SACRAMENTO |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » SACRAMENTO » Альтернативная реальность » juste un homme
«notre-dame de paris», modern-au
paris, 19/05/2020
esmeralda & claude frollo (& jehan)
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Ты сбегаешь по лестнице, по подъезду звонко разносится звук твоих шагов, в какой-то из квартир заходится лаем собака - ты не слышишь, вырываешься на улицу, судорожно хватаешь ртом холодный воздух. Всё сказанное им отпечатывается в голове, ты не можешь перестать думать, просто не можешь остановиться - его последнее "нет" пробивает дрожью; дрожат пальцы, когда ты всего на секунду поднимаешь голову вверх. Рассветное солнце отражается в тёмных стёклах - тебе кажется, что ты видишь его силуэт, тебе кажется, что ты всё ещё чувствуешь его взгляд.
От этого фантомного взгляда ты теряешься, обнимаешь себя за плечи, отворачиваешься в глупой попытке спрятаться - ты не видишь его, а значит он не видит тебя. Тебе хочется оказаться как можно дальше от этого места и от этого человека, подальше от этой сумасшедшей ночи, которой никогда не должно было быть. Где-то наверху хлопает дверь, где-то вдалеке сигналят первые машины, где-то - ты срываешься с места заполошной птицей, асфальт больно бьёт по подошвам слишком больших, туго зашнурованных кед, дыхание сбивается, но ты бежишь, бежишь, бежишь, не разбирая направления, бежишь по полупустому утреннему городу.
Лавочник кричит тебе вслед что-то на итальянском, ты врезаешься в сонного расклейщика объявлений, извиняешься на бегу, вскакиваешь в первый попавшийся автобус, проезжаешь пару остановок, делая вид, что копаешься в поисках билета - выскальзываешь прежде, чем водитель успевает что-то тебе сказать. Бежишь дальше, рвёшься к скоплению людей, плохо ориентируешься в этой части Парижа, но по наитию городского ребёнка попадаешь прямо к метро - мгновение переводишь дух, крепко зажмуриваешься, кусая губы и пытаясь прийти в себя. Подземка пахнет прохладой, потом и пылью, и ты почти с наслаждением избавляешься от чужих денег, комкаешь билет в руке пока ждёшь поезд.
Мерный стук колёс успокаивает мечущиеся мысли, ты находишь свободное место, забиваешься в угол и наконец закрываешь глаза.
Ты представляешь, как окажешься дома - в расслабленной полудрёме тебе чудится яркое солнце, пробивающееся сквозь тонкие светлые шторы, сонная квартира и уютная тишина. Ты представляешь, как проберёшься в свою комнату, коснёшься растений - заботливо, только кончиками пальцев, представляешь, как включишь телевизор, завалишься на так и не заправленную тобой с утра постель и будешь смотреть старые фильмы, и всё пережитое забудется, останется далеко позади.
***
Клопен встречает тебя пощёчиной и резкими, грубыми объятиями - тебе почти больно от того, как сильно он прижимает тебя к себе. Ты льнёшь к нему сама, весь ужас пережитой ночи выплёскивается из тебя рыданиями, ты плачешь - громко, горько, пряча лицо и ища защиту у единственного, кто у тебя остался. Ты чувствуешь его неуклюжую ласку, он гладит тебя по волосам, пытается понять хоть что-то из того, что ты так судорожно, сбивчиво ему рассказываешь - похищение, машина и качающиеся пинетки на зеркале заднего вида, темнота, стул из дешёвой пластмассы, липкие руки, знакомое Клопену имя, ты рассказываешь даже про Феба и про то, как он отвернулся от тебя, как отдал тебя им, как слушал твои крики и ничего, совсем ничего не делал. В квартире начинается суета, за пеленой слёз ты почти не разбираешь лиц, только силуэты - привычные чёрные тени из переулков хрипло матерятся, Клопен раздаёт указания, кто-то ободряюще и неуклюже хлопает тебя по спине. Неожиданное прикосновение пугает тебя, ты отшатываешься, порывистыми движениями вытираешь слёзы, часто моргаешь - сбегаешь в ванную и смотришь на своё отражение в грязном зеркале пока глаза не начинают болеть.
***
Ты видишь Зейда на вашей кухне спустя несколько недель - несколько недель раздражённого, злого Клопена со сбитыми костяшками пальцев, несколько недель валяющихся по всей квартире окровавленных тряпок и плохо спрятанного оружия. Ты молчишь, глядя на него, только бледнеешь так, что это становится заметно даже на твоей тёмной коже - выцветаешь до некрасивого серого, сжимаешь руки в кулаки, оставляя полумесяцы на внутренней стороне ладоней. Клопен наливает ему стакан водки, подвигает в его сторону и кивает - то ли тебе, то ли ему. "Зейд", - говорит твой отец, - "хотел извиниться перед тобой, милая", - разводит он руками, - "за себя и за своих парней". Зейд согласно мычит - ты подходишь ближе, прижимаешься к Клопену, стоишь, прячась, прикрываясь его уверенным голосом.
- Прости, малышка, ничего личного, вышло небольшое недоразумение, но мы уже всё решили с твоим отцом. Не повторится, - Зейд белозубо скалится пока Клопен приобнимает тебя за талию.
***
Ты не знаешь, почему промолчала про Клода Фролло - не сказала о нём ни Клопену, ни завалившей тебя вопросами Джали, подсознательно напряглась, ожидая, что о нём вспомнит Зейд, была готова солгать, не хочешь его обсуждать, не хочешь о нём думать, не хочешь о нём вспоминать.
Феб больше не звонит и вы с Джали наконец находите его настоящий инстаграм, ты переживаешь мучительное "я же говорила", когда вы замечаете на фотографиях какую-то белокурую девушку; Джали сразу заявляет, что она выглядит как шлюха и что ты в тысячу раз лучше, но ты видишь - незнакомка подходит ему гораздо больше. Джали обнимает тебя и ты почти не плачешь, только всхлипываешь, в последний раз оплакивая своё разбитое сердце и красивого, сильного Феба, который держал тебя за руку и так ласково улыбался, глядя на тебя.
***
Ты аккуратно складываешь чужие вещи, прячешь в дальний ящик, у тебя новый телефон и ещё один подаренный Клопеном выкидной нож, который ты быстро приучаешься носить с собой всегда - нож поначалу больно бьёт тебя по бедру, когда ты заходишься в танце, возвращаясь на парижские площади. Тебе помогает Гренгуар, присматривает за тобой - не понимаешь, чем он сможет помочь, но с ним тебе самую малость спокойнее, он кажется тебе смешным и немного нелепым, читает свои стихи, иногда проходится по толпе со сдёрнутой с головы панамкой. Эти деньги вы делите поровну, ты не нуждаешься ни в чём - у тебя есть свобода и весь Париж, у Гренгуара - след от верёвки на шее и безумное желание жить.
***
Нужный дом находится с третьей попытки - ты путаешься во дворах, немного теряешься, проходишь мимо итальянского магазинчика, задумчиво оглядываешь афишу какого-то клуба, зачем-то ковыряешь её ногтем, слезающая типографская краска оседает на пальцах. Прошло шестнадцать дней, бумага успела пойти волнами от влаги, ты стоишь, прижав ладонь к выцветшим буквам, приглашающим тебя на давно закончившуюся пятничную вечеринку. Ты стоишь - не знаешь, что делать дальше, не понимаешь, зачем пришла. Не понимаешь, почему никак не можешь выбросить его из головы - забылись грубые прикосновения, забылся даже испуганный голос Феба, забылось, как верёвки врезались в запястья, но он, он почему-то остался.
Его сумасшедшие глаза и растрёпанные волосы, и тонкая белая полоска на столе, без которой он казался почти живым, и то, как он помог тебе в соборе, и его взгляд, и его поцелуй - твоё "нет" и его "нет".
