнования продолжатся. Сволочи бесчеловечные!
Последней раз, когда я видела Киру, был тогда, когда ее на носилках унесли с ледовой арены. С ней были родители, только им разрешили сопроводить девушку в больницу. А что до меня, меня они даже не знали, вот так вот. Мне сказали только номер больницы, и то, что состояние девушки тяжелое, понадобиться реанимация, а мне лучше не путаться под ногами. Покинув дворец спорта, я вдохнула свежий воздух полной грудью и ощутила свое безразличное отношение ко всему. Ко всему, кроме нее. Пожалуйста, только живи, слышишь? Но никакие мольбы не остановят моих слез и не вернут нас во вчерашнее утро. Ведь если бы около тридцати часов назад я не сказала тех жестоких слов, она бы не упала, она бы победила, и уже совсем скоро мы бы могли гулять по ночному Яблоку. Мои мысли были бы заняты ей, а ее – не знаю, может чем-то еще кроме спорта. Надо было просто пережить этот чемпионат вместе с ней, а не попрекать и желать неудачи.
***
15 апреля, Нью-Йорк, госпиталь.
Внешний вид: джинсы, бордовая рубашка в клетку
поверх черной майки, кроссовки, волосы распущены.
В больницу я пришла в семь утра следующего дня, купила яблоки, апельсины, сок. Но еще у стойки регистратуры дежурная медсестра сказала мне, что девушку ночью перевели из отделения реанимации, ее состоянии стабильное, но по-прежнему тяжелое, и она находится в коме, так что еду я могу забрать обратно, даже если она придет в сознание, ничего из твёрдой пищи ей пока нельзя. На вопросы, надолго ли это, лечится ли «кома» и как вернуть Киру в нормальное состояние, женщина в белом халате буркнула что-то в духе, что если я буду задавать много вопросов, то не смогу навещать свою сестру. И вообще, всех родственников консультирует лечащий врач, а она не врач и ничего не знает. Выписав какую-то куцую бумагу с разрешением на посещение, она махнула в сторону лестницы и скрылась за стеллажами с документами. Опустив глаза на якобы документ, я пробежала взглядом по печатным буквам: «Отделение травматологии, палата 34Б, часы посещения с семи утра до одиннадцати утра».
Около кровати Киры сидела мама, только сейчас я смогла рассмотреть ее – худая, довольно молодая женщина, внешне очень похожая на саму Эллердайс, те же аккуратные, кукольные черты лица, хрупкая фигура, каштановые волосы, заплетенные в длинную косу, спадающую с плеча, те же солнечные веснушки на щеках. По покрасневшим глазам я поняла, что она не спала всю ночь, и, наверняка, все тягостные часы ожидания провела в коридорах госпиталя.
- Здравствуйте, - миссис Эллердайс подняла на меня совершенно незаинтересованный взгляд и кивнула в знак приветствия. И тут я заметила на другой кровати еще одну девушку, у нее была бледная кожа, розовые волосы, и очень худощавые руки. Поприветствовала кивком головы и ее.
- Я тоже к Кире, - робко привлекаю внимание мамы подруги. Она устало убирает упавшие прядки волос с лица и поднимается со своего места. – А ты кто? Кира о тебе ничего не говорила. Впрочем, не важно, посиди здесь, пока я схожу до автомата с едой и сделаю себе кофе, - видимо, женщины в их семье вообще не отличаются дружелюбием. Покорно упав на стул, я дождалась, пока она покинет палату, и полноценно обратила свое внимание на американку.
Она лежала неподвижно, половину лица закрывала прозрачная кислородная маска, с левой стороны по тонкой трубке, змеившись, стекала какая-то жидкость и поступала юный организм любимой. Любимой. Только сейчас, смотря на ее заострившиеся, умиротворенные черты, я осмелилась в мыслях назвать Киру этим словом. Ее руки были такими же теплыми, как и тогда, когда я случайно прикоснулась к ее ладони, дурачась и забирая свой мобильный. И красный лак на ногтях был таким же ярким, как вчера. Только не было румянца на щеках, и глаза не искрились пылкой страстью завоевать все кубки мира. В этой статике и спокойствии Эллердайс была нереально красивой и завораживающей, она не выглядела больной девушкой, она больше напоминала ангела, заблудившегося на Земле. Взяв ее за руку, я прикоснулась сухими губами к тыльной стороне кисти и закрыла глаза. Очнись, прошу тебя, умоляю. Я больше никогда тебя не обижу. Интересно, а люди в коме все слышат и понимают? Они как еще народившиеся дети, да? Их горизонт окутан темной пеленой, но сквозь нее проникают звуки и ощущения.
Слышишь?
Отпустив руку девушки, я повернулась. Ярковолосая девчонка все так же лежала на своей кровати. И мне стало неловко за то, что я позабыла о ее существовании.
- Привет, - обычно агрессивное в моих устах приветствие сейчас звучало вымученно и обессиленно. Я также не спала всю ночь, и мне хотелось забыть события минувшего вечера как страшный сон. Но это не сон, и последствия рядом, около меня.
– Давно ты здесь? – пересаживаюсь на другой стул, тот, что стоял ближе к Исе, кладя на ее тумбу бумажный пакет с фруктами и напитками в коробочках. – Кире, - киваю на соседнюю кровать, - это вряд ли понадобится, так что считай, что это подарок тебе, - о да, я всегда была чертовски внимательной и толерантной. Миссис Эллердайс еще не вернулась, да и уходить мне не хотелось, я искала повод остаться рядом с кроватью шатенки как можно дольше. Вдруг она придет в себя ровно в тот момент, когда я перешагну за порог палаты?
Отредактировано Hannah R. Larkin (2015-04-20 19:07:00)