Но, на самом деле, это не похоже на первый раз. Не похоже на драматический эпизод ваших отношений. Тогда - не сейчас. И Томас больше не был чужим человеком, кого ты не знала, не выбирала, и не собиралась признавать. Не больно, не неприятно, скорее как-то никак, ты больше сосредоточена на пульсирующей боли в области лица, чем на ебле. Боль стучит в висках, в ссадинах, в заломанных руках и стянутых грубой кожей запястьям. Ритмичная, точная, каждый удар твоего сердца - очередная вспышка боли, с каждым ударом - совсем чуть-чуть, незначительно легче. И ты пытаешься не жалеть себя, и не думать об изнасиловании, напоминаешь себе, что это тот же самый человек, из постели которого ты не вылезала вот уже неделю. Добровольно, надо сказать. Это не помогает справиться со слезами или с ненавистью, но хотя бы чувствуешь себя не настолько жалкой и униженной. Тебе кажется, будь у тебя свободны руки, ты бы выцарапала ему глаза...
Томас отстраняется, а ты выворачиваешься, и теперь лежишь на боку, колени поджав груди. Тебе кажется, что это более защищенная поза, особенно когда ты неодета, и когда тебе не хочется, чтобы он был рядом. Напряженно следишь за ним, молчишь и ждешь, что он будет делать дальше. Прямо сейчас тебе кажется, что всё потеряно. Что отношения не переживают подобных... инцидентов. И ты не знаешь, как можешь теперь, после того что случилось, позволять прикасаться к себе, целовать, любить и делать вид, что всё хорошо. Если он вообще захочет... В очередной раз слизываешь с губ кровь и морщишься. Зачем ты вообще об этом думаешь?
Встает и уходит, провожаешь его взглядом, затем вздыхаешь и перекатываешься обратно на спину. И че блять дальше? Ему не хочется, например, для разнообразия снять с тебя ремень? Нет? Мысленно называешь его ублюдком, когда вдруг около дома раздается выстрел, и кто бы мог подумать, что один громкий звук способен превратить внутренности в груду льда. Подтягиваешься ближе к изголовью, в темноте пальцами проводишь по веревке, пытаешься понять, как она завязана, и на самом деле, ничего особенного, он слишком торопился, чтобы завязать крепко, а еще очевидно знал, что ты не будешь особенно сильно сопротивляться. Отвязать себя от кровати - на это уходит около минуты.
Вскакиваешь с кровати и чересчур быстро идешь к двери. Останавливаешься, раздается еще один выстрел, спешишь теперь уже к окну, но в темноте ничерта не видно. — Ты конченный что ли совсем..? — интересуешься чуть слышно у воздуха, и когда раздается очередной взрыв, затем новый, затем скулеж, рык, хруст снега, и ничего не видно, ты ненавидишь Томаса даже сильнее, чем там, в спальне, и переживаешь за него так же сильно. И ненавидишь себя, за то, что переживаешь. Короче, всё просто пиздец как сложно, и всё, что тебе остается - трястись, и называть Томаса самыми отвратительными словами, которые вообще могут придти в голову. Смотришь в окно, напрягаешь зрение, и шепчешь себе под нос злые слова.
— Ублюдок, — вот это уже чуть громче, когда тебе кажется, что ты видишь движение, и что волк повалил его в снег. Стискиваешь зубы, не можешь больше терпеть эту хуйню, просто пиздец какой-то, а не вечер. Слишком много навалилось, невидящим взглядом окидываешь темную комнату, идешь куда-то по направлению к камину, натыкаешься на диван, падаешь на него, и наконец даешь волю чувствам - рыжаешь так горько, что кажется, тебя вот-вот вывернет на изнанку. В груди невыносимо больно, намного больнее, чем лицу и рукам вместе взятым. Почему это с тобой происходит? Как ты вообще докатилась, Лола? Ты никогда этого не хотела, не подписывалась...
Не знаешь, как долго валяешься мордой в подушку, вслушиваясь в собственные всхлипы, когда каждый словно распарывает тебе грудную клетку. Не можешь остановить рыдания очень долго, пока они вдруг не кончаются. Очень внезапно. Вот ты обливалась слезами, а вот лежишь и бестолково смотришь в темноту, слезы кончились, а еще вокруг слишком тихо. Ни выстрелов, ни воя волков, ни скрипа снега под ботинками. Кое-как изворачиваешься, пропускаешь руки под задницей, чтобы они не были за спиной, а были перед тобой. Находишь нож и долгое время возишься с ремнем, пару раз довольно больно порезавшись, и когда металлическая пряжка звонко ударяется об пол кухни, ты еле сдерживаешь действительно сильное желание взять ножницы, и порезать все ремни и веревки, какие найдешь в доме. Постоянно думать о Томасе, о том, как ненавидишь его, и какого черта его туда понесло..? О самом главном не думаешь: тебе показалось, что волк повалил его в снег? Он жив? А если жив, то где и почему не вернулся? Ты не слышала, чтобы от дома отъезжала машина, да и не отъехать ей, сначала нужно разобрать снег.
К черту это всё. Заставляешь себя думать о его словах, и о том, как ударил, и как возомнил непонятно кем. Ты же не можешь это просто так оставить, да? Позволить мужчине делать всё, что ему захочется, особенно если в это "захочется" входит вмазать, обозвать и выебать из твоего согласия. Злишься, и это придает тебе силы. Подойти к двери, закрыть на замок, задвинуть щеколду, чтобы даже если взял с собой ключ - не попал в дом. И чтобы уж совсем наверняка - подставляешь под дверь стул, правда, уже в спальню, она теперь подпирает дверную ручку. Если честно, не понятно на что ты рассчитываешь, но, видимо, мысль о том, что ты доставишь ему дополнительные... неудобства, доставляет некоторое удовольствие.
В конце концов, в полном изнеможении доползаешь до кровати и вырубаешься, забыв и одеться, и умыть лицо от крови, и вообще обо всем на свете забыв. Ты устала, ты заебалась и все еще... пошел нахуй, Томас, ладно?