Возвращаясь домой, Ричард Торнхилл пребывал в прекрасном расположении духа. Встречи с молодым любовником, Лоуренсом - или Ларри, как ласково называл его Ричард - всегда приводили мужчину в чувство. Ларри служил Ричарду не только крепким юным телом в постели (хотя и с этим делом у Ларри, разумеется, всё было в полном порядке) - он был для измученного пристальным вниманием и социальным давлением профессора чем-то вроде свежего глотка воздуха для узника, запертого в тесной душной комнате, чем-то вроде прикосновения прохладной воды к иссушенным губам путника, заблудившегося в пустыне. Временами Ричард ощущал себя именно таким - усталым, запутавшимся, и чем дольше он прилежно играл навязанную роль, тщательно соблюдая надуманные устои общества, которое тайком шло на всё, чтобы собственные же устои обхитрить, тем более мрачными становились мысли в его голове. Мысли, которые, истерично мечась по черепной коробке, в конечном счёте упирались в обречённый вопрос: а зачем? Зачем это всё?
Впрочем, подобными вопросами Ричард задавался далеко не всегда. В детстве и большей части своей молодости он послушно играл роль сына, которого желала видеть его семья, а родители в свою очередь лепили из него образ, выгодный для утончённой британской аристократии. Разве могло быть иначе, когда ты - сын известного политика, и карьера отца - жертвенный алтарь, на котором все члены семьи обязались добровольно распять собственное счастье?
В детстве было проще. Маленький Риччи не задумывался о проблемах, которыми взрослые забивали себе головы, и просто следовал указаниям - воспитанный ребёнок, он действительно слушался родителей и воспитательниц, усердно молился в англиканской церкви каждую воскресную мессу, несмотря на то, что не очень-то верил в Господа, покорял академические вершины школьной и дополнительной программ, отлично изъяснялся на французском, вдохновенно играл на пианино и весьма недурно ездил верхом, поборов ради этого страх лошадей. Казалось, выстроить жизнь вокруг определённых правил - естественно и верно. А позже, превратившись из маленького мальчика в молодого мужчину, Ричард продолжал следовать намеченному образу, потому что не знал ничего иного. Даже мысли не мог допустить, что он, мистер Торнхилл, может жить по-другому, не оглядываясь на чужое мнение, принимая решения, руководствуясь личными интересами, а не репутацией драгоценной фамилии. Он, правда, забросил верховую езду при первом же удобном случае и переключился на занятие, которое его в кои-то веки интересовало по-настоящему: кинематограф. Ричарду, который постоянно притворялся человеком, коим на самом деле не являлся, страстно хотелось тоже поиграться с чужими судьбами и образами, поиграть в того всемогущего Бога, о котором так громко поют в церквях. Режиссура наконец могла предложить ему то, чего у молодого британца никогда не имелось - свободу, как минимум свободу творчества. В остальном же Ричард продолжал слушаться негласных правил; они сменились, но незначительно: вместо школьных уроков теперь он стремился к успеху в рабочей области, вместо лошадей галантно ухаживал за женщинами, которые его нисколько не привлекали. И, наверное, однажды он устал бы тащить это ярмо в одиночку, если бы не встретил Алекто.