Ты медленно подходишь к подъезду, ноги как будто не слушаются тебя, ты не представляешь, что скажешь ему, если увидишь - не понимаешь, ждёшь этой встречи или боишься её. Нужно было рассказать - насмешливой Джали или безопасному Гренгуару, нужно было рассказать - подобрать слова, попытаться объяснить и попытаться понять самой, нужно было рассказать - вместо этого ты стоишь здесь и щуришься, пытаясь разглядеть его окна.
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Дверь захлопывается с металлическим лязгом гильотины, навсегда отсекая тебя от той, ради которой (из-за которой, Клод, не ври себе) ты отказался от всего, что имел. Ты чувствуешь горький, тяжелый взгляд Господа, который обжигает тебе в затылок - так смотрят родители, раз и навсегда разочаровавшиеся в собственных бесполезных детях. Так смотрят на предателей, не заслуживающих даже шанса на прощение и спасение; ты оседаешь на пол внезапно, словно лишившись всех костей разом. Колени с гулким стуком бьются о паркет вопреки всякой логике, и, наверное, это больно - но не тебе. Кажется, ты несколько часов молишься, распластавшись прямо посреди пыльного, темного коридора. Парижскую пыль сюда занесли не твои ноги, парижская пыль пахнет солнцем и жизнью, к которой тебе просто не дано прикоснуться. Не потому ли ты готов целовать запыленный коврик, по которому ступали ее ноги? Вместо этого поза смиренного моления превращается в позу эмбриона; ты отчаиваешься получить не прощение - хотя бы ответ Всевышнего, ты больше не можешь выносить все это. Ты плачешь, не увлажняя лицо ни единой слезой. Беззвучный стон, придушенный крик, тихий скулеж побитого бездомного пса - тебе не позволяется большего. Никакой милости. Никакого облегчения.
Ты не помнишь, когда это заканчивается, чем заканчивается - и даже не уверен, что это закончилось. Наверное, в какой-то момент лишаешься чувств, превращаясь в бездушного робота, пустую оболочку. Просто организм. Благословенные часы забытья механических действий, позволяющих смыть с лица и тела грязь, затолкать брошенную одежду в мусорное ведро вместе с полотенцем и халатом, выпить успокаивающий чай, забыться коротким сном, а затем, проснувшись, заняться делами. Как будто эмоций становится слишком много, гораздо больше, чем способна вынести человеческая психика, и она просто отключается, оставляя тебя один на один с пресным существованием.
Ничего.
Так даже лучше.
Так намного лучше.
Чувства не возвращаются во время молитвы или встречи с Жеаном. Ты остаешься каменно спокойным на службе, выслушивая исповеди, беседуя с епископом и даже ночью, в кровь раздирая едва зажившую кожу на спине. Скорее по привычке - боль кусает, но не тревожит по-настоящему, и в эти секунды почти хочется поверить в духовный опыт буддистов, но ты не ощущаешь просветления. Ты вообще не ощущаешь ничего - пожар чувств, слишком долго запертых в самых темных подземельях твоей души, вырывается слишком внезапно, и выжигает все на своем пути. Ничто не способно действовать так же жестоко, как безответная любовь (любовь? низменное, плотское желание, Клод. ты жалок.) - в тебе вообще не остается живого.
Существование удивительно легко возвращается в привычную колею, словно ничего не произошло. Страница ночного смятения и ужаса вырвана чьими-то властными пальцами, выброшена прочь, отдана на откуп веселому весеннему ветру; он бьется по кварталам Парижа, врезается в каждый перекресток, рассыпается облаком сорванных где-то лепестков, фантиков и газетных обрывков, несется дальше. Он не способен заставить тебя забыть - как даже самое сильное обезболивающее не спасет ракового больного на последней стадии. Это всего лишь возможность отсрочить собственный конец.
Но часы бегут один за другим бесконечной вереницей, дни меняют друг друга так быстро, словно кто-то лениво листает неинтересную книгу в надежде, что автор сможет добавить в сюжет хоть немного смысла. Ты не надеешься на смысл, просто пребывая в состоянии зыбкого покоя, закапываясь в рутину и ощущая лишь пустоту. Воздух кажется густым и вязким, как кисель - воздух опутывает тебя формалином, вынуждая замирать и почти не двигаться без необходимости. Ты не живешь, просто существуешь, балансируя на границе реальности каждую секунду, но, спустя более чем две недели, чувствуешь… нет, не долгожданное успокоение души - то, что внутри, остается сухим штилем, в котором смерти в тысячу раз больше, чем шансов на жизнь.
Робкая надежда пробивается сквозь пространство мелькнувшим где-то вдалеке парусом спасительной лодки. Это наверняка мираж, Клод, ты же знаешь, что это мираж, но какая-то часть разума отчаянно хочет думать иначе.
Небольшой магазин в двух кварталах от дома встречает перезвоном треклятого колокольчика над дверью, ты морщишься и тут же коротко киваешь владелице за прилавком. Она говорит “здравствуйте, отец” и выглядит, как всегда, услужливо, хотя сейчас на тебе нет ни сутаны, ни черной рубашки, ни ослепительно белого ошейника раба божьего. Светлые брюки, светлая рубашка - ты даже позволяешь себе расстегнуть пару верхних пуговиц, чтобы справиться с майской духотой - и невероятно прямая спина человека, который привык склоняться только перед Всевышним. Взгляд скользит лезвием опасной бритвы, хотя под ним всего лишь пакеты с какими-то крупами и макаронами, которые тяжело заподозрить в греховности.
Ты не умеешь смотреть иначе.
Ветер, ворвавшись через приоткрытое окно, приносит запахи близкой грозы, женщина за прилавком сетует на непогоду. Вот-вот хлынет, может, вы переждете здесь, отец? У вас же нет зонта - отказываешься, не задумываясь ни на секунду. Единственный человек, в компании которого тебе комфортно, это ты сам, и богословские разговоры с малообразованной торговкой не входят в перечень интересных занятий. К тому же, нужно приготовить обед до того, как в гости заглянет братец. Голодный, как рота солдат: уголок губ дергается в слабом намеке на усмешку, но она слишком мимолетная, чтобы хоть кто-то мог ее заметить. Ты выходишь на улицу под первые раскаты грома, придерживая пакеты и не ускоряя шаг несмотря на угрозу промокнуть. Идешь уверенно и быстро - так, как привык ходить, заворачиваешь во двор, и только почти подойдя к подъезду неожиданно замечаешь.
Ты бы выронил все проклятые покупки, если бы руки, пальцы не свело судорогой; спазм перехватывает связки, в ужасе сжимается сердце, и то, что еще мгновения назад было унылым штилем, превращается в девятый вал.
Она стоит возле твоего дома.
Она сама пришла сюда.
Она…
Первые тяжелые капли срываются, как насмешка, и, оставив мгновение позади, превращаются в дождь, который грозит стать тропическим ливнем через пару секунд, но ты не замечаешь. Ты не видишь ничего, кроме маленькой уличной плясуньи, которая каким-то чудом (дьявольским искушением) вновь оказалась на твоем пути. Рубашка быстро промокает, но ты все равно стоишь, на в силах двинуться с места.
- Что ты делаешь здесь, дитя? - голос не слушается, голос звучит сам по себе, и в нем почти нет привычной, ледяной твердости - только удивление, прошитое металлическими нитями.
[NIC]Claude Frollo[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/VHdU1fg.png[/AVA]
[STA]***[/STA]
[LZ1]КЛОД ФРОЛЛО, 36 y.o.
profession: архидьякон Собора Парижской Богоматери;[/LZ1]
[SGN][/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Время замирает вместе с тобой, воздух становится вязким, твои собственные движения кажутся тебе замедленными, от горячего асфальта пышет жаром - вьётся лёгкая дымка, придорожная пыль льнёт к земле. Время замирает вместе с Парижем - тяжёлые тучи быстро затягивают небо, город ждёт, город затихает, город готовится к грозе.
