look
Он сказал «однажды», и это короткое слово разделило всё, что было между ними в последние месяцы на до и после, порождая в ней тихую панику, накатывающую волнами; осознание того, что они по-прежнему видят мир по-разному, воспринимают происходящее иначе и имеют совершенно противоположные планы на дальнейшее будущее, не позволяло отпустить эту мысль, беспечно отмахнувшись от неё рукой и перестав забивать свою голову сотней вопросов, порождающих тысячу сомнений. И если бы не множество забот, свалившихся на них в тот момент, когда она ответила согласием на предложение съехаться, то Шарлотта уж точно поддалась бы испугу и, побоявшись давления груза ответственности, сбежала бы, нарушив одно из главных обещаний, которые давала Полу и обещала сдержать себе же самой. Но пока нужно было выбирать цвет краски в детскую комнату и плитку в ванную, присматривать новую мебель и упаковывать всё необходимое в коробки, стеной выстроившиеся возле дверей, можно было отвлечься от закономерных и логичных волнений, направив свою энергию в иное русло. Но теперь, когда связка ключей покоилась в кармане джинсов, опасения француженки вновь грозились подняться на поверхность и напомнить о своём существовании.
Обхватив руками горшок с внушительных размеров растением в нём, Шарлотта подняла голову, зажмурив один глаз, и принялась считать этаже в поиске окон их новой квартиры. Пути обратно нет: последняя картонная коробка, набитая жизненно необходимым хламом, расстаться с которым оказалось трудно, только что перекочевала за порог, а Жизель, торжественно вручившая цветок и предусмотрительно добавившая, что поливать его нужно раз в две недели, так что сдохнуть он не должен даже у француженки, строго наказала не страдать фигней, не придумывать ерунды и стать уже нормальным человеком. Почему-то именно наставления рыжеволосой шведки действовали на ван Аллен безотказно, так что ей не оставалось ничего, кроме как согласно кивнуть своим мыслям, подняться на крыльцо и локтем нажать на кнопку вызова лифта. Пол минуты — вот и всё, что у неё осталось; дедлайн, к истечению которого нужно собрать волю в кулак и перестать цепляться за мелкие сомнения, которые даже не стоят внимания. И когда дверцы металлической кабины разъезжаются в стороны, Шарлотта точно знает: она готова.
— Да, наконец-то, — усмехается она, оглядываясь по сторонам в поисках места для цветка, но сейчас, когда вместо запланированного интерьера кругом лишь коробки и ничего больше, сложно определить, куда его пристроить, так что Ширли ставит его рядом с окном, припоминая, что растения вроде бы любят свет. Наверное, Жизель за что-то ей коварно мстит, потому что у француженки даже кактус прижился с третьего раза, хотя он и вовсе особого ухода не требует, а теперь вот — цветок. — Нужно будет приклеить на холодильник стикер, иначе я забуду его поливать, — а ещё лучше развесить их по всем зеркалам, наклеить на экран ноутбука и прилепить себе на лоб, чтобы уж наверняка. Шарлотта подходит к Полу, тут же оказываясь заключённой в его объятия, и прячет лицо в складках его кофты, довольно улыбаясь. Все сомнения и страхи смывает волной, оставляя лишь умиротворение, и ей не хочется, чтобы это мгновение заканчивалось. Но, как обычно и бывает, вопреки её желанию в кармане Хадсона настойчиво принимается вибрировать телефон, и момент теряет своё очарование. Француженка недовольно хмурится, качая головой, словно прося Пола не отвечать, ведь это должен был быть особенный день, дающий начало новому этапу не только в их отношениях, но и жизнях в целом, а такие неожиданные звонки имеют обыкновение лишь только всё портить. И она не ошибается, понимая всю правильность своих догадок в тот момент, когда мужчина оборачивается, помрачнев и изменившись в лице.