Алекто подходила Ричарду, как ни одна другая женщина никогда бы не подошла; благородная и в родословной, и в манерах на публике, она безупречно выглядела в любой ситуации, в любых обстоятельствах безупречно себя вела (в точности так, как диктует высший свет) и так же, как Ричард, преследовала корыстные цели, принимая предложение руки и сердца. Вступая в брак, они нагло воспользовались друг другом; он - ей как женщиной, прикрытием, обеляющим сомнительные любовные похождения, она - им как режиссёром, имеющим связи в мире киноискусства, куда будучи начинающей актрисой отчаянно пыталась пробиться. Лишь спустя годы совместного быта Ричард научился ценить госпожу Торнхилл в полной мере; у них, двух творческих людей, находились общие темы для разговора и идеи для досуга, не включающего физическое влечение. Алекто разительно отличалась от пустоголовых гламурных дур, которых в наши дни модно снимать в главной роли; в общении она раскрывалась как умная, образованная женщина, а к семейному быту она подошла не только с чисто британской прагматичностью, но и поразительной житейской мудростью, составив свод священных правил, которые обе стороны безукоризненно соблюдали. Пожалуй, не будь в его жизни Алекто, Ричард дал бы слабину гораздо раньше. Он уже показал, что может справиться далеко не со всяким давлением, когда спустя десяток лет забросил даже любимый кинематограф, молча капитулировав с поля неравного боя с общественным мнением, готовым извратить любую режиссёрскую задумку, увидеть дурной подтекст там, где тот вовсе не подразумевался, и испортить жизнь не только автору произведения, но и всем приближённым, чего Ричард до сих не мог допустить. Чёрт знает, в депрессию какой глубины он бы скатился, если бы верная супруга не подставила в трудное время своё не по-женски сильное плечо, но Ричард избежал личностного кризиса - разве что курить начал чаще обычного. Он не потерял связь с родным искусством, просто сменил одну деятельность на другую, перепрофилировался из режиссёра в преподавателя и теперь вовсю пользовался служебным положением, примечая среди студентов миловидных юношей. Собственно, так он и встретил Ларри - в университете, у себя на лекции.
Улыбчивый, словно сотканный из солнечного света юноша разительно отличался от предыдущих любовников Ричарда. Большинство студентов, решивших связать свою жизнь с кино и ещё не успевших в нём разочароваться, могли похвастаться помимо актёрских данных восхитительным для их возраста умением хитрить, изгаляться и плести интриги в выгодный для себя узор - замечательные навыки, несомненно полезные для молодого поколения амбициозных покорителей Голливуда. Лоуренс был совсем не такой - и, честно говоря, именно простая открытость, чужеродная циничному миру шоу-бизнеса, привлекала Ричарда сильнее банально красивого тела. Рядом с Ларри Ричард чувствовал себя комфортно, почти по-домашнему уютно; Ларри никогда и ничего от него не требовал. Мальчишка не обращал внимания на марку его машины или количество нулей в цифре банковского счёта, не ожидал дорогих ресторанов и путешествий на острова с пятизвёздочными отелями; он, как ребёнок, радовался простейшим мелочам и ценил в Ричарде не статус, а самого Ричарда - ощущение, которое профессор Торнхилл давно забыл. Только рядом с Ларри Ричард мог не прикидываться кем-то, кем никогда не являлся, а оставаться самим собой - собой настоящим.
Оставлять Ларри не хотелось, но всё же Ричард должен был вернуться домой: день рождения дочерей-близняшек стремительно приближался, и он надеялся посоветоваться с Алекто насчёт подарка. Отец из Ричарда вышел неважный - и как могло быть иначе, если они использовали собственных детей в качестве инструмента манипуляции общественным сознанием? Ни одна из дочерей не стала для мужчины искренне желанным ребёнком; он не понимал, как с ними обращаться, не знал, чем они увлекаются и что им нравится. Наверное, если бы Алекто родила сыновей, Ричарду было бы проще - всё-таки как мужчина он представлял, вспоминая себя, чем можно занять мальчишек, но как развлекать девочек?.. Играть с ними в куклы? Устроить чаепитие из искусственных миниатюрных чашечек, как приём у Безумного Шляпника? Когда Эбби только-только появилась на свет, Ричард честно пытался пробудить в себе отцовские чувства, потерпел поражение и бросил затею вместе с дочерью, с чистой совестью свалив детские заботы на плечи нянек и воспитательниц, точно так же, как с ним некогда поступили родители. И всё же, пусть он не испытывал восторга от времени, проведённом в обществе дочерей, он как любой отец хотел, чтобы девочки были счастливы; он не мог дать им ласки и нежности, но мог с лёгкостью реализовать детские фантазии с помощью денег. Почему бы не подарить девочкам по пони? Он не оборудовал участок в Лос-Анджелесе личной конюшней, но можно арендовать стойло в ближайшем конном клубе. Кажется, Анетт однажды призналась, что хочет лошадку. Или это говорила Одетт?..
Задумавшись, Ричард остановился и прищурился, наблюдая за садящимся солнцем. Погрузившись в мысли о питомниках, где можно достать двух хорошеньких пони, он вздрогнул и едва не вскрикнул в голос, услышав выстрел у себя за спиной. Инстинктивно обернувшись одним прыжком, он уставился ошарашенным взглядом на хладнокровное лицо Алекто; её мимика не выражала ярких эмоций, привычно сдержанная, зато взгляд не предвещал ничего хорошего, но Ричарду, который с трудом унял бешено бьющееся сердце, ещё не удалось этого заметить.