Ты не должна была сюда приходить, сердце трепещет в клетке рёбер, заходится в ужасе - ты сжимаешь пальцы, комкаешь подол тонкого летнего платья. Ты не должна была сюда приходить - это неправильно, это так неправильно, ты не понимаешь, что чувствуешь, и это пугает тебя ещё больше, ты не хочешь чувствовать ничего, ты не хочешь понимать. Ты не хочешь верить - ему, его словам, его взгляду и своим снам, не хочешь верить самой себе.
Тебе незачем здесь быть, у тебя нет ни одной причины хотеть снова увидеть его, у тебя нет ни одной причины хотеть снова оказаться под прицелом его холодного, препарирующего взгляда, которым он награждал тебя каждый раз, когда вы виделись - ни одной причины вспоминать его сухие, горячечные губы, ни одной причины думать о его "нет", ни одной причины... Ты вспоминаешь - по ночам, когда остаёшься совсем одна и когда фоновый шум ютуба, старенького телевизора и Джали наконец смолкает. Ты вспоминаешь - думаешь об этом, прокручиваешь в голове, жмуришься, пытаясь стереть из памяти и Клода Фролло, и его слова, и его прикосновения.
Ветер налетает резким порывом, поднимает облака пыли, срывает еле державшиеся объявления - толкает тебя в спину, вырывает из оцепенения, мысли частят, мысли путаются, всего на секунду ты представляешь, что снова видишь его, и тебе становится страшно и вместе с тем... Вместе с тем - ты оборачиваешься, услышав чьи-то шаги, ты вздрагиваешь, ты замираешь снова, ты смотришь на него во все глаза. Май бушует вокруг вас вместе с зарождающейся грозой, ветер гонит клочки бумаги и высохшие на жарком солнце листья, кружится словно в танце - время тянется, тянется бесконечно.
На нём нет сутаны, белая полоска на шее больше не напоминает ни тебе, ни ему о том, что его жизнь принадлежит Богу, он выглядит совсем как человек - в светлых одеждах, с расстёгнутыми от парижской духоты пуговицами рубашки, с покупками в руках. Он выглядит совсем не страшно - это запутывает тебя ещё больше. Он выглядит почти обычно - всего лишь мужчина, уставший от чересчур тёплой весны, в доме которого нет женщины и которому приходится думать об обеде самостоятельно. Из простого бумажного пакета, кажется, торчит какая-то зелень, он удивлённо смотрит на тебя - он задаёт вопрос и ты не знаешь, что ему ответить.
Ты не знаешь, но тебе помогает дождь, тебе помогает сам Париж - холодные капли всё быстрее стучат по крышам, срываются в водопроводные трубы, расцветают на ткани его рубашки, путаются в твоих и его волосах.
- Позвольте я помогу? - ты неуверенно, несмело улыбаешься ему, аккуратно забираешь один из пакетов, - пойдёмте, мы сейчас совсем промокнем, мсье Фролло, - ты говоришь почти спокойно и сама не веришь, что это происходит, сама не понимаешь, откуда это в тебе, не понимаешь, зачем... Не понимаешь, почему - он кажется тебе таким беззащитным сейчас, почти беспомощным, как будто твоё появление сорвало с него какую-то маску, как будто он пытается удержать хотя бы голос, но даже голос подводит его.
Тебе... тебе нравится, ты не можешь себе в этом признаться, но тебе нравится - как он смотрит на тебя, как сжимает пальцы; тебе нравится - хочешь ещё раз услышать, ещё раз увидеть, ещё раз почувствовать.
Ты задеваешь его пальцы, когда он отдаёт тебе пакет - снова вздрагиваешь, заливаешься краской, почти незаметной на тёмной коже, тебе становится так стыдно, тебе становится так жарко даже под холодным дождём. Раскаты грома становятся всё ближе - твоё платье не успевает промокнуть, ты отступаешь к подъезду, проскальзываешь одним лёгким движением, оборачиваешься - смотришь на него. Только теперь смотришь на него по-настоящему - вглядываешься в аккуратные черты лица, скользишь взглядом по сжатым в тонкую полоску губам и режешься о непривычно растерянный взгляд.
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Горло сводит судорогой, такой резкой и сильной, что после с трудом выдавленных звуков не можешь не только произнести что-то - теряешь возможность даже дышать. Жар бьет в голову, все внутренние органы будто враз размокают, превращаются в желе, осыпаются вниз, и странно, что еще ноги не подкашиваются. Кружится голова. Влага дождя, просыпающегося за воротник рубашки, не может отрезвить, хотя капли холодные, от капель веет безразличием парижских улиц, капли готовы промочить тебя насквозь, подарить воспаление легких… Еще пару дней назад ты бы отнесся к этому с безразличием - сейчас она снова добавляет в жизнь смысл, которого там быть не должно. Ты готов на все, даже умереть, ты умираешь каждую секунду, пока смотришь на нее и пытаешься справиться с собой, но снова терпишь поражение. Разве в этой битве с Дьяволом вообще можно победить?
Ты слишком слаб, Клод. Как любой другой человек, куда тебе до святых, удостоенных чести ощутить божественное откровение - ты не увидишь престола Всевышнего, даже споткнувшись о его ступени, потому что будешь думать о другом. Будешь смотреть на призрачную фигурку молоденькой плясуньи, которая раз за разом ускользает, заставляя душу разрываться, а тело кровоточить. Кажется, царапины совсем недавно затянулись? Ненадолго.
Ткань рубашки промокает и липнет к спине неприятной пленкой, но ты не двигаешься с места. Ждешь ответа, надеешься на него, как будто какая-то фраза может спасти - например, что девчонка оказалась здесь случайно. Что у нее дела где-то неподалеку. Господи, что угодно будет подходящим ответом, лишь бы он был, иначе кажется, что ее образ вдруг породило твое измученное создание; ты боялся, что неуместные, (противо)естественные чувства сведут с ума, неужели это все-таки произошло? Ведь она не отвечает. Улыбается, делает аккуратное движение вперед, почему-то хочет забрать покупки, но не отвечает. Ты никак не можешь сообразить, что происходит, будто нейронных связей в мозгу вообще не существует, и только машинально отдаешь пакет. Его все равно пришлось бы поставить на землю, чтобы открыть дверь подъезда, так что, отчасти девчонка права, но… Но она не просто помогает - она касается твоей руки, посылая сквозь кости разряд электричества, пригвождающий к месту; тебе думается, что гроза добралась до двора, что в тебя попала молния и все, наверное, закончится прямо сейчас, но Господь все не дарует милости. Вместо этого - взгляд ее глаз, смущение, легкие шаги, ведущие в твою квартиру.
Теперь она идет самостоятельно. По своей воле.
Нет, похоже, ты все-таки повредился рассудком.
Воздух в подъезде обжигает прохладой по мокрой коже; ты смог заставить себя двигаться только через несколько секунд, но этого хватило, чтобы майский ливень превратил тщательно расчесанные и уложенные волосы во влажную паклю. Не говоря уже про рубашку, более-менее сухими остались только брюки - оцениваешь все это с какой-то глухой отстраненностью, удобнее перехватываешь пакет с продуктами и смотришь. В глазах, всегда блестящих холодным металлом, слишком много растерянности. Не позволяешь себе таких эмоций, только не на людях, но затолкать самого себя внутрь, глубже, прямо под панцирь, становится невозможно. Все потому, что сейчас ты не выглядишь как слуга Божий, да, Клод? Мирская одежда должна спасать от жары, но вместо этого тебе становится только жарче. Изнутри.
- Хорошо, идем, - произносишь как-то глухо, даже хрипло, откашливаешься и идешь вперед по лестнице, потому что ведь это твоя квартира. Потому что не в силах смотреть на девчонку так близко; она лишает возможности говорить, думать и дышать, ты трепыхаешься, как несчастная рыба, которую выдернули из спокойной глубокой воды и сразу же швырнули в кипящее масло. Шаги отсчитывают ступени, с волос капает, оставляя где-то внизу крохотные мокрые пятна, ты видишь только то, что прямо перед тобой - и слышишь каждый ее вдох. Прежде чем вы добираетесь до нужной двери, их набирается с десяток, твоих - едва ли два. Забываешь дышать. Забываешь (запрещаешь себе) думать.
