мир не крутится вокруг тебя, рэймонд. мир чертовски странная штука, которой плевать на тебя и на таких, как ты. он слышит это изо дня в день, вгрызаясь в собственное существование. выцарапывая себе право на жизнь среди тех, кому не повезло с рождения оказаться на самом дне. там, где крысы скребутся за мусорными баками, где промышленная гарь въедается в кожу, где всё, что тебе остаётся – доказывать своё право на место здесь. на этих кривых улочках, среди этих старых, покосившихся домов. среди людей – преданных, но не предавших. среди тех, для кого слово "стая" - не набор случайных букв. и он – часть этого мира в мире, винтик системы – поломанный, покорёженный, заржавевший, но всё ещё отлично исполняющий свою роль.
он идёт в армию, не потому что так правильно. не потому что питает любовь к собственному государству – плевать он хотел на гребанные соединенные штаты точно так же, как хотели они плевать на него. просто это возможность: выбиться, вырваться, пойти дальше. это возможность научиться, чему-то кроме беспардонной наглости и самоуверенности, граничащей с безумием. на рёбрах – шрамы, оставленные перочинным ножом. на груди – свобода и птица, расправляющая крылья в вечный бесстрашный полёт. когда жизнь не предоставляет тебе выбора, ты создаёшь его сам. выбор – или иллюзию выбора. кто-то говорит, что трущобы лишают возможностей, кто-то говорит, что они – словно яд по венам. но рэд знает: нет ничего такого, чего нельзя было бы достать. он не знает границ, не знает условностей. ему всё равно: он свободен.
и эта свобода ощущается в крови сильнее всего остального.
он не первый год служит, он вливается в эту стаю. он не боится смотреть в глаза смерти, он не боится умереть. и это тоже разновидность безумия. мир не крутится вокруг него, но мир смотрит на него глазами тех, кого ему приходится убивать. пальцем на курок – не думая. запылённая форма перепачкана в алой крови. на руках – бинты - белой змеей на загорелой коже. жетон нагревается от палящего солнца, оставляет пятно – как клеймо. не больно. не страшно. и только сильно хочется пить.
жажда – то, что мучает сильнее всего. жажда и сильная головная боль, не проходящая даже в коротком сне. несколько лет метаний, бесконечных перебросок с точки на точку, стрельбы и невозможного солнца, от которого практически негде укрыться. тренировки до последнего пота, до изнеможения – только после этого возможно уснуть. ночами – кошмары. тёмные, дикие, нелогичные. видеть, как убивают близких, родных, тех, кто стал семьей за короткий срок. в душе давно пусто, выжжено – сожжено. привязанность, любовь – ненужные, лишние, отринутые чувства. только тупая покорность и бездумная безысходность. и плевать уже, куда идти, плевать, чем заниматься. мёртвые множатся. и мёртвые – слава богу – не умеют жалеть.
остаются только примитивные желания. остальное – выбивается, оседает пустынным песком. взгляд равнодушно скользит по девчонке. красивая, слишком юная – таким обычно есть, что терять. ему всё равно, что привело её в армию, плевать на мотивы, желания, цели. она здесь, как и он. значит, в них, как минимум, что-то похоже. не задерживается на ней, хотя красивая. даже в пропотевшей и давно выцветшей на этом жгучем солнце одежде. краткосрочность отношений не привлекает, в стае не заводят девушек на одну ночь. всё остальное – плевать, потом они могут никогда не встретиться. усталость расползается по мышцам, растекается потом. – на что это ты там так пристально смотришь? – смаргивает, оборачиваясь на голос. – на девчонку. красивая, - в бесконечной череде чужих лиц, прикрытых от палящего зноя. – соскучился по женскому обществу? – беззлобная насмешка, кривая ухмылка в ответ. – здесь, как можно заметить, его не особо. но в данных условиях я скорее больше буду рад нормальной подушке, а не подружке, - в казарме жёсткие кровати и такие же жёсткие подушки. пара часов душного сна и подъем, когда больше всего на свете – смертельно – хочется спать. – иногда подружка может послужить неплохой подушкой. подумай, - генри заразительно смеется и толкает в бок, заставляя морщиться. после последней операции на боку расползается гематома – форма не защищает от ударов о выжженную до бестолковой корки землю.
ловить её взгляд и позже. насмешливый. но всё ещё немного детский. он повзрослел между пятым и шестым днём рождения, когда в детскую тонкую ручку впервые вложили тяжелый, как ответственность за принятые решения, пистолет. не все играют в машинки и не каждому достаётся нормальное детство. некоторые изначально рождаются не так и не для того – предначертано, выписано в каждом поломанном гене.
договаривается с самим собой. подружка – это для тех, кто похоронил ещё не всех товарищей, кому не снятся короткими ночами кошмары и кто не знает, что делать, если жизнь всё-таки не закончится на этой проклятой богом земле. встаёт из-за стола, не отвечает на шутки – недобрая ухмылка и жест, мол, заткнитесь. всё – вторично и всё потом. когда утихнет жужжание в тесной палатке, когда погаснет последний фонарь, когда заснут те, кто ещё не смирился / не сжился с этим миром песка и крови. песок – в обуви. самое опасное – кровавые мозоли, появляющиеся каждый вечер. окидывает равнодушным взглядом пространство лагеря, безошибочно угадывая удаляющуюся фигурку. не нужна подружка – но интересно. женщин не было с последнего отпуска домой. почти три года назад. время растягивается, затирая прошлое, размазывая его, разрывая. остаётся только бесконечная чужая война, где ты – всего лишь оружие в руках системы. // и даже не знаешь, за что воюешь //.
- я всегда вовремя, - с ухмылкой. немного злой, немного слишком усталой. не здоровается, ни к чему. – русалка, ведь так? – не русалочка. русалочка – это что-то диснеевское, а они застряли в выжженной солнцем пустыни. жетон коротко звякает, взгляд снова скользит по ней. русалка – что-то из андерсена, если бы он, конечно, его читал. но откуда, детям, вроде него, рассказывают на ночь перспективу: что будет, если они не уснут. не протягивает ей руку. но идёт рядом, вдыхая раскалённый воздух. от неё едва уловимо чем-то пахнет – сладким. как будто из другого мира. мира, где нет никакой войны, и выжженной земли тоже нет. и ночных кошмаров, и смертельной усталости, и боли в вывернутых суставах. ничего этого нет. всё это – только снится.
они называют его смертником. позывное-кличка с ним странно вяжется, особенно, когда он не улыбается. просто смотрит, и в тёмных глазах что-то потерянное, забытое, сломанное вяло ворочается. но когда его лица касается улыбка-усмешка – проказливая, оскорбительно-насмешливая, самоуверенно-наглая – всё исчезает и это имя начинает казаться великой глупостью. потому что и есть: великая глупость на этой земле, откуда уезжают, чаще всего, лишь только в свинцовом гробу.

------------------------------------
ему повезло – как сотни, как тысячи раз до этого. пустыня, глухая к мольбам и просьбам – в прошлом. кадрами в ночных кошмарах. и только мёртвые не возвращаются. мёртвые не снятся даже живыми. вообще не снятся. снится только бесконечная пустыня и такая же бесконечная жажда. жажда убраться оттуда, пока живой. он возвращается на гражданку и тупо сжигает жизнь. старая, новая, какая разница, если мир тонет в блёклых красках и старом доме, скрипящем при каждом шаге. он оставляет что-то важное, что-то нужное там, среди песков и изнеможения. часть – так и не вернулась домой. умерла вместе с друзьями, которым не повезло. с сослуживцами – похороненными в его отсутствие. на память только жетон – металл впивается в кожу, но не оставляет на ней следов.
от любви до ненависти – один шаг. от почётного ветерана до убийцы – половина. он с трудом привыкает к обычной жизни. пистолет – так органично в руке. убийство не кажется чем-то страшным. убийство – всего лишь форма существования в этом мире. усвоенные с детства правила: или ты, или тебя продолжают играть с ним в странные, забытые богом игры. он работает чисто и спустя несколько лет уже не просыпается от кошмаров. не вспоминает. война – прошлое, отболевшее, умершее. как и она – юная русалка, оставшаяся нестройными кадрами. совместная фотография: побледневшая, выгоревшая на солнце и с обтрепанными углами. он не знает, зачем хранит. к чему, те три дня, как в бреду. а потом он похоронил почти всю команду. а потом он утратил смысл того, что делает.
его жизнь продолжается, идёт вперёд, утягивая его за собой. старый дом скрипит и разваливается, он не пытается восстанавливать, оставляет всё так, как есть. объективно: плевать на дом. он давно уже растерял вдохновение. и желание заботиться о себе. работа поглощает, затягивает водоворотом. приступы неконтролируемой агрессии, приступы мрачного настроения. срываться на тех, кто рядом. кровь – по рукам, по костяшкам, по разбитой брови. россыпь синяков по крепким рёбрам. он уворачивается от пристального взгляда полиции, всем давно плевать, кто и как убивает друг друга. бедные района города надёжно хранят чужие тайны, навечно запечатывая их во мрак. мир всё ещё не крутится вокруг, но он берёт от него всё, что может и ещё больше. потому что по-другому уже не может. потому что это – единственное, чему учишься, выгрызая себе право на жизнь.
в его взгляде поселяется что-то тёмное. оно остаётся на самом дне. он расправляет плечи и двигается опасно-быстро. хищник, следующий за жертвой. нездоровая ухмылка, приравненная к оскалу. это его город и его чертов район. он скользит по всему ленивым взглядом, коротко отвечая на звонок. чужие проблемы – его проблемы. "я буду позже, сейчас у меня другие дела". без подробностей. не собирается никого посвящать в свои дела. передвигается почти бесшумно, сворачивая в сторону кафе. не смотрит по сторонам и почти нос к носу сталкивается с какой-то девицей. уткнутся в свой гребанный телефон. – смотреть, блять, под ноги надо! – он осекается, узнавая. смаргивает, разглядывая её лицо. стала старше. но практически не изменилась. мир тесен – она права. – салфетки будут кстати, - по куртке расползается коричневое пятно. взгляд глаза в глаза. рукой к руке – как будто имеет право. принимает из рук салфетки, оттирает грязные капли, всё ещё мысленно проклиная чужую чертову невнимательность. – какими судьбами в городе? – в его городе. в месте, где он – идеальный винтик системы. сборище всех предсказаний. чего и стоило ожидать. оказался там, где пророчили. на самом дне социальной лестницы. за одним исключением: на своем родном дне и с видом приличного человека. – может… найдется время? не думал, что мы ещё когда-то встретимся, - он смотрит на неё с наглой усмешкой. с вызовом и бесстрастно-беззастенчивым разглядываем. не скучал. и даже не помнил. осталась где-то среди песков, среди выжженной солнцем пустыни. но осталась – и что-то в груди взрывается фантомной болью.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]
[SGN]///[/SGN]