— Завтра? — разочарованно протягивает Шарлотта, чувствуя, как настроение стремительно теряет свои позиции, скатываясь к отметке "неудовлетворительное". По её плану, коварно продуманному, но так и не высказанному вслух с целью остаться приятной неожиданностью для Хадсона, они сегодня покончили бы со всеми трудностями, а завтра, воспользовавшись столь редкой возможностью остаться только вдвоём и не отвлекаться на озорного Люка, капризничающую Эмили или скучную работу, могли бы провести весь день, не вылезая из постели во всех смыслах этого выражения. Но чтобы не вылезать из постели, нужна сама постель, с чем теперь, кажется, возникла проблема. — Почему завтра? Я не хочу завтра, хочу сегодня, — тоном капризного ребёнка начинает Ширли, надув губы и выглядя такой расстроенной, словно только что ей пообещали огромного плюшевого медведя и на её же глазах подарили кому-то другому. — И колу не хочу, хочу диван, — продолжает она с надрывом в голосе и демонстративно скрещивает руки на груди, насупившись. — Почему всё не может хотя бы раз в жизни пройти идеально? — расстраиваться из-за таких пустяков, возможно, не стоило бы, но Шарлотта всё никак не может смириться с тем, что всё, что случается в её жизни, обязательно идёт не по плану. Конечно, можно порадоваться, что у них хотя бы есть крыша над головой, и начать искать свои положительные стороны в произошедшем: и впрямь поехать в отель, устроив себе беззаботный выходной с завтраком в постель и шампанским в ведёрке со льдом, но... это не то. Всё не то и не так, и она начинает думать, что дело в ней и карме.
— Нет, — упрямо и решительно отрезает француженка, проводя ладонями по лицу и шумно выдыхая. — У нас же есть спальный мешок, — она округляет глаза, окрашивая свои слова саркастическим тоном, и закидывает руки Полу на плечи. — Диван — пройденный этап, перейдём к экстриму? — Шарлотта вызывающе ведёт бровью и, помедлив, добавляет, — С переездом нас!

Она никогда не была святой; если уж и не всё, то многое, слишком многое было сказано или сделано ею под влиянием собственного эгоизма, отравляющего сознание и выставляя нескромную личность Шарлотты ван Аллен на передний план в разномастных рядах приоритетов француженки. Её не столь беспокоили нормы моральные или этические: она могла с подчёркнутым равнодушием щёлкнуть зажигалкой прямо под табличкой со знаком перечёркнутой сигареты и поджечь последнюю, проигнорировав тактичное замечание «мисс, здесь не положено...» — одного лишь взгляда, в котором бегущей строкой неона читалось наплевательство на запреты, идущие в разрез с её желаниями, было достаточно, чтобы заключить себя в прозрачный пузырь, сквозь который извне проникает лишь кислород, но не упрёки и недовольства тех, чьё мнение не стоит внимания француженки. Она не разменивалась на любезности, когда их можно было избежать, но всегда знала, когда нужно добавить голосу приторных ноток, чтобы обвести вокруг пальца и сбить с намеченного курса; умела одной лишь фразой поставить на место и двумя — потянуть за нужные ниточки, будто по щелчку пальцев перевоплощаясь в кукловода, что точно знает, чего хочет от марионетки, попавшей под влияние невинного взгляда или голоса, звучащего так, что возможность отказать ей стремилась к нулю. Она всегда была, есть и будет той, кого не отнести ни в одну из категорий: в ней не было исключительно положительного и отрицательного, чёрного и белого — Шарлотта представляла из себя совокупность всех семи грехов и благодетели, смешанных в неравных пропорциях и на выходе дающих взрывоопасный коктейль, что мало кому пришёлся бы по вкусу. Сейчас же ей приходилось старательно изгонять из себя всё то порочное и тёмное, что отравляло изнутри её и разрушало все отношения, что были в её жизни, начиная дружбой, семьёй и той самой первой любовью, что подошла к концу на третьем году существования. И причиной тому был Пол, ради которого хотелось стать лучше, задавить свой эгоизм ещё в зародыше, научиться быть мягче, податливее, проще... быть нормальной, а не той, что усложняет даже самые простейшие вещи лишь потому, что не умеет двигаться по прямой, вечно норовя свернуть на скользкую дорожку сомнений, истерик, лжи и паники.