Проворачиваешь металл ключей на пальце - поворачиваешь ключ в замке. Квартира встречает полумраком и сквозняком: уходя ты оставил окно открытым, чтобы разогнать застоявшийся воздух, и теперь, наверное, ветер устроил в кабинете хаос. Всего мгновение с досадой думаешь, что придется собирать листы рукописи по всей комнате, но тут же осекаешься. Может быть, чувствуешь едва уловимый запах апельсиновых цветов, может - слышишь шаги, но почти шарахаешься в сторону от двери, по коридору, и оборачиваешься.
- Поставь здесь. Или на кухне, - ты что, хочешь, чтобы она зашла, Клод? Ты думаешь, она решится еще хоть секунду провести в твоей квартире, после всего, что чуть там не случилось? - Спасибо.
Спасибо и, пожалуйста, исчезни.
Но девчонка не исчезает. Вместо этого где-то в глубине подъезда раздается шум, который никак не связан с ней; шум раздражает, бьет по слуховым рецепторам знакомым шарканьем подошв.
- Клоооод! А чего у тебя дверь откры…. О, здрасьте, - голос Жеана летит впереди своего обладателя, рикошетит от дверного проема; брат возникает рядом с дверью, встряхивает кудрявой головой, рассыпая вокруг фонтан брызг, и улыбается. - Не знал, что у тебя гости. Так зачем все на пороге-то встали?
Внезапно ситуация из будоражащей до боли переходит в абсурдную. Ты сжимаешь переносицу двумя пальцами, прикрываешь глаза и вздыхаешь, пока Жеан с любопытством разглядывает гостью. Помнит ли он ее? Если и помнит, то помалкивает, только сверкает белоснежными зубами со всем своим обаянием, на какое только способен.
- Пойдемте, я бы выпил кофейку, - если этого чертенка не остановить, он не успокоится, но у тебя просто не хватает сил, поэтому Жеан подхватывает ее под локоток, подмигивает, галантно заводя в квартиру, и захлопывает дверь. - А тебе бы переодеться, Клод, что за конкурс мокрых маек? Ты же священник, в конце концов!
Только теперь твой взгляд опускается вниз и - Боже, храни полумрак коридора - ты почти готов покраснеть от того, насколько оказываешься обнажен этой майской влагой.
[NIC]Claude Frollo[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/VHdU1fg.png[/AVA]
[STA]***[/STA]
[LZ1]КЛОД ФРОЛЛО, 36 y.o.
profession: архидьякон Собора Парижской Богоматери;[/LZ1]
[SGN][/SGN]
[PLA]
[/PLA]
На тебя ещё никто не смотрел так - жадно и обречённо, обжигающе горячо, невыносимо стыдно. На тебя ещё никто не смотрел так - ты чувствуешь странную власть над этим холодным человеком, который, кажется, слишком долго ненавидел тебя и оттого не заметил, когда ненависть сменилась... Ты обрываешь собственную мысль - боишься, надеешься, хочешь этого? Ты не знаешь, что ведёт тебя - обычное любопытство? Необходимость доказать что-то самой себе? Желание почувствовать что-то кроме страха - роли меняются, когда ты приходишь к нему по своей воле, и вот уже он растерян, и вот уже ты свободна.
Может быть дело в свободе?
В знакомом подъезде прохладно и непривычно тихо, массивная дверь отрезает вас от бушующей майской грозы и от всего внешнего мира - мир сужается до стёртых ступеней старой лестницы, ты замираешь, на какое-то мгновение теряясь в воспоминаниях той ночи, ты замираешь - хриплый голос Клода Фролло возвращает тебя в реальность. Ты смотришь на него - промокшая рубашка, влажные волосы, пакеты с продуктами, ты смотришь на него - и улыбаешься, честно и открыто. Прошлое не имеет значения - важно только то, что здесь и сейчас; здесь и сейчас ты поднимаешься по лестнице вслед за тем, от кого так стремилась сбежать.
Здесь и сейчас мало что выдаёт в нём священника, разве что слишком прямая спина - такая могла бы быть у отставного военного; здесь и сейчас он не прячется за чернотой сутаны и белая полоска больше не прикрывает его горло ошейником, здесь и сейчас он просто человек - сбитый с толку и совсем-совсем не страшный.
В голове звучит насмешливый голос Джали - ты ведь так хорошо разбираешься в людях, правда, Эсмеральда? Ты ведь так хорошо понимаешь, кому можно доверять, ты ведь так хорошо чувствуешь обман и предательство - разбитое и склеенное наспех сердце всё ещё немного ноет; тебе шестнадцать - разбитое сердце заживёт через месяц так, что не останется и следа. В своей безмятежной юности ты становишься бесстрашной - боль и горечь стираются из памяти как будто их никогда и не было, выветриваются предостерегающие речи Клопена, исчезает беспокойно-колючее ворчание Джали.
Ступенька за ступенькой, несколько десятков вдохов и начинающий промокать от капель с твоих волос бумажный пакет в руках - дверь в его квартиру темнеет провалом, он успевает провернуть ключ в замке и ветер и сквозняк резким порывом вырываются на волю. Ты снова стоишь на пороге его дома и кажется, что его тяжёлое "нет" ответом на твой вопрос всё ещё отдаётся эхом в полумраке подъезда, путается в лестничных пролётах, прячется в пыльных углах. Сердце пропускает удар, ты немного нервно облизываешь губы, цепляясь за пакет с продуктами как за спасательный круг - отпусти его и ход жизни снова восстановится, помчится галопом, придётся о чём-то думать, придётся что-то решать.
Ты делаешь шаг - робкий и почти незаметный, не переступаешь порог, медлишь, сжимая пальцы на несчастном пакете, пытаешься решиться - что плохого может произойти, если ты просто донесёшь пакет до кухни? Что плохого может произойти с тобой - чего ты боишься, чего боится Клод Фролло, когда так смотрит на тебя?
Пауза затягивается - ты вздрагиваешь вместе с шумом, проникающим в подъезд. Кто-то поднимается - весёлый голос летит вверх по лестнице и ты почти узнаёшь его - ты узнаёшь его окончательно, когда человек с весёлым голосом оказывается рядом. Жеан, Жеан Фролло - в памяти всплывает имя и прерывистые, яркие картинки, ты помнишь его - вы встречались в компании Феба и получается, что это его одежду... Ты не успеваешь опомниться, как тебя заводят в квартиру - дверь захлопывается, но тишина и страх не возвращаются, Жеан шумным, жизнерадостным ураганом успевает подхватить пакет, проехаться по Клоду Фролло, удалиться в сторону кухни и вернуться, стягивая мокрые потрёпанные кеды.
Ты прыскаешь в ладонь, украдкой пытаясь рассмотреть, насколько на самом деле промокла тонкая ткань его рубашки - твои глаза искрятся смешливым интересом и ты отдёргиваешь взгляд, делая вид, что слишком занята избавлением от промокших босоножек.
Спустя пять минут ты осознаёшь, что сидишь за столом на тесной кухне, наблюдая за тем, как Жеан, ни на секунду не умолкая, пытается соорудить вам кофе - периодически отвлекаясь на жонглирование немного мятыми помидорами и вручение тебе веточки зелени с таким видом, будто это самый прекрасный букет в мире. Ты смеёшься, благосклонно принимая его и мечтательно прижимая к сердцу - мгновенно теряешься, когда на кухню наконец возвращается Клод.
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Промокшая неровными пятнами тонкая ткань льнет к телу, подчеркивая то, что ты никогда в жизни не хотел подчеркнуть; жар смущения путается с прохладой сквозняка, и не хватает только… Да. Она смеется. Тихо, игриво, совсем по-детски, прикрываясь маленькой ладошкой, и ты мрачнеешь грозовой тучей. Чем больше девчонка веселится, тем отчетливее ощущаешь собственное закостенелое одиночество, колодками въевшееся под кожу. Не вырвать, не вырезать, так к чему тешить себя пустыми надеждами? К чему все это?