выжженная солнцем пустыня – песком в глаза. взгляд равнодушно скользит по барханам, не замечая, не акцентируя внимание. привычный пейзаж. въелся под кожу, отпечатался на обратной стороне век. кратковременность отношений – обрывком ненужного листка. она кажется такой хрупкой в растянутой большой форме. огромные светлые глаза, наполненные какой-то вязкой болью. как у всех. не важно, сколько тебе лет, не важно, что у тебя за спиной. ты здесь. ты в пустыни. и если не тебя отправили самолётом домой, считай, что тебе повезло.
взгляд глаза в глаза. медленно изучая. беспардонность разглядывания, беспардонность оценивания. не размениваясь на глупые разговоры. попытки угадывания правильных ответов. время играет против них, время заканчивается слишком стремительно. они не знают, где будут завтра. и не знают, а будут ли. выжженная солнцем пустыня не терпит дерзости и не прощает не любви. он идёт рядом с ней, прислушиваясь к её тяжелому от жара дыханию. пот течёт по лицу, оставляя дорожки в пыли. как не умывайся – пыль оседает снова в считанные секунды. два одиноких человека, подтолкнутые друг к другу бесконечностью одиночества. ты можешь быть частью стаи, но всё равно быть одним. с доверием. но без привязанности.
- верно, - оба невероятно догадливы. бесконечно далёкие, разойдутся – едва встретившись. здесь никто не задерживается надолго рядом. он не питает иллюзий. он уже больше не боится терять. / как не стремится и обретать /. у него шрам на виске и желание выбраться поскорее. куда-то далеко-далеко. преданность родине – романтичный бред для того, кто начитался призывных лозунгов он нажимает на курок, выпуская пулю в дальний полёт. и не думает. ему сказали, он делает. у государства свои игры, на которые ему плевать точно так же, как игры в карты жаркими душными вечерами.
идёт за ней, и ноги утопают в песке. вечер плавно опускается на пустыню. ещё очень долго она будет ему сниться в кошмарах. не девушка. эта пустыня. безжалостная, горячая, бросающая в лицо песок. он облизывает пересохшие, потрескавшиеся от вечной жажды губы и ступает следом за ней под крышу. жара плавит сломанные многократно кости; жара отпечатывается на коже. он заглядывает ей в глаза – зелёные, магнетические. русалочьи.
- рэд, - опасностью на языке. «красный». с металлическим привкусом крови. имя пульсирует, отражаясь на дне зрачков. его зовут так с самого раннего детства. рэй – это что-то про хорошего мальчика, мечтающего о дипломе гарварда. это что-то о нужном человеке, о нормальной семье. отвечать на её поцелуй. сразу же. быстро и требовательно. подтверждая право на владение. его. даже если всего только на эту ночь. на большее и не нужно. совсем скоро не останется ничего, кроме пустыни и бесконечного бега вперёд. бесконечной борьбы не за кого-то, не за что-то, а борьбы ради борьбы. смерти ради смерти и достижения цели – не того, кто нажимает курок.
целовать требовательно, глубоко, жадно, погружаясь на самое дно. какая разница, если в этом мире всё давно относительно. пальцы находят застёжки, расстегивают быстро, опытно. ремень слабо звякает и поддается. оставляет на ней отпечатки – крохотные гематомы, крохотные вселенные. по тонким шрамам – не вдаваясь в подробности. прижимает к себе, ловя короткий момент нужной близости. берёт на руки, двигаясь в сторону хоть чего-то. пол – грязный, утоптанный. всё тот же пресловутый песок. жадность прикосновений, жадность до женского тела. маленькая, аккуратная. горячая – как и всё здесь вокруг. размазывает слюну и кровь – вперемешку. прикусывает плечо, оставляя видимый отпечаток зубов. временное клеймо принадлежности. жетон коротко звякает, пальцы путаются в волосах.
агония. попытка вдохнуть жизнь до такого, как снова придётся смотреть на смерть. он ловит согретый её лёгкими воздух и целует, снимая соль, кровь, боль. завтра всё будет по-другому. но только завтра.

------------------------------------
в нём больше нет того человека, которого она когда-то знала. он давно умер под палящим солнцем пустыни. умер вместе с друзьями, вместе с боевыми товарищами. с теми, кто прикрывал от пуль, кто пробивался вперёд – плечом к плечу. у него новый шрам – прямо по центру груди. длинная побелевшая полоса. он часто болит, вороша давнее прошлое. вот и сейчас – он вскользь касается своей груди, морщась от навязанной фантомной боли. он тогда почти_умер. выжил лишь чудом и оказался здесь. в городе детства, в городе, который его сломал и выстроил заново. который заставил подняться на ноги, погружаясь с головой в теневой мир криминала. мир, который всегда был его миром. его настоящим миром.
он помнит её отчетливо, словно не стёрлось то время пустынным ветром. память разрывается на лоскутки. грязные, перепачканные алой кровью. внимательный взгляд тёмно-коричневых глаз скользит по ней, отмечая оставшуюся ломкую хрупкость. в ней нет той невинности, что сквозит в малышках, которые проходят мимо. нет той веры в призрачность светлого будущего, в ней нет ничего – поэтому так вдруг цепляет. – ничего, - ослепительная улыбка. как будто всё ещё внутри жив. работа, звонки – ему знакомо. – два года, значит, интересно, - не думал, что она вдруг окажется в бостоне. здесь нет никого из тех, с кем когда-то служил. но есть те, кто знает не понаслышке, что такое пустыня и яростный жар. он не спрашивает, кем работает, не задаёт лишних вопросов. вообще ничего не задаёт. изучает. насмешливо и откровенно. ей придётся узнавать его заново, как и ему – её. – да, давай в семь, - кивком на вывеску за спиной.
почти сразу звонит телефон. настойчивой въедливой трелью. сбрасывает звонок, зная, какой сонм проблем выльется на него с другого конца бостона, стоит ему лишь поднять трубку. провожает её взглядом, отмечая, что девочка выросла. пусть и тогда была уже достаточно взрослая. он не тоскует по тем проведённым вместе дням. слишком много боли было позже. слишком много боли, смерти, крови и жара, разрывающего грудь, подобно пули.
погружается с головой в работу. разрешает проблемы и убирает за другими всю грязь. о девочке с русалочьими глазами не вспоминает. девочка – недоступна, по крайней мере, сейчас. опасность работы требует полной самоотдачи, погружения с головой. обрывки фраз, чувств, жизней. убийства – что-то привычное. что-то уже даже и не болезненное. не затрагивает. не задевает того, у кого давным-давно нет души. всё зачерствело, покрылось коркой. сгнило там, среди барханов и дюн, среди пустыни, размазывающейся дымным маревом в ночных кошмарах.
в кафе – вовремя. вглядываясь в лица сидящих. подходит к столику, усаживается за стол. простенькая обстановка, отсутствие всякой романтики. – извинишься ещё раз, я тебя ударю, - в глазах не чувствуется шутка. в глазах серьёзность, помноженная на жесткость. – всё нормально, - передёргивает плечами. ему приносят чёрный кофе без сахара, он греет о кружку руки, отбрасывая флешбеки давних лет. – первое время было сложно. думаю, ты знаешь, какого это – возвращаться в мир, где нет войны, - где люди не боятся выйти на улицу. и снова: разглядывая знакомые черты лица. – сейчас всё наладилось, - остались только фантомные боли и умение, которого не отнять. убийство уже не кажется больше грехом. убийство – привычно и приносит удовлетворение. вдох – оборвалась чужая жизнь, не задевая ни одной струны души. – у меня работа. скучный офис, - почти не врёт. работа лишь для прикрытия. он там даже и не бывает. но числится. офис их же, зарегистрирован на подставное лицо. они хорошо работают над легендой. у каждого – отточенная, выверенная история. правду знают лишь единицы. она – слишком далёкая, какой и была всегда.
- а ты? чем ты занимаешься? ты что-то говорила о подопечных, - не так уж и интересно. не так уж и любопытно. но встречный вопрос ожидаем. он почти ощутимо висел в воздухе. между ними растягиваются воспоминания. о тех трёх днях, проведённых на одной территории. о тех трёх диких горячих днях, когда остро чувствовали себя живыми. когда даже жара не донимала так сильно. он помнит: тогда неожиданно пошёл дождь. короткий, тёплый и очень сладкий. они целовались в палатке, судорожно хватали воздух. а капли падали и стучали, создавая иллюзию частых выстрелов. они не заметили, поглощенные друг другом и краткосрочностью отношений. без подробностей. без того, чтоб под кожу, чтоб навсегда.
обаятельно-нагло ухмыляется ей, заглядывая в русалочьи её глаза. не спрашивает, почему покинула ряды солдат. и не рассказывает о себе. пьёт чёрный кофе, одаривая его неуместным вниманием. – может, прогуляемся? бостон – не пустыня, может быть, нам повезёт, и мы попадём под дождь, - под который не попали тогда.

отношения так легко завязать. он не понимает, почему в конце предлагает ей встретиться снова. почему звонит ей следующим вечером, мимолетно, неожиданно для себя, радуясь, услышав её звонкий голос. вокруг – много женщин. красивых, обаятельных, сексуальных, очень разных. но ни одна их не знает, какого было там, в пустыни. не знает, как вырывался из лёгких горячий воздух и как скрипел на зубах песок. в ней – в тонкой повзрослевшей девочке – что-то незримо меняется. чужое и далекое становится родным и близким. он встречается с ней снова и снова, не желая покидать её жизнь. он узнает её постепенно, с каждым разом всё сильнее окунаясь в рваное прошлое. он не ведёт её к себе домой и не показывает сохранившуюся фотографию. но держит за руку и целует – жадно, долго – когда на улице вдруг начинает идти холодный дождь. ледяные капли проникают под куртку, стекают по лицу, замирают на длинных ресницах. он улыбается – впервые открыто и знает, что не захочет её отпустить. – после войны я полюбил дождь, - говорит ей зачем-то, стирая с её щеки особенно крупную каплю. он не знает, кто она, что она и не стремится узнать. ему нравится в ней загадка и опьяняющая его тайна. ему нравится быть далёкими, знакомыми незнакомцами. теми же, что были тогда. не рассказывает ей, что помнит, только касается – хочет и может. у неё, наверное, тоже шрамы. те, которых он ещё не видел, но которые обязательно увидит. дело лишь во времени, которого сейчас – слишком много. это тогда не было ничего, только пустыня и смерть, оставившая на них отпечаток.
– вообще-то я здесь недалеко живу, если боишься сильно промокнуть, можем зайти, - спонтанное предложение. раньше он никогда не приглашал её в старый покосившийся дом. да и в район – сейчас уже практически благополучный – тоже. не хотелось. но сейчас хочется, спонтанность желания, оседающая сладостью на языке. с ней легко. неожиданно очень легко. потому что она.. понимает. потому что когда-то она была вместе с ним. там, где жизнь так тяжело доставалась. где жизнь выгрызалась, вырывалась с корнем. на теле – следы не ран, следы мимолетно прошедшей смерти и незримо оставшейся боли. – рискнешь? или побоишься? – насмешка в глазах. знает, что не побоится. русалка ничего не боится, ведь так?
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]
[SGN]///[/SGN]