— Я сочту это за комплимент, — Шарлотта многозначительно ведёт бровью,растягивая губы в улыбке, и внимательно смотрит на Пола, будто хочет найти ответ на множество вопросов, что переполняют её изнутри, в зрачках мужчины, пробравшегося так глубоко под рёбра, что его больше не извлечь безболезненно из её жизни. В их отношениях, что выстраивались сначала неторопливо и осторожно, будто хрупкая конструкция из карт, грозящая рухнуть от малейшего дуновения ветерка, а затем, после мучительного расставания и пережитых невзгод, решительно и уверенно, доводя их обоих до этой точки, никогда не было просто и уж точно не будет, но она обещает себе постараться свести все риски к минимуму, чтобы не оставлять места для драмы, позволив каждую клеточку заполнить этому ощущению эйфории, что накрывает её с головой каждый раз, когда он оказывается рядом.
И когда он как бы невзначай в попытке отшутиться озвучивает свои мысли, она задумчиво хмурит брови, отводя взгляд в сторону, и пытается дать себе ответ, прав ли он в этих догадках. Да, ей хотелось бы остаться среди стен, успевших стать родными, зная, что за бетонной перегородкой всегда есть Жизель, с которой ей было легче, чем с кем-либо ещё; что один лишь звонок в дверь отделяет её от человека, который всегда поймёт, а даже если и нет, то всё равно поддержит; что всё, к чему она успела привыкнуть, связав с определёнными эпизодами своей жизни, теперь покоившимися лишь в памяти, не исчезнет, оставшись с ней если не навсегда, но надолго... и всё же пора двигаться дальше. Пора отпустить последнее материальное, что связывало её с другим мужчиной ради того, кто сейчас рядом, кто нашёл в себе силы простить её ложь и смириться со всеми трудностями, что идут в комплекте с симпатичным личиком. Поэтому она смотрит Полу в глаза и отрицательно качает головой.
— Я люблю этот диван по другой причине, — она и ко Дню Влюблённых начала менять своё мнение, и всему виной он. Пол Хадсон — причина многих изменений, произошедших с ней за последний год, о которых она не жалеет и останавливаться на которых не собирается. Как знать, может однажды она даже решится пойти на кулинарные курсы, чтобы не пожимать виновато плечами при взгляде на подгоревший завтрак, который, согласно заголовку статьи с рецептом, "готовится проще простого". — А тебя я люблю больше фисташкового мороженого, — Шарлотта подаётся вперёд, почти касаясь губ мужчины своими, но в последний момент отстраняется, внимательно прищурившись. — Ты ведь не забыл, что пообещал мне вишнёвую колу? — и они вновь возвращаются к излюбленной тактике: задают серьёзные вопросы, от которых зависят их отношения, маскируя их за беззаботной болтовнёй о мелочах, заставляют друг друга вчитываться между строк и искать скрытые смысли, лишь бы не отпугивать грузом ответственности, которая последует за озвученным решением.
Шарлотта не любит говорить о своих чувствах, какими бы они ни были. Ей сложно составлять слова в предложения, поднимая серьёзные темы, но куда сложнее опускать оборону, раскрывая душу и позволяя стразам просочиться в её реальность, отравляя её своим существованием. Однако сейчас, среди свежевыкрашенных стен и пустоты комнат, в которых их голоса отражаются тихим эхом, ей неожиданно даже для себя самой хочется заговорить о том, чего они обычно избегают.
— Если бы то мог что-то изменить в своей жизни, то что бы ты сделал? — её голос наполняется непривычной серьёзностью, и Шарлотта опускает глаза, пряча лицо в складках кофты Пола. — Вот я... я бы не улетела тогда в Нью-Йорк, — и это тот эпизод её жизни, который повлёк за собой слишком многое, что она хотела бы вычеркнуть и переиграть по другому сценарию, точно зная, где допустила ошибку и не позволяя себе совершить этого вновь. — Не села бы за руль в тот вечер, — ей даже не нужно уточнять, какая это была дата на календаре, потому что они оба прекрасно понимают, о чём она сейчас говорит, — и, может, работу сменила бы. Тебе не нужна секретарша? Я неплохо подношу кофе и печатаю документы. А ещё, говорят, хорошо смотрюсь в короткой юбке, — она снова сводит всё к шутке, но это вовсе не означает, что ей неинтересен его ответ. — Но я бы точно не стала менять ничего сейчас. Даже отсутствие мебели.