А что “все”, Клод? Коридор вместе с осколками юных голосов остается за спиной, ветер безжалостно стучит створками окна, угрожая выбить старые стекла, по всему полу кабинета рассыпаны листы рукописи, но ты только захлопываешь дверь и с методичной яростью меняешь одежду. Так резко, что едва не вырываешь пуговицы. Так зло, что процарапываешься сквозь ткань, оставляя на коже краснеющие полосы.
- Пресвятааая дева! - закрытой двери не удержать голос Жеана, он бы пробился даже сквозь стены самого прочного в мире бункера, добрался бы до твоей головы и впился в висок назойливым молоточком. Раскрошил бы нейронные связи, как ледяную корку на луже в раннем ноябре - и продолжил бы беспечно болтать. - Похоже на Клода - впихнуть юной красавице свои дурацкие продукты, хотя должно быть с точностью до наоборот! Ну, ты не обижайся на него, ладно? Что поделать, священник, никакого представления о нормальном человеческом этикете. Будешь кофе со сливками? О, я могу накрошить туда специй. Главное, чтобы не попался сушеный базилик, вкус получается так себе… Клооод, а где… А, все, нашел.
Ты прикрываешь глаза и замираешь, уперевшись все еще мокрым лбом в дверцу старого шкафа. Она пахнет видавшей виды древесиной, невидимой пылью, от которой невозможно избавиться, и чем-то, похожим на прошлое. То прошлое, в котором все было так просто и понятно до безвкусной пресности церковной облатки. Там существовал ты, Жеан, его проблемы, цепляющиеся одна за другую, как платки в шляпе уличного фокусника, твоя головокружительная карьера и Господь; схема не казалась идеальной тогда, но Боже, с каким мучительным сожалением ты вспоминаешь ее теперь. Когда делаешь вдох - и тебе кажется, что к привычным ароматам комнаты примешивается шлейф цветущих апельсиновых деревьев. Когда проводишь пальцами по груди, ощущая влагу, стираешь ее полотенцем и на мгновение, всего лишь на одну миллиардную долю секунды позволяешь Дьяволу взять вверх - срываешься в безумную фантазию.
Ту, где тонкие руки уличной плясуньи вдруг обвивают тебя за пояс, скользят выше, поджигая каждый сантиметр кожи. Ту, где губы мягкостью первых розовых бутонов касаются еще совсем свежих следов на твоей спине. Ту, где…
Греховное наваждение отступает, словно океан, готовый обрушиться на побережье ревущей волной, неминуемой расплатой; как и океан, оно всего лишь создает видимость облегчения, Лукавый просто дразнит тебя, потешается над людской слабостью, а ведь ты должен быть выше всего этого, Клод. Ты посвятил всю свою жизнь сопротивлению порокам, чтобы сорваться на самом банальном, простом, невежественно-пошлом… Сглатываешь, но тошноту отвращения к самому себе не прогнать, даже если промыть желудок. Да и фантазии растворяются в шуме дождя вовсе не потому, что ты обратился к молитве - вместо помощи Богоматери только непристойно громкий смех Жеана. Напоминает, что нужно переодеться, выйти, играть свою роль, и лучше пусть она заключается в паре ледяных реплик, которые навсегда вычеркнут девчонку из твоей жизни. Быть может, она даже перестанет приходить на площадь Парви...
Ты знаешь, этого не произойдет.
Квазимодо сделал все, чтобы эта маленькая вакханка влюбилась в Собор, и невольно обрек тебя, своего благодетеля, наставника, отца на вечные мучения.
А что, если так и выглядит ад? Что, если ты уже умер, погиб в тот самый день, бросившись в объятия пламени одной бесполезной, отчаянной попыткой спасти несчастного уродливого мальчишку - и это пламя стало единственным ласковым прикосновением в твоей жизни? Не познав любви женщины, превратился в пепел, но вместо котлов с кипящей смолой и запаха серы, разъедающего легкие, получил только холодный майский ливень, запах апельсиновых цветов и улыбку на самом прекрасном в мире лице?
Воистину дьявольские мучения.
Гораздо большее, чем может вынести человек.
О, с каким удовольствием ты бы заперся в комнате, чтобы остаться наедине с этими мыслями! Мыслями - и фантазиями, они уже виднеются хлопьями грязной пены вдоль горизонта и вот-вот обрушатся на берег, уничтожив последние опоры разума. Пусть бы эти фантазии изъели твой мозг трупными червями, пусть бы истончили душу, превратив ее в ветошь - но разве у тебя осталась душа? Разве ты достоин ее иметь? Сердце вдруг заходится грохотом в клетке ребер, будто пытается пробиться наружу, и тебе приходится прижать ладонь к груди. Пульс стучит в висках, как гремела в тот вечер музыка - тогда ты увидел ее в объятиях другого, и сейчас вновь видишь это с мучительной яркостью. Господи, смилуйся…
Смилуйся и спаси.
Но Всевышний остается нем, сегодня - и всегда. Дрожащими пальцами ты с трудом соскребаешь остатки своего самоуважения, уверенности, человечности и гордости со старых паркетных досок, борешься со своенравными пуговицами рубашки, едва не сдаваясь в попытке совладать с манжетами. Если бы ты позволял себе сквернословить, сейчас было бы самое подходящее время - но вместо этого приводишь себя в порядок и выходишь из-под защиты стен. Туда, где на кухне уже тянет горьковатым запахом кофе, привычно балаболит Жеан, а за столом… Шаг ломается, не преодолев невидимый порог, ты замираешь в дверях и в ту же секунду клянешь себя последними словами за все. За то, что согласился, за то, что не спрятался за черной тканью облачения, за то, что она сейчас улыбается, за то, что еще несколько дней назад она рыдала и кричала… За то, что смотришь слишком прямо - и не можешь отвести взгляда.
Только Жеан, нарочито громко стучащий чашками, выводит тебя из паралича; осколки души дергаются внутри, как дикий зверь, измученный собаками, но еще не добитый. Ты вздыхаешь - кислород кажется похожим на серную кислоту.
- Жеан - мой младший брат, - наконец сдержанно произносишь, опускаясь на соседний стул; какое место ты бы ни выбрал, все равно окажешься слишком близко, и даже жалкие полметра не спасают от фантомного ощущения чужого тепла. Оно пробирается сквозь светлую ткань рубашки, касается кожи, пускает волну ядовитой дрожи, и кажется, что стоит ей добраться до сердца - ты погибнешь в то же мгновение. Это будет милосердная смерть.
- Да мы уже познакомились, - чертенок небрежно отмахивается половинкой сдобной булочки, рассыпая вокруг себя ванильный сахар. - Если бы ты наряжался еще дольше, милый братец, я бы успел на ней жениться, - от его лукавого подмигивания в ее адрес тебя едва не начинает тошнить, и без того бледное лицо (вновь) делается похожим на посмертную маску, и счастье, что Жеан не обращает на это внимания. Он просто продолжает болтать, и половина слов теряются из-за звона в ушах.
- Честно, никогда… он обычно прихожанок не приглашает… я вообще ни одной женщины не видел… нет, ну была няня, так он и ее выставлял… возвращался… кремень человек... Клод! Слышишь? Говорю, если тебя однажды не изберут папой, то грош цена всей вашей церкви!
- Следи за языком, - ты обрываешь его машинально, как привык делать всегда, и Жеан так же машинально пожимает плечами, макает булку в кофе и продолжает трепаться. Кажется, его не заткнут даже трубы Страшного суда - помогает только звонок телефона, и братец, послушно извинившись под твоим ледяным взглядом, выползает из-за стола куда-то в сторону комнаты.
На одну сотую секунды ты закатываешь глаза и давишь облегченный вздох в чашке кофе.
И только потом понимаешь.