краткосрочность отношений, как возможность почувствовать себя живым. мурашками по разгоряченной коже. остротой ощущений, натянутыми нервами. неважно с кем, важны лишь сами ощущения. от близости, от податливости человека рядом. поцелуи-укусы, пальцами по тонким шрамам. молчание, торопливые, жадные до дрожи движения. забывать всё: выжженную пустыню, запах крови и пороха, яркое солнце. отдаваться прикосновениям, чужой жажде, чужим прерывистым вдохам – горячий воздух скапливается между ними, опаляет обожжённую солнцем кожу. ради этих минут стоит забыть обо всём. о правильном и неправильном, о том, что завтра их обоих может не стать. о редком дожде, не приносящем даже минутного облегчения, о бессмысленных убийствах и таких же бессмысленных жертвах – в дань стране, в которой ты родился и которую ненавидишь всем своим существом. ничто так не разрушает любви к родине, как бессмысленная, беспощадная чужая война.
пустая палатка скрывает жадность, с которой он стремится получить её себе. огромные глаза русалки в темноте кажутся ещё больше, он тонет в них и в её стонах и не думает, что когда-либо это ещё повторится. война не терпит отношений, война забирает всё себе. целиком. без оговорок, без попыток обмануть. все, кто забывался, кто пытался найти что-то ещё – погибли от случайной пули, от чужой руки. и их кровь давно впиталась в безразличные ко всему пески. когда-нибудь и их кровь впитается в этот песок, смешается с крохотными песчинками и останется здесь навсегда. даже если им повезёт.
даже если они оба смогут вернуться домой.
/ а есть ли у них тот дом?
у него – нет /
------------------------------------
он смотрит на неё через стол, накрытый простенькой скатертью. тогда у них не было скатерти. столы были наскоро сколоченными из грубых досок. и посуда была незатейливой, покрытой не отмывающейся песочной пылью. сейчас всё по-другому. а глаза всё те же. зелёные русалочьи глаза, в которых мелькает что-то незнакомое ему и неподвластное времени. он не знает её почти совсем. что между ними было? три дня, проведенных вместе. три диких, жадных дня и больше ничего. он с трудом потом мог вспомнить имя – вот и сейчас всплывает лишь русалка. только позже, через десять минут разговора всплывает в памяти имя. ника. николь. не вяжется с ней, а может, это просто привычка мерить всех позывными, данными за что-нибудь яркое, отличительное.
и только у него позывное было дано в насмешку за везение, за невероятную удачу. и за написанное на лбу слово «смерть».
- от тебя? нет, - усмешка пробегает по губам. он уже давно не улыбается. открыто. искренне. только усмехается. по ситуации: зло, нагло или самоуверенно. сейчас – нагло, насмешливо. он знает, на что способны девочки, проведшие несколько лет в рядах армии соединенных штатов. но всё равно не боится. как не боится смерти, которая вот уже тридцать лет перманентно находится рядом с ним. он не ждёт долгой жизни, но ждёт яркой, насыщенной. и очень быстрой. он не хочет стареть, не хочет смотреть, как ощутимо меняется знакомый мир. он – человек одной эпохи, и когда эта эпоха закончится, он уйдет вместе с ней, не жалея.
- почти три года. я бы продлил контракт, но пулевое ранение решило всё за меня, - контракт не продлили. выбросили на обочину, предложив заняться чем-нибудь ещё. дыра в груди не делает тебя желанным в рядах солдат. пуля задела сердце. он выжил лишь чудом. медицинский батальон сделал почти невозможное. а он так и не знает, кто его тогда спас. имена не звучали, а лица стёрлись. о том времени он помнит лишь бесконечную боль и тёмное марево, в котором плавал. редкие приходы в себя ознаменовывались острой болью и не проходящей жаждой. а потом был госпиталь, долгая реабилитация и попытки прижиться на гражданке. было сложно. а места в этом мире своего не было. и он тыкался, как слепой котёнок, пока однажды не повезло. пока однажды не появились люди, готовые помочь и найти применение специфическим навыкам. так за три года из отброса общества в лидера опг. из ветерана, перебивающегося мелкими монетками, в убийцу. смерть не кажется чем-то существенным. смерть – всего лишь один из этапов жизни. все люди рано или поздно умрут, его задача просто приблизить конец. и ничего больше.
- кошмар, - он морщится, выражая своё отношение к центру реабилитации. они тогда ему не помогли. ему пришлось самому искать место в этой жизни. выплывать, выбиваться. он давился городской пылью и глотал влажный, наполненный запахом стоячей воды и водорослей, воздух. он не любит своё государство. и не питает иллюзий. мир для него – сосредоточие грязи и крови, жадности и безжалостности. или ты. или тебя. модель хищник – жертва, в которой он, несомненно, хищник. преданный и предающий, идущий по головам, берущий всё, до чего может вообще дотянуться.
он почти не смотрит на неё. его взгляд блуждает где-то далеко-далеко и лишь изредка касается её. она неожиданно оказывается близко-близко. и разговоры текут легко, словно не было всех этих грязных лет, выпачканных в своей и чужой крови.
они попадают под дождь. холодные капли падают всё быстрее и быстрее. в считанные секунды намокает одежда, намокают волосы. вода стекает по лицу, вызывая – впервые – улыбку. ту самую, которая была в детстве, когда вся мерзость казалась чем-то далёким, отголоском страшных сказок, которые ему никогда не рассказывали. он заглядывает в её русалочьи глаза, убирает мокрую прядь лица, открывая её лицо. – может быть, у меня там дом синей бороды. или логово ганнибала лектера, - пожимает плечами, всё ещё улыбаясь ей. пустыня исчезает во влажном мареве и сейчас ему кажется, будто прошлого у них никогда не было. будто они такие же обычные, как и люди, идущие мимо них. как все те, кто действительно способен верить в хорошее. любовь. счастье. счастливое будущее. издевательство. по отношению к ним. к нему - точно.
его дом встречает её скрипом старых ступеней и запахом вековой пыли. он нажимает на выключатель, и свет заливает прихожую. старый дом кажется почти заброшенным. без уюта. без тепла. но с историей. он может многое о нём рассказать. о каждой комнате, хранящей сотню воспоминаний. о каждой половице деревянного пола, на которую когда-то упала капля крови. упала и впиталась, оставив едва видное тёмное пятно. – у меня есть горячая вода. и чистые полотенца, - ответным прямым взглядом глаза в глаза. знакомая жадность, вспыхивающая мгновенно. он избавляется от мокрой одежды, прилипающей к телу. помогает раздеться ей и тянет за собой в ванную со сколотым в двух местах кафелем. целует её, впивается в губы – требовательно и властно. руками жадно по линиям. прижимать её к холодной плитке, смотря, как расширяются зрачки, как мир вокруг исчезает, тонет под гнетом чувств. и завтра может просто не быть, завтра уже и не так нужно, как близость знакомо-незнакомого человека и тихие стоны, разрывающие пространство в мелкие клочья.
он не ждёт чего-то необъяснимо. он вообще ничего не ждёт. ни от неё, ни от их отношений. но ему нравится смотреть, как она засыпает. как успокаивается и мерно дышит. как спокойствие и расслабленность отражаются на её красивом лице. он не спит. его взгляд скользит по ней. она кажется сейчас такой маленькой. беззащитной. его. только сейчас – его. когда проснётся, снова станет чужой и далёкой, женщиной, принадлежащей ему лишь короткое мгновение. он коротко целует её в висок и убирает волосы с её лица. его большая футболка придаёт ещё более трогательный вид, но это не обманывает его ни на секунду. она может убить. и убивала. и именно это делает её такой привлекательной в его глазах. он не ведётся на хрупкость, на эти огромные зелёные глаза. она, подобна дикому животному – отпусти, перестань контролировать хотя бы на секунду и укусит. больно. до крови. до самой смерти.
морщится, когда слышит настойчивый стук в старую дверь. раздраженно поднимается на ноги, автоматически вытаскивает из тумбочки пистолет и сует его за пояс растянутых полинявших джинс. война и жизнь сделали его параноиком, готовым вообще ко всему. в коричневом провале двери его встречают двое людей. старые знакомые. – какого хера вы тут забыли? – не размениваясь на сантименты и вежливое «добрый вечер». они напирают, резко толкают в грудь. за сотые доли секунды вспыхивает ссора и свора. рэд бьёт с размаху, разбивая нос и губы противника. в ответ – по брови. алая кровь хлещет, заливая один глаз. он рычит, замахиваясь снова и снова. удары – по стонущим рёбра, по сломанным многократно костям. кровь течёт, смешивается с чужой. у соперников – ровно столько же травм. проводит языком по окровавленным зубам, но не вытаскивает пистолет. она наверху. но вопрос жизни и смерти толкает за привычную черту. рэд не замечает, когда один из уходит вверх по лестнице. слишком занят. рёбра трещат и пара, кажется, даже ломается. на коже расплываются гематомы – багрово-синие, ярко выделяющиеся на бледной коже. ещё удар. и ещё. и ещё. и ещё. пока противник не падает кулём. скидывает его с себя, почти отпинывает ногой. и поднимает взгляд, когда с лестницы летит второе тело. слишком тяжелое, чтобы быть хрупкой девчонкой, даже пережившей пустынный ад. сломанные перила довершают картину. кровь расползается по полу кривым пятном. рэд морщится – какое кощунство в родовом, блять, гнезде. смотрит на её личико, на свою окровавленную футболку на ней. тонкая, звонкая и опасная. убила, даже не поморщилась. и не задумалась. смотрит на неё, оттирая кровь от лица. она продолжает течь, продолжает заливать лицо. он почти не видит русалку за красной пеленой. – а тебе нужно что-то говорить? ты такая недогадливая? – с издевкой в голосе. смеется, слушая её угрозу. у неё нож, ну надо же. адреналин толкает на самые неожиданные эмоции. он смеётся долго, громко и несколько ненормально. – что это ещё может быть, а? к каждому второму твоему знакомому приходят ночами для разборок? – снова вытирает кровь рукой, но только размазывает её по лицу. – не все в этой жизни могут и хотят вырваться со дна. некоторым оно нравится, - законы улиц и криминала почти одинаковы. до этого дня он умело избегал таких вот неожиданных встреч. – для некоторых криминал – единственный выход не сдохнуть где-нибудь в подворотне, а если и сдохнуть, то за дело, - почему он должен объяснять ей гребанные прописные истины?
- такая взрослая, прошедшая такую школу и такая наивная. как ты так живёшь, если совершенно не умеешь разбираться в окружающих тебя людях? – он снова смеется, как можно было не заметить. жестокости, агрессии, боли. сбитых костяшек и разбитого лица. он ожидал от неё другого. и точно не веры в состряпанную легенду – даже пусть и хорошую легенду, проверенную не один раз. смахивает кровь с рук прямо на пол, всё равно здесь придётся конкретно так убираться, и идёт за аптечкой. надеется, что она сможет зашить. но если нет – какая жалость – он справится самостоятельно. следом за аптечкой набирает номер одного из лучших друзей. – слушай, у меня тут нужно немного прибраться. два трупа и куча крови. я жив, да. но с уборкой не помогу. да, жду, - он не собирается посвящать её в какие-то детали. наверняка не маленькая, наверняка понимает.
- ты в порядке? не пострадала? – интересуется для проформы и промакивает кровь ватой. больно пиздец. а всё из-за каких-то уродов, решившихся на какую-то и за что-то там месть.