— Я не стану называть имён, — отвечает Шарлотта с загадочной улыбкой, качая головой и неотрывно смотря на Хадсона. Адресованные ей комплименты она привыкла воспринимать лишь в его исполнении, а произнесённые кем-то другим засчитывались за те тактично-вежливые, общепринятые и потому ничего незначащие реплики вроде стандартного приветствия и пожелания хорошего дня на прощание. Её мир, что некогда был открыт для новых знакомств, ощущений и ставшего привычным чувства вседозволенности, отныне двигался не по орбите прихотей эгоистичной натуры; его центром стал мужчины, чьи ладони сейчас нашли место на её талии, и только сказанное им имело смысл. — Наверное, оно и к лучшему, — с наигранной задумчивостью протягивает она, поджав губы, чтобы продолжить после короткой паузы, — было бы странно, если бы ты начал платить мне за секс.

<!--HTML--><center><object type="application/x-shockwave-flash" data="http://flash-mp3-player.net/medias/player_mp3_mini.swf" width="480" height="10">     <param name="movie" value="http://flash-mp3-player.net/medias/player_mp3_mini.swf">     <param name="bgcolor" value="#e2ae83">     <param name="FlashVars" value="mp3=http://content.screencast.com/users/so-skyler/folders/Default/media/8ea868cc-27c2-4bb7-94c9-29ea7c97b2fc/Made%20In%20Heights%20-%20Panther.mp3"></object></center>

feel you get closer now, much closer then you've been
you wanna move fast, but good things take quit
Если бы Шарлотта и впрямь могла прокрутить стрелки часов назад, по своему усмотрению выбирая тот момент, который хочет переиграть по новым нотам, перестроить по изменённым правилам и переписать с чистого листа, то она изменила бы многое в своей жизни, зная, что каждая глава в ней может заканчиваться по сказочным канонам, а не очередным разочарованием и вновь разбитым сердцем. Отбросив в сторону теорию хаоса, который и так был тем невидимым другом, что следует по пятам, не отставая и проникая в каждый прожитый ею день, позабыв про погрешности эффекта бабочки и отмахнувшись от законов построения логических последовательностей, она запустила бы этот механизм, лелея одну единственную надежду: оказаться здесь, в этом моменте, с тем же исходом, но откорректированным прошлым, что длинным шлейфом тянулось следом, напоминая о себе в простейших мелочах. Стоило только представить, как всё могло бы обернуться, не соверши ван Аллен ряд фатальных ошибок, и представшая перед глазами картина принималась играть новыми красками; пастельные тона, символизирующие умиротворённое спокойствие, то и дело разбавлялись яркими мазками, за которыми скрывались особо значимые, поворотные моменты, лишённые минорных мотивов; мрачной палитре же попросту не оставалось места, пусть в действительности присутствие взмахов чёрной кистью пунктирной линией пересекало всё её существование.
Она могла бы никогда не покидать пределов Калифорнии, перевозя вещи из дома в Лос-Анджелесе сюда, поступая в тот же университет, где заканчивала обучение, но только на первый курс, чтобы никогда не узнать о предательстве, боли и смерти; могла бы никогда не принимать предложение мальчишки с насмешливым взглядом, оставляя безымянный палец свободным для кольца от правильного, подходящего ей мужчины; могла бы не собирать себя по кусочкам, склеивая разрозненные фрагменты в надежде, что они вновь не осыпятся на составляющие при малейшем воздействии, не бороться со своими персональными демонами, которых попросту не могло бы существовать в альтернативной реальности, всё больше походившей на утопию. Всего лишь пара корректировок, меняющих исходный код, и Шарлотта стала бы тем самым идеалом, которого Пол заслуживал и которого ей в глубине души хотелось достичь так отчаянно, что это переросло из сокровенного желания в недостижимую планку.