[NIC]Claude Frollo[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/VHdU1fg.png[/AVA]
[STA]***[/STA]
[LZ1]КЛОД ФРОЛЛО, 36 y.o.
profession: архидьякон Собора Парижской Богоматери;[/LZ1]
[SGN][/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Он смущается - ты бы не поверила, если бы не видела это собственными глазами прямо сейчас, он смущается - хмурится, сжимает губы в тонкую, еле заметную полосу, превращая живое - ты видела его живым - лицо в холодную маску, и тебе на мгновение - всего на одно мгновение - хочется коснуться, разгладить морщины на лбу, помочь расслабиться и может быть - только может быть - вызвать ответную улыбку. Он резко разворачивается и скрывается в глубине квартиры так, как будто на нём всё ещё безжалостная чёрная ткань сутаны, а не промокшая до прозрачности льняная рубашка и брюки - но на брюки ты, хвала всем богам и его суровому Господу тоже, не смотришь.
Твои босоножки остаются разбросанными посреди коридора - на левый, кажется, Жеан успевает несколько раз наступить в процессе развившейся бурной деятельности, а правый - опять же, кажется, Жеан почти естественным движением отправляет под шкаф.
Ты смеёшься - никто, кроме тебя самой, наверное, не смог бы расслышать нервозность в твоём переливчатом смехе; ты смеёшься - идёшь в сторону кухню, повинуясь искреннему мельтешению Жеана - брата? Ты смеёшься - снова и снова переживая тот страшный вечер, проходишь мимо двери в ванную, касаешься пальцами обоев на стенах, вдыхаешь запах его квартиры, как будто пытаясь почувствовать хоть что-то, как будто пытаясь почувствовать... Интересно, знает ли Жеан о том, что чуть не произошло - живёт ли он здесь? Его комната тогда выглядела почти заброшенной, но что, если ты ошибаешься, и он уже обнаружил пропажу любимой футболки - футболка, скомканная в небрежный комок, лежит в дальнем углу твоего комода. Если... Что, если Клод рассказал ему?
Что, если Жеан всё знает и сейчас просто... Ты вздрагиваешь, от неловкого движения нож в кармане платья напоминанием касается бедра - становится легче, ты вдыхаешь полной грудью, наконец проходя на кухню - ты не была здесь в прошлый раз и это помогает, воспоминания меркнут от жёлтой лампочки под потолком и беснующейся грозы снаружи. Жеан - Жеан подтверждает, что он действительно "брат этого зануды, да, младший, хотя так и не скажешь, правда же Клод хорошо сохранился", но "он не так плох, всё-таки мы родственники". Жеан заполняет воздух собой полностью - бестолковой трескотнёй, быстрыми движениями, ты почти сразу сдаёшься и даже не пытаешься ему помогать, он успешно справляется с этим сам - суёт нос в баночки с какими-то специями, смешно и звучно чихает.
Ты удивляешься, когда кофе всё-таки оказывается на столе и кухня при этом даже остаётся цела - Жеан расставляет чашки с неподражаемым звоном, откуда-то вытаскивает булочки, поднимает упавшие помидоры... Жеана так много - ты забываешься и оттого едва не проливаешь кофе, наконец замечая.
Ты думала - ты боялась, ты не хотела - что снова увидишь траурные церковные одежды и поджатые губы, но вместо этого Клод - его имя звучит в голове эхом слов Жеана - вместо этого Клод снова в светлом и снова так смотрит на тебя. Ты завороженно отвечаешь на его взгляд - не можешь понять, не пытаешься понять, чувствуешь себя совсем сбитой с толку и губы начинают гореть, и ты снова и снова чувствуешь его призрачный поцелуй, так непохожий на сладкие поцелуи Феба. Жеан продолжает говорить, продолжает греметь посудой, Жеан вырывает его из этого странного оцепенения - ты приходишь в себя следом, прячешь глаза, сжимаешь пальцы на горячей чашке, натыкаешься на скол под ручкой и машинально подковыриваешь его ногтем, делая вид, что это единственное, что тебя занимает сейчас.
Джали бы сказала, что ты полная дура - ты с ней так согласна, ты и чувствуешь себя полной дурой, непонятно зачем снова пришедшей сюда. Наверное, она бы поняла тебя, если бы ты вернулась к Фебу - если бы ты так глупо простила его, если бы он только захотел снова окутать тебя своими такими приятными словами, наверное, она бы поняла тебя, если бы ты сейчас искренне смеялась шуткам Жеана - он успел выпросить у тебя твой инстаграм и засыпал директ дурацкими селфи, чёрт пойми, когда он успел их сделать. Наверное, она поняла бы тебя - с кем угодно другим, но только не с ним.
Странный, непонятный - неправильный - интерес к тому, как каменеет его лицо, к тому, как он теряется и бледнеет, к тому, как продолжает смотреть на тебя. Ты вспыхиваешь от его взгляда, не поднимая глаз - чувствуешь его на коже и не понимаешь как Жеан ничего не замечает, не понимаешь, почему Жеан не перестаёт болтать о всякой ерунде - выкладывая кучу каких-то совершенно ненужных деталей, каждая из которых словно призвана помочь понять человека по имени Клод Фролло, но вместо этого только заставляет ещё больше запутываться.
Голос Жеана не смолкает ни на секунду - и в него, будто бы так и задумано, вливается звонкая трель телефонного звонка - ты даже не сразу осознаёшь, что что-то изменилось, но Жеан выползает из-за стола и вроде бы даже извиняется, и совершенно неожиданно на кухне становится тихо и...
На кухне становится тихо и вы остаётесь одни, голос Жеана удаляется и становится почти неслышным, когда он, должно быть по многолетней привычке, плотно закрывает за собой дверь своей комнаты, отрезая звуки и оставляя вам только шум дождя за окном. В горле пересыхает и ты сглатываешь, облизываешь губы - делаешь аккуратный глоток, почти обжигаясь не успевшим ещё остыть кофе. Этот глоток избавляет тебя от необходимости что-то говорить лишь на долю секунды, поэтому ты делаешь ещё один, после которого - наконец - почти смело поднимаешь взгляд и...
Рука соскальзывает, ты пытаешься удержать чашку в быстром порыве, но скол, найденный тобой каких-то пять минут назад, мешает тебе ухватиться, неудобная ручка сопротивляется и чашка - чашка со сколом под ручкой, который ты успела так хорошо изучить за эти пять минут - летит на пол словно бы в замедленной съёмке нелепого и наверняка артхаусного фильма из тех, которые ты так любишь смотреть без звука.
Ты вскакиваешь на ноги одновременно со звоном разбившегося фарфора.
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Ты любишь тишину той самой любовью, которая свойственная человеку, никогда не скучающему наедине с самим собой. Тебе всегда есть, чем заняться, ты погружен в размышления, дела, молитвы, и звуки, стелющиеся фоном, словно шум водопада, только отвлекают. Чаще всего источники этих звуков - люди. В девяти из десяти случаев - Жеан, именно поэтому дверь твоей комнаты-кабинета так плотно запирается, а для разговора по телефону брат уходит к себе. Тишина благословенна и живительна, только в тишине можно попытаться услышать свои мысли - и Бога; сейчас ты не слышишь ничего, кроме грохочущего в висках пульса, который не в силах перебить даже майская гроза. Кажется, прямо сейчас там, за стенами твоей небольшой квартиры, она разносит Париж в щепки, и в раскатах грома можно различить дьявольский хохот - но ты не слышишь. Ты боишься прислушаться, потому что знаешь, что услышишь ее дыхание.
Она совсем рядом, теперь пространство между вами больше не разделяет бессмысленная трескотня Жеана; ты бы предпочел, чтобы этот балбес растрепал любые секреты прошлого, твоя репутация безупречна - была безупречна до тех пор, пока на площади не появилась маленькая плясунья. Пока она не вошла в твою жизнь легкой поступью своих очаровательных ножек и не растоптала все, что ты с таким трудом, упорством и смирением выстраивал на протяжении двадцати лет. Больше? Меньше? Неважно. Собственное существование видится тебе немыслимо долгим, словно ты уже давно достиг возраста Моисея и превзошел его; на фоне твоей старости ее юность - словно яркое пятно самой дорогой краски, случайно соскользнувшей с кисти великого мастера эпохи Ренессанса. Ее юность пахнет свежестью грозы и кисловатой сладостью апельсинов, ее юность сияет так, что больно смотреть. Больно даже слышать, но голос Жеана затихает, и в шелесте дождя по жестяным парижским крышам ты все-таки ловишь вздох.