мир – не сказка. он тянет её за собой дно, не зная, что будет дальше. она – русалка, но камень на шее здесь только он. он заставляет её окунуться с головой вновь в кровь, грязь, в полнейший хаос. расцветающая на разбитых губах ухмылка. сцепленные зубы – рёбра болят и стонут на каждом вдохе. ему плевать, что она думает. и плевать, останется ли она рядом. неожиданно резко, внезапно пустыня снова начинает дышать в лицо опаляющим жаром. он бросает на русалку взгляд и не ждёт от неё ничего – в том числе и какой-то глупой самоотверженности. тёмное дно завлекает и не отпускает. она больше уже никогда не будет другой. даже если захочет.
такое – навсегда ядом по венам.
даже если не кажется. даже если надежда – гибель каждого из них – оказывается удивительно живучей.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]
[SGN]///[/SGN]

он часто ловит на себе её взгляд. изучающий. сканирующий. остро-внимательный. как будто пытается проникнуть под кожу, потрогать руками бьющееся о стальную клетку рёбер сердце. она постоянно смотрит. взгляд по ранам, ожогам, застарелым шрамам. и он – он тоже смотрит. в ответ. взгляд оценивающее скользит по стройной фигурке, подкрепляется нахально-дерзкой ухмылкой. она ему нравится, но не так, чтобы до конца жизни. с ней интересно, она не похожа на других – случайных, имена которых он забывает уже через полчаса. ему видится в ней второе дно, но он убеждает себя, что всё это – паранойя. так внезапно обнаружилась в его жизни… рэд не верит в гребанные совпадения. и в то, что судьбы людей пересекаются несколько раз совершенно случайно – тоже.
но по сути он не верит и в судьбу.
он вообще уже ни во что не верит. разве только в себя и собственную дерзость, толкающую его вперёд и выше.
адреналин, раздражение, злость, боль. коктейлем по венам. рёбра стонут, вызывая желание морщиться и бесконечно плеваться ядом. лицо, руки – всё перепачкано в алой крови. ничего же не предвещало. его жизнь уже давно один большой гребанный сюрприз. наверное, именно поэтому он не съезжает. не ищет более приличной жилплощади. по факту: плевать. дом родителей пропитан грязью, кровью и воспоминаниями – хорошими и плохими. этот дом вписывается в его жизнь гораздо лучше русалки. по сути – чужая. по сути – случайная. но всё равно чем-то неясным цепляет. и он не может понять – чем. наклоняет голову вбок и разглядывает: пристально, сквозь пелену крови.
в воздухе ощутимо пахнет злостью. вибрации идут от них обоих и готовы вот-вот схлестнуться. сцепиться в одно. он в курсе, что способна дать сдачи – и это практически выписывает ему индульгенцию. но вместо удара издевательский смех, отдающий болью по рёбрам. – мне даже интересно, а что ты думала? – какую красивую сказку она для себя придумала. разве у таких, как он, есть хоть один шанс? возможность вырваться, стать кем-то другим? он обречён был с рождения. пока другие постигали законы физики, он зазубривал – наглядно, демонстративно – законы грязных улиц. пока другие слушали сказку на ночь, он прятался под кроватью от вечно пьяного отца. и нельзя его осуждать за то, что он никогда не стремился к какой-то другой жизни. он её попросту никогда и не знал. да и не хотел знать. нахера?
в её красивых глазах плещется тихая ярость. и по себе знает: такая гораздо страшнее. можно крушить всё вокруг, выламывать двери с мясом, бить руками стекло. а можно смотреть. взглядом, грозящим убить половину вежливо-воспитанной европы. он некультурно шмыгает, несколько капель крови падает на пол и растекается тёмной жижей. – а че, нельзя? – вопросительно вскидывает брови, сосредоточивается на её лице. - так ты бы сказала, - от ударов фокусировка слегка страдает. мир с периодичностью раз в три секунды подозрительно уплывает. дополняет картинку красная пелена. красота. и сам он, наверное, сейчас просто красавчик.
тогда, в пустыне, было проще. выбора в принципе не предоставляли. ты или делаешь то, что тебе велено, или делаешь то, что тебе велено. не ты решаешь. решает кто-то сверху. он подписывает приказ – и по твоей жизни тоже. первое, с чем сталкиваешься на гражданке: решения отныне только твои. ты сам творец своей гребанной жизни, и не на кого переложить всю ответственность. никто не спешит её брать. вот и сейчас ему приходится принимать какие-то решения. выкручиваться, изворачиваться и извращаться. да что она знает о его жизни… догадывалась, думала… а нужно знать. и плевать, что он сам не спешил ей рассказывать. присматривался, приценивался. и держал язык за зубами. во имя сохранности собственной жизни.
удивительно, но после пустыни рэд неожиданно сильно полюбил жизнь. и смерть в ближайшее время в принципе в его планы не входит.
он почему-то цепляется взглядом за её колени. худенькие колени, на одном красуется пятно крови. и нужны ему особенно те её колени… он послушно отдаёт ей аптечку и в очередной раз нетерпеливо оттирает с лица кровь. во рту – неприятный металлический вкус. воспоминания – всполохом. там тоже во рту всегда был металлический привкус крови и невозможно было его ничем заглушить. он помнит. и палящую жару, и сиплое дыхание слабого ветра, и палатки-духовки. он многое помнит. её – тоже. жадные поцелуи, жадные прикосновения. {пустыня забрала многое. жадность краткосрочных отношений не стала исключением}.
- спасибо, - выхватывает у неё из рук пакет из морозилки, несколько долгих секунд разглядывает его содержимое, пытаясь понять, где она всё это умудрилась откопать. у него что-то, кроме льда, хранится в морозилке? интересно… прижимает холодный пакет к ноющим и стонущим от каждого движения рёбрам. морщится, матерится сквозь зубы. постепенно боль отпускает. но рэд на всякий случай старается не совершать лишних телодвижений. ему по-детски хочется отказаться от её помощи, фыркнуть и оттолкнуть, но это будет совсем уж детская выходка, а он пока ещё позиционирует себя взрослым. плевать, ему нужна её помощь, и он эту помощь примет. оставляет её очередной выпад без ответа. умерла бы, как же… с такой станется. женщины вроде неё обладают странной живучестью. да и она … выжила ведь в тех поганых условиях. многие погибли, многие не вернулись домой. а они, а они оба выжили. странные повороты судьбы.
- ты полагаешь, что я разрешу сделать то и другое? – одна бровь вопросительно изгибается. вторая так и остаётся неподвижной, разбитой в кашу. он жмурится, когда она совсем неласково проходится по ранам, когда обрабатывает их чересчур старательно и как-то зло. можно было бы и понежнее относиться к человеку, с которым буквально полчаса назад спала в одной кровати. но он молчит, ничего не ставя ей в упрек. – это не наивность. это гребанная везучесть или живучесть, что в принципе одно и то же, - вытаскивает у неё из рук бинт, пропитанный каким-то антисептиком, и прикладывает его к костяшкам. щиплет пиздец. но все повреждения всё равно упорно кажутся ему смехотворными. три года назад он почти_умер. когда первая пуля вошла в грудную клетку он дёрнулся, но не упал. кровь заливала пыльную форму, кровь пузырилась в уголках рта, а он продолжал идти вперёд. вторая пуля, вошедшая чуть в грудную клетку чуть выше первой, заставила его споткнуться. он упал на одно колено, но продолжил стрелять, отдавая свою смерть кому-то ещё. третья пуля опрокинула его на спину. больше он не встал. стрельба прекратилась. мир погрузился в темноту. в последующие две недели он то приходил в себя, то снова терял сознание. лица расплывались и сразу же забывались, он не понимал, где он, и почти не реагировал на вопросы. лежа на больничной койке – чистой, пахнущей хлоркой – он умирал. но в итоге так и не умер. вселенная дала ему ещё один шанс, а он так глупо его растрачивает.
наверное, нужно было стать каким-нибудь менеджером. или помогать больным детишкам. или спасать такие же заблудшие души, как его. или… податься в копы – от одной мысли всё его существо передёргивается. ненависть к представителям закона он получил вместе с генами, отвечающими за цвет глаз или группу крови. они не отделимы от него, как и другие отличительные признаки. на секунду глаза в глаза. ему больше нечего ей сказать. она разворачивается и уходит на кухню, чувствуя себя здесь абсолютной хозяйкой. ну надо же, как мало времени ей понадобилось. рэд облизывает перепачканные в крови губы, нащупывает языком трещину и запоздало думает, что вот губы-то точно надо бы зашить. да и бровь неплохо было бы, всё-таки лицо, ему пока ещё нравится смотреть на себя в зеркало. и он бы предпочёл, чтобы так оставалось и дальше.
берёт у неё из рук стакан, но пить не пьёт. от запаха крови привычно мутит, и ему кажется, что от воды станет хуже. в дверь стучат, и он ощутимо выдыхает. воздух, как из спущенного воздушного шарика. тэд не выглядит особенно недовольным, хотя вовсе не мечтал убирать грязь за кем-то. пусть даже и за рэдом, который сам перманентно по локоть в чужой грязи. – ага, подружка, - даже не пытается оторваться от столешницы, на которую опирается. кровь уже не капает, но всё лицо болит так, словно по нему съездили табуреткой. не в первый раз, конечно, но болит, как будто в первый. ника срывается на несчастного неудачно пошутившего тэда и уходит наверх. рэд только фыркает, провожая её взглядом. вообще-то ему не слишком хочется давать ей ещё одну футболку, эту уже теперь только выкинуть, но очевидно: похер. разыгравшаяся мизансцена показалась ему чертовски забавной, хотя забавным в ней ничего не было.
- какая характерная подружка, - тэд ухмыляется и оглядывает разрушение. на полу остаются следы от его ботинок – где-то уже успел залезть в кровь. – не обращай внимания, мы слегка повздорили до твоего прихода, - ну не слегка, но это уже детали, в которые рэд не хочет посвящать тэда. он бросает окровавленный бинт и лениво двигается в сторону друга. каждая клеточка тела устало ноет и жалобно просит остановиться. рэд, разумеется, просьбы собственного организма игнорирует. не в первый раз. и, скорее всего, не последний. – с этим я разберусь, с полом че делать будем? – от количества крови краска на полах вздувается. коричневые пузыри надвигаются один на другой, вызывая у рэда одно желание: забить болт на полы. – что-нибудь придумаем. но позже. давно надо было постелить линолеум, его хотя бы можно отмыть, - краска вот не помогла спасти полы. только сама вздулась. не то чтобы его это волнует.
проконтролировав тэда – хотя в контроле он в принципе не нуждается, рэд поднимается к николь. её стараниями придётся теперь делать ремонт. не основательный, но всё же. она ему тут пол дома разнесла, а кажется маленькой и хрупкой. обман зрения. и не только. – ну, правильно, ты же не идиотка, - отряхивает руки от невидимой пыли – ощущение песка и несмываемой грязи. он скользит по ней взглядом – как будто слишком скучающим. русалка безошибочно вытащила из шкафа его любимую футболку. красную с абстрактным рисунком впереди. – детка, меньше знаешь – крепче спишь, - он мимоходом щёлкает её по носу, прекрасно понимая, что может за это выхватить. ещё бы её он не боялся. хрупкой девчонки с военной выправкой.
- по-моему, я не должен перед тобой отчитываться, - отойти к окну, отодвинуть штору. взгляд скользит по безлюдной улице. где-то вдали лает собака, шумят машины и матерятся соседи. нормальный фоновый шум. привычный. – ты мне не мать и даже не жена, - они просто… а, собственно, что они вообще? банально изредка встречаются и больше ничего. он не ведётся на её хрупкую трогательность, которую подчеркивает его длинная футболка. не смотрит на неё, продолжая изучать однообразный пейзаж за окном. безусловно, очень интересно. от неё по-прежнему исходят волны ярости, но он их игнорирует. драться с ней он не собирается. и не потому что он сейчас немного не в том состоянии и уж вовсе не потому, что девочек не бьют. причина банальна: ему не хочется.