- Алекто! Чёрт возьми, меня же чуть инфаркт не хватил! - шумно выдохнув, Ричард наконец пришёл в себя и издал короткий нервный смешок, покачав головой. - Ну ты даёшь, дорогая, - он улыбнулся, обозначив, что не держит зла на жену за её дерзкую выходку, - как прошёл твой день? Ты с охоты, верно? Эй, дружище! - домашний пёс мчался к Ричарду со всех лап, и мужчина, смеясь, нагнулся, чтобы потрепать собаку сразу двумя руками. Сеттер радостно скулил, вилял хвостом, как безумный, и норовил всюду тыкнуть хозяина мокрым носом и грязными лапами. Ричард не возражал - всё равно ведь шёл домой, испачкается - можно постирать одежду. Он вообще многое прощал псу, потому что четверолапый любимец являлся единственным существом во всём доме, которое любило Ричарда безвозмездно и ничего не требовало взамен. Прямо как Ларри.
Увлёкшись собачьими любезностями, мужчина на сразу расслышал вопрос супруги, а когда понял суть, выпрямился, удивлённо вскинув брови:
- Что? Оправдываться... в смысле, за что? - он действительно не понимал. - Я ведь предупреждал тебя ещё вчера, что проведу весь сегодняшний день с Лоуренсом, тем парнем... ты разве не помнишь?
Сейчас, когда Ричард произнёс это вслух, он вдруг замялся: почему-то память отказывалась демонстрировать эпизод из недалёкого, вроде бы, прошлого, о том, как он сообщает Алекто о своём намерении. Неужели он забыл предупредить?.. Такого не случалось прежде.
Здесь Ричарду стоило бы извиниться и покаяться, но колоссальная усталость, возникшая невесть откуда, бетонным грузом навалилась на плечи. От хорошего настроения не осталось и следа. Мужчина поджал губы:
- Ладно, слушай, это не так уж важно, гораздо важнее то, что у близняшек скоро день рождения, а мы до сих пор ничего не решили насчёт подарка. Я хотел с тобой обсудить одну идею...
Но мать девочек, очевидно, не считала, что вопрос подарка - самый острый на данный момент. Ричард нахмурился:
- Может, зайдём в дом хотя бы? Я, знаешь ли, хочу переодеться и выпить чаю.
Ему вовсе не требовалось отвечать так резко. Почувствовав укол совести, мужчина мягко взял супругу под руку, стремясь загладить неуклюжие слова:
- Правда, давай сядем на кухне и всё обсудим там. Я заварю чай, с мятой, как ты любишь.
За столько лет совместной жизни Ричард выучил все привычки и пристрастия Алекто и ручался, что и она выучила наизусть то же самое относительно его. Они знали каждый жест, каждую позу друг друга; знали, с какой тональностью они дышат во сне и как часто дёргают головой, если им снятся кошмары. Знали, сколько соли добавлять в блюдо и вино какой марки налить в бокал. Они обнажались друг перед другом физически лишь несколько раз, но их души были обнажены постоянно. И Ричард, конечно, знал, что Алекто не любит, когда ей дерзят. Теперь ему предстояло поплатиться, и вряд ли чай с мятой спасёт положение.
- Хорошо, - он устало выдохнул и повернулся к дому, - я вижу, ты не настроена говорить. Ладно. Я пойду внутрь, а ты приходи, когда будешь готова.
Ричард двинулся ко входу быстрым шагом; преданный пёс, позабыв про Алекто и её охоту, потрусил рядом.
[NIC]Richard Thornhill[/NIC][STA]in between[/STA][AVA]https://i.imgur.com/bEx8wy7.gif[/AVA][SGN]
[/SGN]
[LZ1]РИЧАРД ТОРНХИЛЛ, 39 y.o.
profession: кинорежиссёр, профессор в университете
my beautiful family: Alecto (wife), Abigail, Anette & Odette (daughters, 14 and 8 y.o.)
my sunshine: Larry[/LZ1]