Он отравляет твою возлюбленную тишину. От него сердце сбивается с ритма, глотку вновь стягивает судорога, и ты бы хватал воздух ртом, как выброшенная на камни рыба… Молчишь. Насилу проталкиваешь в горло глоток кофе, не чувствуя вкуса, смотришь в стол, в чашку, на свои пальцы, побелевшие от напряжения. Молчишь - и это ты, человек, который всегда знает, что сказать! Ты, Клод Фролло, архидьякон, способный подобрать нужные слова для сердца каждого человека, пусть даже порой они больше напоминают лом, чем заветный ключ - ты молчишь, уставившись в стол, будто безусый школяр. Молчишь и не знаешь, как справиться с собой. Что сказать, что сделать, как посмотреть, и нужно ли вообще смотреть; быть может, отстранившись, уткнувшись взглядом в серый от дождя пейзаж за окном, ты сможешь сохранить остатки самообладания? Быть может, если выдержать эти несколько мучительных секунд отравленной тишины, Господь смилуется над тобой?
Насколько бессмысленными кажутся годы, потраченные на образование, нелепыми - прочитанные книги, пустыми - проповеди! Ты не можешь даже мысленно, даже кончиками самых осторожных фраз коснуться шелка ее щек. Ты бесполезен и жалок, Клод, твоя ученость не пригодна для жизни, устаревает каждую секунду, осыпаясь пеплом прошлого на устланные асфальтом улицы Парижа. И тебе самому стоит раствориться под струями дождя, смешаться с пылью, остаться разве что рябью на поверхности лужи, и тогда может - может! - однажды она, случайно оступившись, испачкает подол своего платья грязными брызгами.
Горечь мыслей мешается с горечью кофейных зерен; ты не привык добавлять сливки или сахар, Жеан знает это, но именно сейчас кофе кажется отвратительным до тошноты. Стоит подняться и выплеснуть содержимое чашки в раковину - ты не успеваешь, не успеваешь ничего. Ее чашка вдруг падает на пол и разбивается на колючие осколки, ты вздрагиваешь, наконец поднимая голову - а девчонка уже стоит, словно готовая в любую секунду сорваться с места и убежать. Туда, на улицу, в объятия грозы, потому что гром кажется ей менее страшным, чем этот уже погибший резкий звук на твоей маленькой кухне.
- Стой, не шевелись, - отчего голос звучит так хрипло, что приходится сделать еще глоток кофе, Клод? Связки сопротивляются, тебя бросает в жар, но кожа остается мертвенно-бледной; ты хмуришься, осматривая то, что еще несколько мгновений назад было одной из чашек - и даже не можешь вспомнить, какой. Не видишь чашку, коричневое пятно кофе, пропитывающее стыки плитки, не видишь вообще ничего, кроме ее босых ног в опасной близости от острых осколков. - Ты поранишься... дитя. Я уберу.
Что заставляет тебя произнести проклятое “дитя”? Если это память о благочестии, то она подобна памяти дважды приговоренного к смерти, который уже поднимался на эшафот; невидимые деревянные ступени скрипят под ногами - ты отодвигаешь стул, медлишь, чтобы через мгновение опуститься на колено. Лезвие гильотины призывно блестит в ярких рассветных лучах - жесткие в собственном уродстве фарфоровые черепки собираешь в ладонь, стараясь не поднимать взгляда, потому что помнишь. Ты помнишь - и поэтому смотришь. Хватает одной секунды, чтобы взгляды встретились - одной секунды, чтобы милосердная гильотина превратилась в костер аутодафе. Теперь ты не смотришь живым мертвецом или загнанным зверем, в твоих глазах уже отражается пламя, вот-вот должное стать очистительным. Но ты сгоришь в этом пламени - и это будет высшим милосердием.
Еще сантиметр вперед, чтобы, не глядя, поднять в ладонь новый обломок. Он лежит совсем рядом с узкой стопой, настолько близко, что ты касаешься ее кончиком пальца, на долю вечности, прокляв себя, опускаешь глаза - но не можешь перестать смотреть. Не теперь, когда от твоего лица до ее бедер едва хватает пространства для воздуха.
На один вдох. На одно движение, чтобы тонкая ткань платья полоснула тебя по щеке росчерком опасной бритвы.
О, лучше бы это было горло.
[NIC]Claude Frollo[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/VHdU1fg.png[/AVA]
[STA]***[/STA]
[LZ1]КЛОД ФРОЛЛО, 36 y.o.
profession: архидьякон Собора Парижской Богоматери;[/LZ1]
[SGN][/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Вы, должно быть, выглядите очень глупо сейчас - глупо, нелепо и смешно.
Тебе - и ему - конечно же не до смеха, тишина между вами звенит, отдаваясь далёкими раскатами грома и оглушающим шелестом дождевых капель по подоконнику, и едва слышным голосом Жеана где-то там, за плотно прикрытыми дверьми. Ты молчишь - боишься момента, когда тишина станет невыносимой, молчишь - пьёшь обжигающе горячий кофе, который тебе даже не нравится несмотря на все старания Жеана, молчишь - цепляешься за тонкий фарфор чашки, не в силах поднять глаза. Молчишь - вспоминаешь каждое мгновение того вечера, вспоминаешь каждую ноту своего страха, вспоминаешь как дрожали его руки и вспоминаешь его взгляд, и вспоминаешь, вспоминаешь...
Он - не хороший человек, не добрый, но и не злой, он - тот, кто когда-то подарил целый мир твоему милому Квазимодо, он - тот, кто всегда прогонял тебя прочь и кого ты так боялась кажется уже несколько веков тому назад, он - тот, кто спас тебя из цепких рук Зейда в момент, когда все остальные отвернулись от тебя. Он - тот, кто поцеловал тебя в страшной тёмной комнате под сальные взгляды и громкий хохот. Он - тот, кто отпустил тебя, не пытаясь удержать. Кто смог отпустить.
Мысли путаются и пальцы соскальзывают, и чашка летит на пол - разбивается на мелкие осколки, остатки кофе собираются в некрасивую лужицу, брызгами остаются на подоле твоего платья; звук разносится по кухне гулким звоном главного колокола, разбиваясь на тысячи других.
Ты вскакиваешь на ноги, вспархиваешь вспугнутой на ведущейся охоте птицей, намереваясь броситься прочь, намереваясь остаться и попытаться - только лишь попытаться - что-то исправить. Как-то исправить - собрать осколки, извиниться, вытереть кофейное пятно; забыть тот вечер навсегда, забыть его поцелуй и горячие пальцы, так жадно касающиеся твоей кожи. Забыть Собор, забыть пожар и запах едкого дыма, забыть свои слёзы и кровь на разбитой коленке, с которой, тебе думается сейчас, всё и началось, закрутилось спиралью, помчалось по кругу, с каждым новым витком делая всё сложнее в тысячи раз.
Тебе казалось, что в этот раз всё иначе - что Жеан и его нескончаемая болтовня, что тонкая ткань рубашки, подвявшая зелень и мятые помидоры, что невкусный кофе и твой почти искренний смех, что всё это - помогает, разрушает что-то неуловимое, разрушает стену между вами - сквозь которую было не пробраться, разрушает каменный мост между вами - по которому больше не перейти. Тебе казалось - его хриплый голос возвращает вас в настоящую реальность, ты остаёшься на месте - снова слушаясь, снова не решаясь перечить, снова не спеша убегать.
Он говорит - не шевелись, и ты остаёшься на месте одной из могильных статуй старого кладбища - одной из статуй Пер-Лашез, где похоронен Квазимодо и где будет похоронен Клод Фролло, когда его, так же как и бедного Квазимодо, поглотят языки пламени - их отблески ты всё ещё видишь в его глазах.