он не собирается ей ничего рассказывать. делиться тайнами, привычками, нынешним образом жизни. он никогда не делал особого секрета из всего этого, но разбалтывать просто так – они недостаточно знакомы. рэд умеет держать язык за зубами, вся его работа – прямая угроза его свободы. и жизни, если уж на то пошло. – ты же понимаешь: пара недель вместе – слишком мало, чтобы я начал делиться с тобой подробностями, - раздраженно дёргает плечом и, наконец-то, покидает свой пост у окна. – ты можешь уйти. тебя никто не держит рядом со мной. а можешь… остаться, - и последнее в речи рэда равняется признанию в любви.
она не самое дорогое существо в его жизни. он вообще не уверен, что в мире есть люди, кроме него самого, которые были бы ему дороги. но в ней есть что-то и это что-то невыносимо скребётся где-то в районе солнечного сплетения. с ней комфортно, и она не задает неправильных вопросов. она и неправильных не задает, и это, пожалуй, ему нравится в ней больше всего. их роднит пропахшее дымом, кровью и порохом прошлое. три дня, проведённых в забытьи среди песков под обжигающим солнцем. их роднят армейские жетоны, которые оба почему-то всё ещё носят. их роднит многое. но и разделяет тоже многое, и пока рэд не знает: что всё-таки победит. он даже гадать не пытается. просто ждёт. и смотрит. на её мнимо хрупкую фигурку, кажущуюся инородной в стенах его старого покосившегося от времени дома. вот она и он? смешно. совсем немного. но всё-таки смешно.
/ интересно, если он сейчас рассмеется, что она сделает? наверняка этот смех станет последней каплей /
но он не смеется. он как будто чего-то ждёт. какого-то пресловутого продолжения спектакля под названием «наша жизнь»?
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]
[SGN]///[/SGN]

я прижимаюсь к тебе крепко
как к шее может только камень
у него нет друзей. у него нет близких. он как будто находится в тёплом и тёмном коконе одиночества. и этот кокон его устраивает. он не доверяет свою жизнь никому. даже тем, кому верит на слово, даже тем, за кем убирает грязь и кровь, и за кем пойдет, не оборачиваясь. он держится на расстоянии и наблюдает – цепким взглядом дикого животного, готового перегрызть глотку любому, от кого почувствует угрозу своему существованию. он не рассказывает о себе и не слушает сплетен, ему всё равно. что говорят о нём, что говорят о других. он лишь пожимает плечами и равнодушно соглашается на любого напарника, вызывая тем самым недоумение и сомнения в его адекватности. но ему действительно всё равно. с кем делить палатку, с кем прислушиваться к дыханию слабого ночного ветра и с кем идти на риск, подставляя и голову, и жизнь. каждый сам за себя. даже здесь, где пустыня каждый день берёт своё, отвоевывая одного за другим – их не вернётся так много, но они об этом ещё не знают. они передвигают усталыми и израненными ногами, ставят палатки, ставшие родным домом, и жадно хватают разгоряченный воздух, как будто не могут надышаться. рэд провожает взглядом макса и разворачивает пыльный спальник. совсем скоро палатка открывается снова. в неё врываются голоса снаружи и странная тишина природы: рэду это не нравится. он прислушивается, хмурится и не даёт себе даже труда улыбнуться русалке, забирающейся внутрь. она что-то говорит и весело смеется, он отвечает не впопад: - там слишком тихо. слишком, - но может быть, она не заметила.
когда вся твоя жизнь, как на пороховой бочке, очень быстро учишься чувствовать малейшие изменения. лагерь спокойный. уровень опасности низкий. но рэду кажется, что что-то не так. мнительная тревожность – глупость, придуманная психологами. можно назвать это чутьем, можно назвать это интуицией. но его ещё никогда не подводило чувство, будто что-то вот-вот случится. он смотрит в зелёные русалочьи глаза, на дне которых отражается что-то ему незнакомое, и не знает, как ей сказать: в воздухе что-то изменилось. эта ночь не будет спокойной. но рация молчит и, наверное, стоит воспользоваться последними часами передышки.
он оказывается рядом с ней за доли секунды. гаснет фонарик, лишая редких прогульщиков возможности посмотреть интересный спектакль. доказать себе и ей, что всё ещё живы. урвать у подступающей смерти яркость чувств и всплеск эмоций, не имеющих ничего общего с привязанностью и любовью. поцелуи-укусы, прикосновения, оставляющие отпечатки. когда смерть дышит тебе в затылок, ты особенно сильно хочешь жить. они молчат и только прерывисто дышат, прижимаясь друг к другу в тесноте рабочей палатки. в темноте её глаза-омуты кажутся ещё красивее, но он не поддаётся. её глаза могут стать последним, что он увидит в своей жизни. из-за таких девочек гибнут, забывая, что на войне есть только ты. ты и опаляющее дыхание пустыни, наполненное запахом крови и пороха.
свист пуль разорвёт тишину в три сорок два, когда умолкнут последние голоса. когда даже дежурные, успокоенные темнотой ночи, затихнут, и перестанут пристально вглядываться во мрак.
в три сорок два они проснутся и разорвут объятия. привычки возьмут верх над инстинктами. они окажутся в разных частях животной бойни, унёсшей десятки жизней. и в следующий раз встретятся лишь в бостоне, когда от людей, что делили одну палатку, не останется ничего.
------------------------------------
- ну, теперь ты это знаешь, - он равнодушно пожимает плечами. – это район такой. здесь постоянно кого-то хотят убить, - не стоит опускаться на дно, если не хочешь встретиться с теми, кто там живёт. рэд не вдаётся в подробности и ни о чем ей не рассказывает. он бы предпочел стереть этот день из её памяти, но, к сожалению, у него нет такой возможности. рэд ухмыляется ей в лицо, ощущая, как от боли перекашивается ухмылка. кровь снова выступает на треснувшей губе. – оставайся. но только помни: это твой выбор, - и это важно. для него важно. она ему нравится, но он не поморщится её убрать, если она будет угрожать его жизни или его свободе, что в принципе одно и то же. он осторожно проводит рукой по её плечу, отпуская её к кровати. – поспи, а мне нужно прибраться. я закрою дверь, - чтобы не разбудить её шумом, который неизменно будет доноситься снизу.
район будет надежно хранить их секрет, пока кто-то из них не решит сделать его достоянием общественности. рэд не задаёт ей вопросов и спокойно отпускает утром. вопрос доверия или безразличия – не всё ли равно. у неё на руках тоже кровь, и если она решит утопить его, он, как тяжелый камень, привязанный к её шее, потянет её за собой. и ей лучше помнит об этом всегда.
он не пишет ей весь день, зачищая вчерашнее. ему не нужны копы на пороге его дома. рэд решает проблемы, разбирается с деньгами. махинации – синоним операции. тысячи долларов уходят на каймановы острова и отследить это перемещение практически невозможно. его жизнь – сплошной обман государства, но он не чувствует за это себя виноватым. каждый делает то, что умеет. у него хорошо получается брать то, что плохо лежит, и сокращать жизни по чужому заказу – не всё ли равно, если за это хорошо платят. ему не хочется, чтобы русалка знала, чем он занимается, но рано или поздно ему придётся хоть что-нибудь ей рассказать. или она догадается сама – ведь сможет сложить два и два, верно?
- рэд, нам нужно поговорить. рэд, алло! – джимми щелкает пальцами перед лицом, отвлекая его от бумаг, в которых он пытается разобраться. – это на счёт той твоей девчонки, как её там…
- давай не сегодня? я немного занят, - он ставит подпись и аккуратно скрепляет листочки скрепкой. – если что-то важное, то в письменном виде. я посмотрю, - через три дня на его столе окажется папка со скрупулезно собранным досье на николь денверс. качественные фотографии, доказывающие её причастность к полиции, будут осторожно прикреплены к ксерокопиям и распечаткам. но через три дня рэд, поглощенный очередной проблемой, не вернётся в свой кабинет. и это будет ещё одной его ошибкой. первая – то, что он вообще связался с ней.

«подробности?» - кидает ей ответную смс, закрывая за собой дверь. на его лице расплываются гематомы, поломанный нос болит и ноет. «я могу приехать. если дашь адрес». раз уж она решила пройти мимо того, что произошло вчера. вчерашнее убийство – вряд ли первое в её жизни. но, возможно, первое на гражданке. она защищала свою жизнь, даже в суде это сойдет за смягчающие обстоятельства. а для его совести и вовсе подойдет, чтобы забыть раз и навсегда о тех уебках, чья жизнь закончилась в его доме. рэд сворачивает свои дела, предлагая другим разобраться с зарвавшимися западниками, мечтающими поделить чужой район. им не светит – и вообще они зря раскрыли рот на территорию, которая им никогда не светила.
через час он оказывается у её квартиры. рядом ничего подозрительного. всё спокойно и гораздо симпатичнее, чем в его грязном районе, где маты, доносящиеся под аккомпанемент бьющегося стекла, нормальный звуковой фон. он стучится в её квартиру, автоматически оглядывая подъезд и вычисляя пути отступления, в случае чего. это не паранойя, просто привычка. – привет, всё нормально? выглядишь замученной, - наверное, такое не говорят девушке, с которой встречаются, но объективно: плевать. – так что там с чуваком? описать сможешь? – нормально решать проблемы человека, который тебе не безразличен. он не думает, что она слабая и не сможет себя защитить, просто он может помочь. может – и поможет. – никому дорогу не переходила? – и он сейчас не о вчерашнем убийстве. и не о тэде, у которого вчера выдалась возможность полюбоваться на девочку, с которой рэд спит. – всё будет нормально, я разберусь. не переживай, - рэд притягивает её к себе, обнимая. коротко звякают два жетона – и этот звук на долю секунды возвращает его в их последнюю ночь в пустыне. тогда их жетоны спутались и им понадобилось около минуты, чтобы их расплести. её дыхание опаляло его кожу и всё, чего ему хотелось – это долго-долго держать её в своих объятиях и слушать, как быстро, но ровно бьётся её сердце.
- прости за вчерашнее. такое случается крайне редко. тем людям … ммм… не понравились мои методы решения проблем, - он убил их цепную собачку, что неудобно крутилась под ногами, и не захотел делиться доками, за что, в общем-то, и поплатился собственным лицом. рэд трёт болезненно припухшую переносицу и коротко улыбается русалке. – я не дам тебя в обиду, - он её обидит сам. если в этом будет необходимость. – не хочешь пока пожить у меня? на случай, если за тобой действительно кто-то следит. не то чтобы у меня безопасно. но у меня есть я, а здесь ты совсем одна, - и он не всегда такой щедрый в вопросах защиты. просто они многое пережили вместе. и, когда он глядит на неё, в области солнечного сплетения что-то опасно скребётся. – могу даже возить на работу. аттракцион невиданной щедрости, пользуйся, русалка. другой возможности не будет.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]

