Виктор поймал на себе взгляд психолога. Честно сказать, ему он очень не понравился. Именно таким взглядом смотрят на препарированную лягушку, когда изучают ее внутренности. Тут было все и сразу: внимание к деталям, а так же чувство собственного превосходства в виду того, что ты смог раскрыть все слои, сняв их словно с луковицы. Он приподнял голову, смотря словно бы свысока, инстинктивно пытаясь вернуть себе господствующее положение. Именно за это он не любил психологов – хороших психологов – они всегда пытались найти твое второе дно, словно бы были таможенной службой в мире живых.
- Фобии? Мне пойдет. Если я стану ночным кошмаром для кого-то, то это будет даже замечательно, – произнесено это было таким тоном, на который был бы способен только бетонный блок, если бы он умел говорить – такой же тяжелый и ровный. Хотя он и пытался пошутить, видно, что не очень удачно. Виктор и чувство юмора были словно прямая и окружность – соприкасались только в одной точки и только однажды – в сентябре 1992 года. – Более чем уверен, что после встречи со мной в суде. Они не захотят попадать туда снова. Так что это скорее профилактика преступности, чем создания новой, как мне кажется. Так что ваша теория крайне не состоятельна.
Виктор решил, что это была бы приятная разминка для уставшего от обыденности мозга. Он снова посмотрел на Адамс – хоть один не глупый собеседник попался ему в последнее время. Бумаги были конечно плохим знаком, потому что терять время на восстановление в должности судьи было непростительным. Но с другой стороны, если они сразятся в такой битве умов, может она и отзовет свои прошения о проверки этики.
- Человечность? Я вас умоляю, – Виктор театрально закатил глаза к потолку и продолжил – Вы имеете дело с адвокатами, самыми бесчеловечными существами в этом мире. Даже более бесчеловечными, чем любой работник департамента транспорта. Так что я бы не стал раскидывать такими громкими словами. Вы находитесь в центре машины, где единственное что важное – работать по справедливости, а не так, как говорит вам ваша человечность. Вот скажите мне, мисс Адамс… У нас допустим есть мать-героиня, шесть детей, волонтер помогающий ветеранам, а по выходным работает в приюте для слепых кошек. И так уж получается, что он по неосторожности убивает свою соседку, когда хвастается пистолетом, который купила для участия в охранной дружине своего района. И что же мы сделаем? Отправим ее домой, восхитившись тому, какая она молодец в своей жизни? Нет, ее отправят в тюрьму, потому что убивать – это плохо и против закона.
Пример, конечно, был притянут за уши, но достаточно неплохо все объяснял. Конечно, он бы смягчил срок такой женщине, но буквально на год-два и без электрического стула. У них относительно мирный штат, о чем иногда Виктор жалел. Будь его воля, он бы многих отправил жариться или на инъекцию, но увы, мораторий путал все карты.
- Тюрьма это не способ переобучить человека, это наказание. А так же очень показательный пример того, что мы все, кем бы мы ни были, равны и должны играть по правилам. Пошел против правил – добро пожаловать в казенный дом. Я лично не верю, что кого-то можно переучить в застенках, ведь там ты постоянно со своими мыслями, а они тебе говорят «попробуй снова, вдруг во второй раз ты не попадешься». И это касается всего – и неуплаты налогов и тройного убийства.
Виктор закончил свою тираду и посмотрел на Джию. Примерно так же он смотрел на свою супругу во время их последней ссоры незадолго до ее смерти. Она тоже спрашивала его, почему он так жесток к некоторым подсудимым. Но нужно сказать, что до ее смерти он был куда как мягче. А после… Ничто его не останавливало и иногда это его пугало, пусть он об этом и молчал, стараясь держать в себе. Страх лишь затмевал глаза, так что он откинул его, как что-то совершенно ненужное, пусть и понимал, что когда нет страха, то нет и инстинкта самосохранения, который был ему так нужен в некоторых ситуациях, пока он не схлопотал пулю от очень обидчивого подсудимого.
- В любом случае, я от человечности отказался пару лет назад.