Холод плитки леденит твои босые ноги, но ты стоишь - замираешь от его тихого "дитя" и, кажется, перестаёшь дышать, когда он снова - как в одном из твоих таких глупых снов - снова опускается на одно колено перед тобой. У тебя немного кружится голова - ты наблюдаешь за ним, за тем, как бережно он собирает осколки в свою ладонь, готовый пораниться вместо тебя, готовый испачкаться - вместо тебя. Он так близко, что ты чувствуешь тепло его тела, чувствуешь его дыхание - делаешь вдох, подстраиваясь под него, и несколько бесконечных секунд, минут или часов, вы дышите в унисон, отдаваясь эхом мыслей и чувств. Тебя прошибает искрой - или грозовой молнией, или ударом тока - когда он случайно - или намеренно - касается тебя кончиком пальца, касается тебя очередным вдохом.
Он настолько близко, настолько у твоих ног - ты делаешь глубокий вдох, тонкая ткань платья покачивается, задевает его по щеке, ты не можешь отвести от него взгляд и его глаза кажутся тебе почти чёрными, и в его глазах бушует адское пламя. Тебе страшно - наверное, тебе страшно, от его взгляда что-то внутри отзывается, сжимается в тугой комок, отдаётся жаром. Тебе страшно - ты хочешь верить, что это только страх или ненависть, или что угодно ещё...
Ты клянёшься себе больше никогда, никогда не встречаться с ним, ты клянёшься - тянешься тонкой ладонью, почти невесомо касаясь и вплетая пальцы в его влажные волосы.
[NIC]Esmeralda Trouillefou[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/S4bO5AN.png[/AVA]
[STA]innocence[/STA]
[LZ1]ЭСМЕРАЛЬДА ТРУЙЛЬФУ, 16 y.o.
profession: танцовщица на городской площади[/LZ1]
[SGN]досье[/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Репутация, подобная твоей, встречается разве что у святых отшельников, отказавшихся от благ и пороков цивилизации еще на пороге третьего тысячелетия. У тех, кто давно оставил большие города и даже в монастырях предпочитает общество Бога любому из братьев, чтобы избегать искушений - ты научился справляться с любыми искушениями, не покидая даже престижных районов Парижа. Маска суровости давно вросла в кожу, так, что ее больше не нужно поддерживать специально; ты всегда презирал грех и старался держаться как можно дальше от соблазнов, какими бы они ни были. Вино? Азартные игры? Бессмысленные развлечения? Женщины? Со временем все это перестало отзываться в твоем сердце нотами запретного удовольствия, и ты был счастлив.
До тех пор, пока она не появилась на твоем пути.
Проклятье.
Должно быть, ты спишь, ты бредишь, подхватив пневмонию после безжалостно холодного дождя, и теперь, видно, мечешься по узкой кровати на мокрых от пота простынях. Все это не может быть реальностью, только дьявольским наваждением или порождением твоего собственного больного разума - и кто сказал, что это не одно и то же?
Когда, зачем все покатилось в пропасть? Ведь есть вещи, неизменные в своей статичности, прочные, непоколебимые, как стены собора; собор горел на твоих глазах, унося вместе с древними сводами молодую жизнь, и в тот день, тогда все пошло наперекосяк. Ты привык смотреть на нее издалека, смиряя веления плоти и касаясь плясунью разве что словом - строгим, жестоким, неуместно грубым. Привык, что она танцует внизу на площади крохотной искрой простого человеческого мира, с которым ты распрощался, когда впервые надел сутану и посмотрел вверх глазами пастыря. Все должно было оставаться так, редкие появления девчонки в соборе рядом с Квазимодо почти не причиняли боли - почти не манили сделать шаг в бездну. Ты ощущал себя - нет, ты был подобен холодному камню одной из колоколен, но огонь набросился на него с жадностью дикого зверя, и выпустил из глубин то, что никогда не следовало выпускать. Многие камни в прошлом были раскаленной лавой; она клокочет в сердце гневом Везувия, готовая сжигать и обращать в пепел все на своем пути - и тебя самого.
Лава горит, ее всполохи отражаются в глубине зрачков, но с каждым мгновением пламя разрастается, грозя выплеснуться на радужку. Кажется, даже твое дыхание становится горячим. Воздух облизывает щеки прохладой сквозняка - воздух качает тонкую ткань платья, и она снова касается кожи, на этот раз более резко и хлестко, подобно пощечине. Ты вздрагиваешь, но не двигаешься с места, будто обратившись в соляной столб; осколки чашки врезаются в ладонь, норовят содрать папиллярные линии и все то, что суеверные люди могут назвать “написанной судьбой” - твоя судьба сужается до крохотной точки, момента, в котором ты балансируешь на грани абсолютного падения. Но есть ли, куда падать? Запах кофе мешается с запахом ее кожи, тонкая ткань едва скрывает бедра, и ветер только дразнит. Только раздувает пламя.
Но шанс все еще есть. Тебе достаточно отстраниться, встать на ноги, выбросить эту проклятую чашку - а после уйти к себе, и пусть Жеан… Мысль о том, что брат найдет общий язык с ней, опаляет ревностью; ты мог бы попытаться убедить себя, что это наилучший исход событий, но сознание противится и сердце сжимается. Обиженно. Как будто ты позволяешь себе такие нелепые эмоции, как обида. Как будто ты вообще позволяешь себе эмоции - но каменной твердости сердца касается аромат апельсиновых цветов, и все, из чего прежде состоял мир, вдруг разлетается в щепки.
Ты бы мог собрать себя, ты бы, наверное, сумел, если бы поднялся, если бы перестал смотреть.
Ровно за четверть мгновения до этого ее пальцы вдруг касаются твоих волос.
Нет, не касаются - скользят между мокрыми прядями так, словно девочка несмело хочет приласкать тебя. Откликается на твой безумный пожар, сама тянется в ответ и… Нет, Клод, приди же в себя! Она всего лишь ребенок, которого ты (случайно) спас, в последнюю секунду избежав собственного смертного греха. Она не ведает, что творит.
А ты ведаешь?
Когда закрываешь глаза, и с губ срывается прерывистых вдох; так дышат люди, получившие смертельную дозу морфия после нескольких дней агонии. Запомнить каждую крупицу этого касания, ты должен запомнить - и знаешь, что никогда не забудешь. Мгновения безжалостно падают тяжелыми каплями мимо оконного стекла, кажется, что она вот-вот придет в себя и одернет руку, отшатнется, попытается сбежать, наверняка изрезав эти совершенные ступни об оставшиеся осколки… Но пальцы все еще в твоих волосах, но она все еще перед тобой - ты открываешь глаза и видишь узор на платье, тонкую руку, дьявольски прекрасное лицо, застывшее в выражении… испуга? интереса? Все знания, все книги, весь опыт лет, которые множились год за два в служении Господу, вдруг оказываются бесполезны. Отметаешь их в сторону, словно старые листья, и делаешь то, что позволял себе только в смелых фантазиях - тех самых, расплата за которые до сих пор сочится кровью из поврежденной кожи. Ты поворачиваешь голову, как можешь мягко перехватываешь девичье запястье и прижимаешься губами к ладони. И чуть ниже, там, где можно почувствовать отчаянное биение пульса.
Целуешь - и проклинаешь ее.
Целуешь - и проклинаешь себя.
Целуешь - и смотришь в глаза, как будто хочешь, чтобы она видела все.
[NIC]Claude Frollo[/NIC]
[AVA]https://i.imgur.com/VHdU1fg.png[/AVA]
[STA]***[/STA]
[LZ1]КЛОД ФРОЛЛО, 36 y.o.
profession: архидьякон Собора Парижской Богоматери;[/LZ1]
[SGN][/SGN]
[PLA]
[/PLA]
Вы здесь » SACRAMENTO » Альтернативная реальность » juste un homme