в какой-то момент, как бы рэд это ни пытался отрицать, русалка из просто девушки, с которой ты проводишь ночь и разбегаешься утром, превратилась в его девушку. её проблемы стали его проблемами, её заботы стали его заботами. и он понятия не имел, как на это реагировать. у него никогда не было постоянной девушки, он и не пытался заводить серьёзные отношения, выстраивать личную жизнь и расписывать безоблачное будущее: дом в пригороде, собака и двое детей. его уровень – это покосившийся дом с облупившейся краской на перилах крыльца да друзья детства, если у ребёнка, росшего в откровенно криминальном районе, могут быть какие-то друзья. постоянная девушка – заботливая и внимательная – что-то недосягаемое, что-то невероятное. но отрицать и дальше тот факт, что русалка вдруг вклинилась в его жизнь и плотно в ней обосновалась, было просто идиотизмом.
а рэд никогда не был идиотом.
он склоняет голову набок, разглядывая хрупкую фигурку в ярком свете. зелёные глаза впиваются в его лицо, изучая повреждения. рэд пытается криво улыбаться: разбитая губа пульсирует от такого неуважения. – всё пройдет. на мне всё заживает, как на собаке, - через пару дней сойдут отеки и станет лучше. можно будет даже смотреть на себя в зеркало, не боясь получить психологическую травму. он слушает её описание, мысленно перебирая случайных знакомых. калейдоскоп лиц и фигур – он листает его туда-сюда, сверяя и сравнивая, накладывая образ и описание, пока не останавливается на нужном. – что-то смутно знакомое, - он не пугает её тем, что не просто знакомое. а хорошо знакомое. оставляя про себя – чертыхается и недовольно поджимает губы – уже не мысленно, вполне ощутимо. шипит, когда тонкая кожица лопается. – разберёмся, - и, может быть, он даже сделает это сам.
она рассказывает ему о работе в полиции, а он пытается не морщиться, выказывая всё своё отношение к полицейским, которые всегда обходили бедные и криминальные районы пятой дорогой. там никому и в голову не приходило охранять покой ночных улиц, всем было плевать, что происходит между кривыми домишками в темноте отсутствующих фонарей. всем было плевать тогда и всем плевать сейчас – хотя сейчас стало гораздо спокойнее, практически район домохозяек и напомаженных детишек, спешащих на школьный автобус. рэд ходил в школу пешком. если давал себе труд появиться в школе. а домохозяйки у них в доме не было, они справлялись с отцом вдвоем, искренне веря, что женщина в доме – лишнее. убери, не бросай, перестань – сплошное занудство, которого рэд был лишён, благодаря кукушке-матери, испугавшейся ответственности и пелёнок.
- ну я ж не господь бог и не судьба, чтобы знать, может ли тебя кто-то где-то поджидать. просто будь повнимательнее и не болтайся ночами, как завещали родители, - правда, его отцу даже в голову не приходило сообщить о таком. ему, кажется, было глубоко плевать, где болтается и чем занимается его сын. ночные улицы – что может быть более привлекательным для мальчишки, самостоятельно придумывающим себе развлечения? – собирайся спокойно, я не тороплюсь, - и достаточно взрослый, чтобы не канючить у дверей. легко целует её в макушку и подталкивает к комнате – пусть собирается. пока она возится с сумками и вещами, пишет сообщение тэду, прося разобраться с ребятами, решившими, что русалка что-то для него значит.
она, разумеется, значит.
но не будет русалки, будет кто-нибудь ещё. это лишь вопрос времени и желания. не больше.
закончив с сообщением, уходит на кухню. чувствуется женская рука. полотенчики, красивая посуда. не особенно вглядываясь, он запоминает мельчайшие детали, словно это когда-нибудь пригодится. вытаскивает из холодильники скоропортящиеся продукты, складывает их в пакет. – ты боялась умереть с голоду? – очевидно, именно так. рэд редко вспоминал о том, что дома шаром покати, ещё реже вспоминал, что стоит есть чаще, чем раз в сутки. ему повезло, здоровье у него всё ещё было вполне нормальным, но можно было не сомневаться: скоро это изменится.
------------------------------------
ему непривычно, что дома кто-то есть, что в доме пахнет едой и его кто-то ждёт. одиночество его не тяготит, но с русалкой всё-таки веселее. и есть причина, чтобы вернуться домой, оставив ещё несколько дел на завтра. рэд улыбается ей, затыкая отчаянно скребущееся чутье. ему нравится делить с ней дом и постель и разрешать ей дурачиться – словно беззаботная девочка – жаль, что такой она практически не позволяет себе быть. он погружается в совместную жизнь и не замечает тревожных звоночков.
- ты посмотрел папку, которую я тебе оставил? видимо, нет, да? – джимми звонит по сотовому, имея привычку сообщать дурные новости, находясь на приличном расстоянии от рэда. хорошая привычка.
- это так смертельно важно? – рэд раздражен, рэду хочется поскорее вернуться домой к русалке. он чувствует, как что-то меняется в окружающем его мире, и привычно стремится в старый покосившийся дом – место, принимающее его любым и в любое время. убежище, так необходимое каждому.
- это важно. посмотри папку. и сегодня, а не потом, - рэд ругается вслух, но послушно разворачивает машину в сторону рабочего штаба. джимми не отстанет, и рэд это понимает достаточно хорошо, чтобы не играть с огнём. – посмотрю я твою папку, посмотрю, только не нуди, - сбрасывает звонок и пишет русалке сообщение, что задержится. вряд ли она удивится. он так ей не рассказал о собственном нелегальном труде. его слабо волнует её мнение по этому поводу, но меньше знает – крепче спит. ему всё ещё дорога свобода, расставаться с которой в ближайшее время он не планирует. русалка – не чужая, но и не близкая. на границе. однажды он сдвинется в какую-либо сторону, пока же…
------------------------------------
содержимое папки оказывается интересным. весьма интересным. особенно документы. рэд листает страницы с абсолютно невозмутимым лицом. по нему не понятно, что он чувствует. раздражение, злость, яркость или же ничего. девочка – коп. не сказала, оставила при себе. идиоту понятно, что она пытается нарыть. и кого пытается зарыть. рэду не обидно, что не сказала, обидно, что сам повёлся. проигнорировал звоночки, звучащие с каждым днём всё громче. подпустил её к себе, впустил в свою жизнь и свой дом. а не стоило. но теперь уже поздно. всё, что осталось – расхлебывать, надеясь на лучшее и свою способность выворачиваться из любой дерьмовой ситуации.
рэд возвращается домой, привычно целует русалку в губы. он не знает, как действовать и как реагировать. информация всё ещё не укладывается в его голове. он не чувствует, как петля на его шее затягивается всё сильнее. – надо было разобраться с документами, ненавижу бумажки, честно, - старается вести себя, как обычно. изучает её лицо – умело играет или действительно что-то чувствует? всего лишь спектакль или правда? её реакции не могут быть притворством, рядом с ним она настоящая – ему кажется / ему хочется в это верить.
он ждёт следующего её шага. особенно ему нечего предъявить. разве что организацию. убийства не повесишь, рэд всегда работал чисто. но зато легко повесишь финансовые махинации и другую незаконную деятельность, вроде как запрещенную законами штата массачусетс. ну и плевать, сидеть в тюрьме он всё равно не собирается.
- как прошёл твой день? – рэд проходит на кухню, где вкусно пахнет ужином. ему казалось, что она не большой любитель готовить, но вроде старается, возится, пытается угадать, что ему нравится. не будь она копом…
------------------------------------
р а н е е
- возьми, - он снимает жетон с шеи. цепочка весело перекручивается в руках. – пусть будет у тебя, - наверное, это глупо отдавать ей свой жетон. вещь, которая была с ним там, в пустыни. вещь, которая была с ним позже, которая впитала в себя и кровь, и пот, и солёную морскую воду. он сжимает её руку, пряча свой жетон в её ладони. от неё слабо пахнет лавандой и ветром. – а мы ведь выжили. одни из немногих. все мои ребята погибли, я один вернулся домой не в гробу, - его взгляд упирается в пустоту. рэд не любит вспоминать войну и пустыню, но с ней – можно. она знает, какого было там, где не было ни дорог, ни людей. лишь палящее солнце да бесконечный песок. она это знает и ей не нужно говорить лишнее. достаточно скупых фраз и общего настроения. они всё-таки выжили. и вернулись домой.
в ответ он принимает её жетон. как в детстве обменивалась кровью, так сейчас жетонами, делающими незримо ближе. роднее. дороже. холод металла осторожно возвращается обратно на грудь. рэд целует её, снимая вкус бальзама для губ. ничего не изменилось. всё та же русалка, только в памяти последняя ночь в палатке, когда брали от жизни всё и даже больше, в попытках доказать себе и друг другу, что всё ещё, всё ещё, всё ещё. пусть рядом снимает свой урожай вечно голодная смерть.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]