Но Хадсон сейчас с ней: изломанной, осторожной, пугливой, когда речь заходит о чувствах и их обнажении — и это куда важнее несбыточных надежд на переписанное с нуля прошлое. Оно не имеет значения, потому что всё, что действительно важно — их настоящее и надежды на будущее, обещание которого француженка видит в глазах мужчины. И ей, заключённой в кольцо его рук, этого достаточно.
Она и сама не знает, что подтолкнуло её завести этот разговор, но забрать свои слова обратно Шарлотта не может так же, как и переиграть всю свою жизнь с определённой конкретной точки, поэтому она лишь вздыхает, крепко зажмурившись, и ждёт его ответа. Француженка знает, что есть лишь два варианта, по которым Пол может разыграть дальнейший фрагмент этого эпизода её кристальной откровенности: он вправе свести всё в шутку подобно её последней фразе, не давая серьёзности прокрасться в эти стены и согнать ощущение тепла и умиротворения, что витали в воздухе минуту назад; он может ответить честно, дав ей очередной повод усомниться в том, подходят ли они друг другу и смогут ли и дальше перестраивать себя, чтобы достичь определённых планок, каждую из которых по мнению одного выставил другой. Он имеет власть над тем, что произойдёт парой мгновений спустя, и его ответ может перевернуть всё с ног на голову, разрушить ещё одну преграду, стоящую у них на пути, или же выстроить очередной барьер, развеять все её сомнения или поселить в хрупком сознании новые. Шарлотта ощущает себя так, словно сама потянула за кольцо гранаты, срывая предохранитель, и теперь ей остаётся только ждать исхода, каким бы он ни был — она уже не в силах ничего исправить, и сколь бы упрямо ни жала на кнопку "отмены", запущенный процесс не остановить.
Затянувшаяся пауза, наполненная молчанием, начинает казаться вечностью, отчего Шарлотта поднимает голову, чуть отстраняясь и пытаясь отыскать ответ или хотя бы призрачную подсказку, чего ей ожидать, в глазах мужчины. Мысли, в каждой из которых кроется опасение услышать то, на что она не рассчитывала, хаотично крутятся в голове, сплетаясь между собой в многоступенчатые теории и догадки, от которых ей становится не по себе. Что, если он хочет изменить этот момент? Вся затея с переездом казалась отличным планом лишь в первые пятнадцать минут, когда француженка пребывала в эйфории от ощущения очередного шага вперёд, что по значимости мог приравниваться к признанию в любви; позднее, когда предлагаемые варианты не могли устроить их двоих, порождая сожаления и желание сделать откат, чтобы не спешить со столь важными решениями, Пол и сам признал в распаляющейся ссоре, что не уверен, что они поступили верно: он — сделав ей это предложение, а она — согласившись. Вдруг теперь, когда обратного пути нет, а казавшийся безупречным план тут же терпит исправления, подвергнувшись вмешательству погрешностей, он осознаёт, что это не то, чего ему хотелось? Что он видел это иначе и недоволен результату?
Его ладони соскальзывают с её плеч; прохлада, источаемая пустыми стенами, лёгкой вуалью окутывает Шарлотту, вызывая чувство незащищённости, но ей остаётся лишь ждать вердикта, взволнованным взглядом провожая фигуру Пола, отходящего к окну и повернувшегося к ней спиной. Последнее она, поддаваясь вспышке лёгкой паники, и вовсе засчитывает за нежелание смотреть на неё, чтобы не видеть растерянного взгляда, когда он будет словами наносить очередной удар по её напускной стойкости, но Аллен упрямо старается подавить в себе это чувство, чтобы не позволять ему завладеть её разумом. Голос Пола звучит в этой тишине слишком отчётливо, будто инородно, а его взгляд, наполненный серьёзностью, лишь укрепляет уверенность Шарлотты в том, что ей не понравится то, что произойдёт следом.
