Огонь затихает, бешеный рев пламени унимается, а Анна все сидит под деревом, баюкает себя, как ребенка, раскачивается из стороны в сторону, и опасается, что она, верно, сошла с ума, и ничего нет вокруг, кроме стен, обитых чем-то мягким – а остальное только додумало ее воображение.
Вокруг нет ни души, куда-то пропали люди, и почему-то пожарная не торопится залить огонь, который ярким факелом освещает землю на много километров.
Анна думает, что если расплачется, ей станет полегче. Но слез почему-то нет, и желания плакать тоже нет. Вообще ничего нет, только на острие сознания скользит мысль, что если бы она послушалась Данте и убралась отсюда, то была бы сейчас живая. Но сделанного не воротишь, остается сидеть на пожухлой траве, прижиматься спиной к дереву, слушать, как ветер шелестит кроной деревьев. Тонкие кусочки пепла, продолжающие еще весело гореть, летают в воздухе, один приземляется на плечо Анны, а куртка потеряна где-то в доме, там, где Данте с бешеными глазами убивал тех, кто сломал его жизнь. На плече остается красный волдырь, Анна лениво вздрагивает и пепел падает куда-то в траву. Анна чувствует боль в плече – будто сигаретой прижгли, да так оно и было – будто Бог решил закурить, затянулся пару раз, да сбросил на землю пепел. Отбросил бычок, выглянул из окна своего небольшого домика на Землю, распластавшуюся там, внизу, да пожал плечами. И пошел пить пиво, лежа на диване, а пепел все кружился в воздухе, пока не достиг земли.
- Данте, - хрипло зовет Анна, зябко дергая плечами – о, господи, как же холодно, - Данте.
Но нет никого, тишина только, да ветер, пепел и горящий дом – но это плохие спутники, плохие собеседники.
Анна поднимается на ноги, морщится – ступня тоже болит – но только ей совсем не грустно: если ты чувствуешь боль, ты живой, а у нее в последний час возникли крупные сомнения на этот счет.
Она медленно разувается, а потом идет по участку, держится подальше от дыма. Она уже достаточно надышалась им, кажется, вся изнутри выгорела, вся черная, мама, я вся черная. Куда она идет? Что она ищет?
Нет ответа.
А потом слышится шум мотора. Анна сжимает губы, мотает головой в разные стороны, чтобы прийти в себя. Что дальше делать?
Она опять босиком, каждый раз, когда льется кровь, она босиком. Это, наверное, какой-то знак. Но она пока об этом думать не хочет.
Анна идет к дороге, и со стороны можно даже сказать, что идет гордо – подняв голову, выпрямив спину. Плечо болит, и нос болит, рассеченные губы тоже, но эта боль – во спасение.
И когда хлопает дверь машины, и он замирает перед ней – родной, и какой-то одновременно чужой, весь в крови, а Анна каким-то женским чутьем понимает, что не в своей крови он, просто последнее дело на этой земле сделано – она делает шаг вперед и прижимается макушкой к его подбородку. На секунду, а потом обходит машину, садится в нее и просит:
- Отвези меня в Палермо. Мне надо к папе.

В дороге она спит. Наконец-то, забывшись тяжелым сном, прижимаясь к холодному стеклу головой, оставляя на нем подсыхающую кровь, она все же спит и это спасение, спасительное забытье, когда психика торопливо штопает сознание,  чуть неровными, крупными стежками зашивает память. Наверное, ей стоило бы проснуться и предложить Данте сесть за руль – он ведь устал больше, чем она. Но Анна спит без снов и не хочет просыпаться.
И только когда машина тормозит, будто почувствовав родной запах дома, Анна открывает глаза.
- Ты пойдешь со мной? – спрашивает у Альваро, даже не предполагая, что он ответит. Она не знает, зачем его зовет, не знает, хочет ли он идти, а главное – что говорить родителям.
Небо розовеет – наконец рассвет. Конец жуткой ночи, и улицы Палермо тихи и пустынны. Красное солнце лениво обливает дома цветом, и где-то вдалеке кричит ворон. Все спит.
Анна стучит в дверь дома так долго, что рука начинает болеть. Но потом створка распахивается -   на пороге мама, растрепанная, в халате, она стоит на полу босиком и трет одну ногу о другую. Холодно, сквозняк.
- Ты? – пораженно спрашивает мама, ощупывая Анну глазами. От ее взгляда не укрывается кровь и распухший нос, засохшая кровь у рта. Потом она медленно рассматривает Данте – у него тоже не лучший видок.
- Я пришла к папе, он дома?
Анна проходит в дом, отталкивая маму плечом. Та что-то пытается сказать, но она слишком поражена.
- Папа! – громко кричит Анна и слышит с облегчением, как по ступенькам сверху раздаются тяжелые шаги.
Папа, казалось, сдал за ту пару дней, что они не виделись. Он в спортивных штанах, будто не ложился, и сразу протягивает Анне руки, и она обнимает его широко и крепко, прижимаясь щекой к его груди.
- Убирайся из моего дома! – яростно шепчет мама, и Анна, отстраняясь, говорит папе:
- Папа, это Данте. Я обещала тебе приехать и все рассказать, ты помнишь?
Отец кивает, не отводя глаз от ее лица, вытирает запекшуюся кровь из уголка рта.
- Сегодня я убивала людей, папа, - говорит Анна и слышит, как мама за спиной охает и грузно опускается в кресло, - Но, видит Бог, я никогда не делала этого из удовольствия. Даже сегодня.
Сильвестро молчит, и в глазах его Анна видит свои глаза – сощуренные, упрямые.
- Мой муж умер. Я больше не вернусь сюда, папа, никогда больше.
Голос тихий – Анна медленно рассказывает папе все. Про всю свою жизнь, про тот случай на заводе, про Лос-Анджелес, про Алжир, про Мексику, про все – рассвет долгий, у нее хватит времени. Про своих детей, про свою новую жизнь, про новую, поломанную жизнь, и то и дело Анна оглядывается на Данте, который замер где-то у двери. Она не поддержки просит, просто смотрит и снова отворачивается -  и опять говорит.
- Ребенок Дьявола, - шепчет мама за спиной, - Кого я родила?
Она молится, крестится, шепчет снова и снова проклятия, перемешанные с молитвами, и Анне даже как-то смешно это слушать. Поминать бога и дьявола в надежде, что услышит тебя хоть один?
- Я оставлю тебе адрес, - заканчивает Анна, обращаясь к отцу, - И ты всегда сможешь найти меня. Но не здесь. Никогда больше.
Отец кивает и прячет бумажку с адресом куда-то в карман.
- Прочь из моего дома, отродье, - кричит мама, распахивая входную дверь, и Анна обнимает Сильвестро Симони в последний раз, - Я люблю тебя, папа.
- Я тоже люблю тебя, дочка, - говорит отец, - И помни – ты всегда будешь Симони.
Мать вопит что-то возмущенно, и хватает Анну за обожженное плечо. Боль такая резкая, что итальянка не успевает сделать ничего, когда оказывается за дверью.
- Будь проклята, - раздается из-за закрытой двери, а потом наступает тишина. Анна смотрит на Данте, пожимает плечами.
Ее дела здесь закончены. Теперь можно лететь туда, где она сможет почувствовать себя как дома.