она его обманула. а он повёлся. решил, что кто-то действительно может его полюбить. как можно быть таким наивным, дожив до таких лет? как можно решить, что ты кому-то нужен, когда ты изначально, при самом своём рождении, был никому не нужен? жизнь и свободу положить на алтарь сомнительной любви, о существовании которой никто и не говорил. она просто была рядом. целовала по утрам, прижималась душными ночами и отчаянно не вспоминала вместе с ним прошлое. она просто была, подобно рассвету или закату // раньше он никогда не обращал на них внимания. и он не может понять, когда всё сгорело адским пламенем, когда всё расплавилось под воздействием сильнодействующей кислоты? почва уходит у него из-под ног, и он не знает, как вернуть себе былое равновесие.
он не знает, как вернуть свою жизнь под свой контроль // и что делать с ней – с девочкой, всегда так лучезарно ему улыбающейся. он стоит посреди коридора, словно и не у себя дома, уголки губ легко устремляются вверх / он мог бы получить оскар за великолепную игру роли первого плана. нежно целует её в ответ и как будто случайно касается тонкой кожи под футболкой – мимолетное касание, едва ощутимое, как лёгкость крылышек мотылька. всё ещё красивая, всё ещё та же русалка. но в нём самом что-то изменилось // рухнуло в одночасье, как только он увидел документы, наглядно демонстрирующие её причастность к полиции. в его глазах отражается знание её настоящей, а внутри сгорает в пепел то, что сложилось за это время между ними. (не)случайные отношения, проспонсированные государством / было ли что-то настоящее – всё ещё красной нитью по линии его жизни.
- много всего навалилось, значит, - насколько он близок к воображаемому эшафоту тюремной камеры? он изучает её лицо, каждую родинку, каждую крапинку в её глазах. в ней что-то ощутимо меняется, а может ему только кажется сквозь призму своих собственных изменившихся ощущений. от неё пахнет домом и цветочным шампунем, он вдыхает запах полной грудью, понимая, что возможно – в последний раз. маленькая девочка, способная его закопать / но пока ещё не переиграла, пока ещё остаётся лишь русалкой, что начала опасную для себя игру. знать бы, куда их обоих вынесет течение жизни, но, увы, пока никому не дано это знание.
рэд целует её ещё раз, снимая вкус её губ / в голове мысли всё не об этом. взгляд привычно перебегает со знакомых вещей, унося его дальше и дальше. в доме как будто сама атмосфера изменилась, как будто сломалось что-то мирополагающее. рэд не может найти объяснения, но чувствует: всё не так. и русалка, наверняка, тоже чувствует: он давно заметил, она словно настроена с ним на одну волну / чувствительность антенны, улавливающей малейшие изменения. – да, конечно, я ведь взрослый мальчик, - ещё одна мимолетность касания. в воздухе – запах её духов и едва ощутимой опасности. рэд настороженно прислушивается, готовый реагировать молниеносно на любое движение. чутье дикого зверька, отточенное годами, проведенными в армии. рэду не нужно знать что-либо наперед, рэд знает, когда происходит что-то не то / он привык прислушиваться к своим внутренним ощущениям, давшим сбой лишь в отношении её, русалки, которая показалась глотком прохладной воды в жарких условиях безжизненной пустыни.
он не идёт следом за ней в комнату, лишь вытаскивает из-за пояса пистолет. ему не хочется её убивать, даже ценой своей свободы. но и жертвовать своей свободой, в угоду ей и полиции, ему не хочется. тупик, в который он влетает на полной скорости, продолжая крутить в руках пистолет. // насколько всё это было просто игрой, насколько жалеть о случившемся? // рэд не набирает знакомые номера, рэд ждёт развязки финала – для кого-то из них вероятно трагичного. нелюбимый ребёнок, выросший нелюбимым мужчиной. и меньше всего ему сейчас хочется слышать от неё слова о любви (но ведь и не скажет, как не говорила до этого, отчаянно прижимаясь ночами). ему хотелось бы подарить ей что-то весомое, что-то больше металлического жетона / воспоминания, пропитанные дымом и порохом, терпкие поцелуи отдающие мягкой сладостью миндаля и удушливо-нежную ласку – не кокон, объятия удава, пока ещё сытого для того, чтобы напасть по-настоящему.
взглядом глаза в глаза, стоит ей спуститься по лестнице. по той лестнице, по которой он бегал ещё ребёнком – детская ладошка на слишком высоких перилах – она выглядит сейчас почти такой же, как и он лет двадцать назад. хрупкой, худенькой – он знает, сколько силы прячется за красивой обёрткой (сомни – не сломаешь). – о чем ты думала, когда решила меня обмануть? – медленно, словно пробуя каждое слово на вкус. – у тебя почти получилось, стоит отдать тебе должное, - шутовской полупоклон, не скрывая стука пистолета о деревянную выщербленную столешницу. они уже больше не играют. ждут красочного финала / ярко-красные краски смешиваются с густо-чёрными и втекают на пепельно-серые.
- вот так рушатся светлые мечты и вера в людей, - кривая усмешка – горькая в своем сожалении. за спиной пламенеет закат и оживает город. район медленно просыпается ото сна, время белых воротничков прошло, на улицы города высыпаются наркоторговцы, убийцы, проститутки и разного рода преступники (отступники), не нуждающиеся в темноте, но привыкшие ей доверять. рэд замолкает, оглядывая её с ног и до головы. в последнее время она стала ему особенно дорога. ему будет её не хватать / если он всё-таки выживет, переживёт эту ночь – где-то в отдалении воет собака и натужно скрипят детские проржавевшие качели.
- с чего бы это ты вдруг решила меня спасти? очередная игра, ника? – он называет её настоящим именем. русалки больше не существует. его русалка осталась в дне вчерашнем, куда ему больше хода уже нет. – хоть что-нибудь было настоящим? и как часто тебя суют в чужую постель в угоду нашему гребанному государству? – в глазах вспыхивает зловещий огонь, не сулящий ей ничего хорошего. ему больше нечего терять, весь его мир остался за пределами этой комнаты, так ярко освещенной лампами и кровавым закатным солнцем. – можешь не отвечать, мне, на самом деле, не интересно, - ведь между ними ничего не было // так? была только приторно-сладкая ложь, по сладости своей напоминающая вязкую патоку. рэд не собирается её слушать – и извинения её ему не нужны / но он принимает с кривой усмешкой, паясничая и кривляясь, словно всё ещё совсем мальчишка.
- если ты меня просто отпустишь, у них будут вопросы, - он вдруг перестает изображать из себя идиота. она ведь тоже не дура, многое понимает. ему не хочется её убивать, но и оставить вот так просто он её тоже не может. если она его ранит, он не сможет уйти. истечет кровью раньше, чем найдет убежище, способное укрыть от закона. если он её ранит… / выгорит /. – стоит оставить следы борьбы. скажешь, что я узнал раньше – кто-то слил информацию, избежишь внутреннего расследования, - он не зря является лидером. его идеи всегда срабатывают. даже самые отчаянные идеи. ( не сработало только с ней, но ведь стоило когда-то поддаться на провокацию чувств ).
- мне придётся тебя ранить. ты мне доверяешь? – даже если и нет. раз уж решила быть благородной – так иди до конца. игра в любовь не терпит отказов и неверных решений. пальцы резко сжимаются на холодной рукоятке пистолета. действия, доведенные до автоматизма. сотые доли секунды, разделяющие до и после. пуля вгрызается в податливое нежное тело, которое меньше суток назад он прижимал к себе и покрывал поцелуями. тёмно-бордовая кровь течет между её пальцев, пока он бросает последний взгляд – уже уходя всё дальше и дальше. ничего не говорит на прощание – оно неуместно в их ситуации. в доме всё ещё отголосок выстрела, смешивающийся с лёгким хлопком закрывающейся двери. он не пользуется её советом, уходит совсем по другой улице. он знает этот район, как свои пять пальцев, он провёл здесь всю жизнь – ей и не снилось.
она подарила ему жизнь и свободу // разве стоило?
зачем было всё начинать или…
или любовь не была отлично отрепетированной игрой?
// занавес пал, но актёры продолжили любить друг друга, чересчур увлекшись игрой //

------------------------------------
он отправляет ей цветы в больницу, узнав отделение и палату – его давно нет в городе, но связи остались. аккуратный букет альстромерий – маленькие цветочки, весело подмигивающие бутонами. и посередине одна-единственная незабудка, словно случайно попавшая в умело собранный букет. нежный цветочек, напомнившей ему о том, что русалка когда-то была маленькой девочкой, любившей срывать одуванчики и гадать на белых ромашках / даже если это совсем не так /. на открытке – пусто, ни единого слова. и только идентификационный номер её жетона, написанный размашистым почерком. // его послание подобно письмам ганнибала лектера, написанные клэрис старлинг. за одним исключением – он так и не был пойман //. цветы принесли утром, пока она спала – дань уважения тому, что она для него сделала. но ведь сама и заварила кашу, так стоило ли? но он помнит.
помнит те настоящие поцелуи в попытках доказать друг другу, что всё ещё живы, даже спустя несколько лет после не_их_войны.
всё, что осталось сейчас - лишь прах тех воспоминаний, бережно хранимый в аккуратном конверте, подписанным её рукой - несколько случайных слов, въевшихся в память, подобно стойким пятнам.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]

- серьёзно? а ты знала, какой я настоящий? – правая бровь вопросительно изгибается, искажая черты лица. то время, проведённое в одной палатке, давно утонуло в бурлящих водах жизни. утонуло и развело их в разные стороны. за и против – словно прописано в их генетическом коде, искривленном / искаженном войной. рэд смотрит на нику, не теряя ощущение свободы. в любой момент: выпорхнуть из старого покосившегося дома ( но навсегда остаться пропитанным смертельным ядом и нести внутри себя буро-зелёную гниль ), взлететь ястребом и никогда больше не возвращаться. оставив в прошлом и девочку с зелёными глазами, и город, что и вырастил, и сломал, и страну, давшую и лишившую возможностей одновременно.
у него никогда не было другого будущего. светлого, сказочного – в белом пряничном домике с женой-красавицей и парой-тройкой детей. у него всегда была только независимость и огромные крылья за спиной – даже война не смогла их подрезать, чтобы укоротить смертельный полёт. она так многого о нём знает, оперирует лишь теми данными, что получила по работе: неприглядные деяния, организованная группировка, убийства по заказу. но что она знала о нём самом? о его масках, лежащих рядком в платяном шкафу, о его руках, перепачканных кровью и грязью, о его покорёженной и разбитой душе – никому из них не удалось остаться целыми и невредимыми. каждый из них оставил часть себя среди песчаных барханов под палящим безжалостным солнцем.
- мои ожидания, ника, мои. мне хотелось тебе верить, - он с горьким сожалением на губах качает головой, понимая: как бы там ни было, время упущено. всё, что им было отмерено, утекает сквозь пальцы, подобно песку, по которому они когда-то ходили. им осталось лишь доиграть свои партии и навсегда покинуть воображаемую сцену – второго акта не будет, сценаристом не предусмотрен. где-то вдалеке завывают полицейские сирены, рэд привычно их игнорирует. он не лишится свободы. пока дышит, он будет жить на свободе, даже если это будет стоить ему самоубийства. рэд предпочитает жить ярко, быстро, но независимо, нежели долго, тускло и под тенью тюремной камеры // ему предпочтительней умереть с оружием в руках ( оставив после себя лишь серый пепел, сливающийся с потрескавшимся асфальтом ).
- надеюсь, ты никогда не пожалеешь о принятом единожды решении, - бессмысленным коротким вдохом в продолжение. он бы мог её убить / короткое «да» на вопрос о доверии приятно ласкает слух. в ней что-то осталось от той русалки, что тянула его за собой на порочное дно – трясина и ил, ничего кроме. что-то осталось. но ему уже всё равно. его давно уже нет на кухне, его мысли далеко за пределами. и дома, и города, и страны. в его крови вирус – свобода, толкающий его всё дальше и дальше от неё и привычной жизни в матово-тёмную неизвестность.
------------------------------------
забыть, стереть большим жёлтым ластиком с листка памяти / вырезать ножницами с ткани прошлого. словно не было всех тех лет, проведённых в родном доме, проданном на аукциона за бесценок. лестница тёмного дерева, отпечаток детской ладошки на стенке за шкафом в комнате, некогда бывшей детской, вырванный кусок деревяшки на дверном косяке чёрного входа. куда ни войди – чувства, эмоции, призраки прошлого. целый год ни одного звонка от тех, с кем был близок, с кем придумывали и решали, с кем курили на прогнившей крыше и вдыхали неповторимый аромат звёздной ночи. ни-че-го. прошлое размытыми пятнами, словно на акварельные краски пролили воду. прошлое изъедено молью – одни дыры. не хочется ни вспоминать, ни разглядывать с лупой, выискивая родные сердцу мелочи.
канада не кажется ему близкой и подходящей, но он, словно хамелеон, подстраивается под окружающий его мир. впитывает чужие привычки // не теряя себя истинного, подготавливает новые маски и новые роли, играет, лжёт и плетет паутину интриг, выцарапывая себе право на жизнь. он не пишет ей письма – на память лишь та записка с идентификационным номером да ворох поцелуев, запечатленных на теле тёмной ночью. её жетон всё ещё у груди – он коротко звякает, если двигаться слишком стремительно. рэд иногда берёт его в руки, согревая своим теплом / если в нём ещё есть что-то тёплое, что-то живое и настоящее.
бывшие друзья, бывшие сослуживцы. бывшие любовники. слово «бывшие» множится, множится, множится. реакция разгорается, оставляя его почти ни с чем.
в канаде холодно и идёт крупными хлопьями снег. рэд заходит в бар, где бывает стабильно трижды в неделю, он стряхивает с плеч снег и оглядывает помещение / на губах лёгкая полуулыбка – ещё никто не видел его так часто улыбающимся. он машет приветственно бармену и кивает знакомой официантке – красивая, юная, от неё так и веет самонадеянностью и верой в лучшее будущее.
- эй, рэй, тут к тебе дамочка, говорят, какая-то заходила, - том протирает чистую блестящую стойку салфеткой, подзывая другой рукой к себе рэда.
- да сколько можно повторять, а, меня зовут рэд, - всё ещё непереносимость первого приходящего в голову сокращения. рэда передёргивает, когда кто-то зовёт его «рэй». от имени «рэд» веет вязкой опасностью, тогда как от «рэя» всего лишь невнятной легкостью и чем-то беззаветно беззаботным, пахнущим детством и топлёным молоком с горячей булочкой. – что за дамочка?
- мне почем знать? сэм сказал, что приходила, тебя искала. вроде служили вместе или что-то такое. она тут оставила, - сэм копается где-то под стойкой и, в конце концов, выуживает конверт. – просила передать, что от русалки, - у рэда перекашивает лицо и сводит зубы от ноющей боли. он не слышал этого позывного вот уже целый год // и, наверное, предпочел бы больше вообще никогда не слышать. нашла и здесь. зачем? просто поговорить? или попытаться довести начатое до конца? он не знает, лишь с интересом разглядывает конверт, удерживая его так, словно он вот-вот взорвётся.
- чего замер? призрака увидел, что ли? – сэм смеется, обнажая ровные белые зубы.
- можно сказать и так. налей мне виски. как обычно, - чистый. без льда и колы. в конверте – адрес, почти приглашение. чего она от него хочет?
мимолетность из романа отголоском. даже здесь, в глуши заснеженной канады, где каждый второй говорит лишь на французском.
------------------------------------
он не знает, придёт ли. // смятый конверт на дне городской урны, ратующей за чистоту. он не знает, простил ли ей то предательство / не простил, но отпустил, как и её саму. он измеряет шагами съемную квартиру, не находя себе места вот уже третий час. стрелки бегут по кругу, возвращаясь каждый раз к изначальной цифре. время дало оборот, и они снова оказались в той же исходной точке.
он не хочет идти, не хочет колыхать память и безвозвратно потерянные чувства. но ему хочется посмотреть на неё – магнетические зелёные глаза, до сих пор снящиеся по ночам. он не торопится, доделывая свою работу. деньги на счетах растут и даже облагаются налогами, как и положено по закону. он выходит с опозданием, зная, что возможно она уже уехала. не стала ждать, решила, что уже не придёт. / такси быстро едет, рассекая город узкими улицами. он не знает, зачем всё же едет и что всё же хочет найти. русалку, ту самую, с которой за короткое время пережил многое, или николь денверс, случайную спутницу и такую же случайную бывшую. минутная стрелка неумолимо уходит от оговоренного времени – рэд торопит таксиста, сам удивляя себя.
вдруг стало важно: увидеть её хотя бы одним глазом, хотя бы выходящую из гостиницы ( расстроенную или обрадованную [?], что всё-таки не пришёл ). на улице мороз неприятно щиплет кожу и выстуживает давно сгнившие лёгкие. рэд размашистым шагом входит в гостиницу, оглядывая холл разом, не теряя ни единой секунды. русалка – его русалка – стоит у стойки и о чем-то разговаривает с портье. рэд подходит к ней ближе, оставаясь всё-таки на расстоянии. – ты меня искала, - лёгкость прикосновений, как в старые времена. всё ещё может её касаться, жаль лишь, что теперь только через одежду. – прости, я опоздал, - он не оправдывается и не плодит ложь, но озирается по сторонам, ища какой-то в подвох в том, что бывшая девушка неожиданно захотела увидеться. они отходят от стойки регистрации в место более тихое, где не помешают и где есть возможность сесть / кожа диванов мягко скрипит под весом тела.
- решила вспомнить прошлое? – в его глазах дьявольский огонёк, не предвещающий ей ничего хорошего. // не заиграйся, девочка, иначе сгоришь вместе с ним адским пламенем //. – передай от меня привет буйволу, - не сомневается в том, кто слил информацию. из старых знакомых лишь только буйвол. остальных давно не видел ( развеялись по ветру, подобно пеплу сгоревших воспоминаний ). – мне казалось, мы с тобой тогда всё решили. или всё же нет? что-то осталось? – напряжение, что и сейчас витает в как будто наэлектризованном воздухе. от неё пахнет духами – другой запах, но всё же её. его взгляд медленно скользит по её телу, вспоминая и узнавая заново одновременно. он не раздевает её глазами, ему незачем, только временно останавливается там, где должен был шрам, оставленный – практически – его рукой. – так что? встреча двух бывших сослуживцев или… - он наклоняется к ней, сокращая расстояние до минимума. отодвигает рукой прядь волос и тихо шепчет на ухо: - или бывших любовников, так не ко времени расставшихся? – на его губах замирает насмешливая полуулыбка. и за маской непроницаемости невозможно понять, что же он хочет услышать / всё-таки слов, что тогда не всё было лишь игрой?
// что тогда чувства игрой не были вовсе.
( не простил. но именно с ней узнал, что такое любить кого-то до глубины своей отсутствующей души ).
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]