Она смотрит на него непонимающе, пытаясь понять, что упустила; улавливая его движение, француженка опускает глаза, в которых тут же застывает неподдельный ужас. Можно было ожидать чего угодно, но не тонкого металлического ободка, поблёскивающего в подступающем со всех сторон полумраке. Не сейчас, не когда всего лишь парой недель ранее она открыто сказала, что не уверена в необходимости этого шага и возможности его же относительно конкретно её самой. Не тогда, когда всё только начало становиться привычно спокойным, размеренным и умиротворённым, перестав испытывать их отношения на прочность, а их самих на выдержку. Слова, что произносит мужчина, звучат как будто издалека, и она не воспринимает заключённый в них смысл, словно кто-то отключил в настройках субтитры, а английский язык перестал казаться знакомым, обернувшись лишь набором звуков, не несущих в себе ничего из того, что она могла бы распознать. Шарлотта делает два шага назад: один метафорический, другой — буквальный, искренне жалея, что и это всё — её вопрос, его слова и это кольцо — не отменить и не вычеркнуть, потому что оно не вписывается в условия поставленной изначально задачи. Ещё минуту назад между ней и Полом не было преград, а теперь француженка ощущала, как воздух между ними становится плотнее, преобразовываясь в преграду из непробиваемого стекла, что снова раскидывает их по противоположным краям пропасти, в которую вот-вот рухнет всё то, что создавалось так бережно и кропотливо до её отлёта в Нью-Йорк и после возвращения. Взгляд Шарлотты скачет с кольца на лицо Пола, затем в сторону двери и обратно по кругу, не фокусируясь на чём-то конкретном. Она различает лишь размытые образы, но не очертания, чувствуя, как ускоряется ход крови по венам вслед за участившимся сердцебиением и сбившимся дыханием. Ей нужно что-то ответить, но что именно?
Это нечестно. Нельзя просто заявить о своих планах, требующих её ответной реакции, и добавить, что ей необязательно принимать тонкий серебристый ободок сейчас, потому что пожать плечами и сделать вид, что не произошло ничего действительно важного, потому что это не так. Это всё равно, что отвязать от цепи, позволив разгуливать по клетке и создав лишь иллюзию свободы, но не дав её в действительности. И к этому Шарлотта была не готова. Сорваться с места и сбежать — инстинкт, переросший в рефлекс; хватаясь рукой за раскалённое железо, ты не думаешь, что тебе больно и нужно одёрнуть ладонь, потому что это происходит само по себе вопреки желанию и доводам. Вот и Аллен вздрагивает, словно в попытке нарушить данное обещание и покинуть эту сцену, оборвав импровизацию и оставив её с открытым финалом, но всё её тело словно окаменело, не позволяя пошевелиться, и это единственное, что не даёт ей совершить прежнюю ошибку, исправить которую уже не удастся.
— Пол, — хрипло и тихо, с трудом выдавливая из себя звуки, француженка поднимает на мужчину глаза, во взгляде которых плещется раскаяние в том, что ей придётся сейчас озвучить, и медленно качает головой. — Я... Я н-не могу его принять, — сложно сказать, кому из них сейчас больнее: ему, слыша отказ, или ей, чувствующей себя так, словно она предаёт его снова. Ей слова приравниваются к произнесённой ранее фразе «я не могу остаться», а отказ — к шествию по трапу самолёта до Нью-Йорка. И пусть она не намерена сбегать, разрубая канаты, и сжигать за собою мосты, так, как было раньше, уже не будет. Никогда. — Я не готова и не думаю, что когда-нибудь буду, — и сейчас тот самый момент, когда можно выкрикнуть «ты знал об этом, ты всё испортил!», но она впервые в жизни одёргивает себя, не давая эмоциям взять контроль над разумом. — Прости, — перебороть себя трудно, и вся боль, что разрывает изнутри, отражается в черноте её зрачков, но Шарлотта всё же нерешительно подходит к Полу, накрывая ладонью его руку так, чтобы кольцо осталось зажатым в его кулаке. — Этого не случится. Не со мной. Пойми меня. Пожалуйста.

Отредактировано Charlotte Allen (2016-05-23 20:33:15)