он всегда смотрел на мир сквозь призму реальности. розовые очки – это для чистеньких мальчиков и девочек, верящих до старших классов в санта клауса и ждущих, что вселенная непременно прогнётся под них. розовые очки – это для тех, кто безоглядно верит в лучшее будущее и не знает ничего о реальности, пропитанной пылью и запахом стоячей воды. рэд никогда не верил ни в сказочность, ни в пряничные домики, вырастающие на кривой улочке, ни в то, что доживёт до пятидесяти. каждому своё – и у него своё, построенное на костях и разрушенных чужих ожиданиях. ни любви, ни почестей, ни дорог. лишь бесконечность зимних просторов // без возможности когда-то вернуться в город, так много лет остававшийся домом – бессмысленная, глупая привязанность для человека, который до сих пор смутно знает, что же такое любовь.
она вторгается на его территорию, переворачивает всё с ног на голову и сужает мир до маленького холла гостиницы. словно старые друзья, делящие один диванчик – слишком крохотный для двоих. в его голове дует жаркий ветер, уносящий в те далёкие пустынные дни, когда делили и кров, и жизнь. он смотрит на неё, отметая то, что вокруг – всё неважное, случайное и пустое. повзрослела, стала совсем другой. иные, практически неузнаваемые тонкие линии, плавность движений и стальной холод в некогда тёплом голосе. не девушка – женщина, что научила любить. в короткий срок / ровно столько, сколько им обоим было отмеряно. крохи в рамках жизненного масштаба.
словно растратили всё, что было, лишь друг на друга. в считанные мгновения вычерпали запас, положенный на долгие годы. могли быть счастливыми, не зная той мучительной страсти, что горела, подобно спичке. могли быть, но не стали. словно не знали, что так – можно.
он улыбается ей, играя одному ему известную роль. не показывает ни сожаления / он не умеет жалеть /, ни остатков былой любви на пепелище чувств прошлого. улыбается, отрезая все пути отступления // возвращения. николь – то, что уже никогда не вернуть ( а так ли хочется? ). терпкость воспоминаний, калейдоскоп непрошенных ощущений. он её не касается, держится на коротком расстоянии, рассматривая и узнавая. на языке вопрос – так зачем же пришла? неужели просто так, потакая случайной прихоти? неужели когда-то был близок настолько, что захотелось вновь окунуться в непрошенные некогда чувства? она молчит, лишь срывается на какие-то редкие ответные фразы / разочарование – привкусом на языке.
она не обязана оправдывать его ожидания и вообще ничем ему не обязана. но он ждёт от неё чего-то – как в детстве ждёшь подарка на рождество. но не происходит. время останавливается, замирая вполоборота. напряженность первых моментов сглаживается, и гаснут последние искры. уже давно отболело / то, что могло болеть. уже давно отпустили друг друга – на все четыре стороны, ещё там, в бостоне, стоя напротив и отчаянно ища выход. в благодарность – но не для жизни.
- тебе не хотелось посмотреть, что будет дальше? – вопросительно изгибает бровь и издевательски ухмыляется. защищается от её (не)нападения, играя какую-то очередную безумную роль, как будто боится, что узнает – внутри никогда не было пустоты, внутри были и тепло, и свет, и нежность первой и последней любви. одинокие люди редко влюбляются дважды. она для него – навсегда воспоминание о том, что любить кого-то – это не только болезненные ощущения. она для него – навсегда тот человек, которого он смог полюбить. беззаветно и преданно. / пусть и на одно крохотное, но чрезвычайно яркое мгновение /.
- ладно, - коротко соглашается, откликаясь на полное имя. надо же, помнит. фыркает, отстраняясь от неё ещё дальше – будто ужалит, стоит ему ещё раз к ней придвинуться. – за жетоном, значит, какое неожиданное пожелание… - за цепочку из-под ворота тонкой рубашки. жетон звякает и светится под яркостью электрических ламп. рэд разглядывает его так, словно не знает каждой царапинки. жетон был памятью о том, что некогда не сложилось. памятью о холодных ночах и первых заморозках, о том дне, когда ему пришлось в неё выстрелить – без сожаления, но с вызовом, брошенным не ей и не полиции – жизни. – надоело работать на защиту закона, который не защищает тебя? – который только и ждёт, когда же ты наконец оступишься и упадёшь, желательно лицом прямо в грязь. – я занимаюсь только законными вещами – ну, раз уж мы тут обмениваемся новостями из профессиональной жизни, - на те деньги, что скопились на каймановых островах, он может себе позволить даже заняться благотворительностью и основать какой-нибудь дурацкий фонд имени кого-нибудь и во имя чего-нибудь. но его не трогают чужие слёзные истории и чужое горе – у каждого человека оно своё, и у него своё, какое ему дело до других? мама и папа никогда не учили его защищать слабых и помогать бедным, они вообще его ничему не учили. всё, что в нём есть, ему дала городская улица, где, если хотел выжить, приходилось цепляться не только ногтями, но и зубами, пока одни не сломались, а другие не выкрошились. ему всё равно на других, но не на себя самого / хотя и это не совсем точно /. он занимается какими-то делами, не строя собственную империю, и живёт незаметно ( что и положено человеку, находящему в розыске в родной стране – только… а можно ли назвать её «родной»? ).
- спасибо, что не отправила по почте, - волшебство момента распадается на кусочки, рэд сжимает в ладони тёплый от её прикосновений свой жетон и не спешит снять с шеи её. взгляд цепляется за выбитую на металле группу крови, за позывной, отзывающийся неприятными ощущениями где-то в районе солнечного сплетения. он вдруг коротко, но очень светло улыбается нике – без затаенной зловредности и желания испортит ей вечер своими дурацкими шутками, достойными пятиклассника. снимает одной рукой цепочку с жетоном, сжимает на несколько долгих секунд и вкладывает в её ладонь, коротко прикасаясь. тепло к теплу. вот и всё, больше незачем находиться рядом друг с другом. – обмен завершён. это всё? до встречи через пару лет? – в его глазах прыгают смешинки, трогательность только что прошедшего мгновения остаётся им незамеченной. вешает жетон на шею и прячет под рубашкой, подальше от людских глаз. всё-таки до сих пор – что-то личное, принадлежащее лишь ему.
рэду хочется сказать ей что-нибудь ещё, может высмеять, может больно ранить. но вместо этого: - приятно было тебя видеть. ты изменилась. в лучшую сторону, - слегка склонив голову набок, изучая точёный профиль. – тогда всё было по-настоящему, если ты когда-то сомневалась, - истинность чувств легко почувствовать, как и легко узнать, любят тебя или нет. она его любила. и ему достаточно это знать. / а достаточно ли ей знать, что он её любил тогда и… ( а сейчас ? ). – ладно, - словно останавливает сам себя, боясь сказать то, о чем потом пожалеет. боясь показать ей, что эта встреча всё-таки всколыхнула какие-то старые чувства. ( как будто не было всех этих лет и того дня, поделившего жизнь на до и после ). – когда у тебя самолёт? давай провожу, - проследит, чтобы точно уехала / покинула его жизнь, если не навсегда, то надолго. – исключительно, как бывший сослуживец, - не мог не, всё ещё на уровне пятиклассника. а она … всё ещё смешно раздражается, словно и правда всё ещё безумно близки, словно и правда нуждаются только в толчке, чтобы вновь сойтись на короткое, но чрезвычайно яркое мгновение.
[NIC]Raymond Schwarzenberg[/NIC][STA]а звери мои ночью рвут кожу и плоть в клочья[/STA][AVA]https://i.imgur.com/3Twcaqv.jpg[/AVA]
[LZ1]РЭД ШВАРЦЕНБЕРГ, 32 ^y.o.
profession: лидер ОПГ, киллер;[/LZ1]