сигарета в руках медленно тлела, незыблемо тлели мысли в твоей голове.
к вечеру, когда окна загораются пожарами, обычно барьеры в голове стираются, стены внутри рушатся и стрелой впивается в висок лишь одно ничтожно важное слово. «эфедрин». э-фе-дрин — хотелось не просто протяжно смаковать его на языке, но и распробовать ноздрями, уколоться и выкачать всю кровь, чтоб ты полностью состояла из бессонницы и эйфории. хотелось легко и с легкостью, а получается тяжело и с тяжестью. ты знаешь, что эти навязчивые мысли не возьмет простая пуля, нужно нажраться до такой степени, чтобы перестать думать, чтобы блевать до града слез из глаз, чтоб не стоять на ногах и вскоре отрубиться. именно до такого состояния ты накидываешься каждый вечер, именно так ты справляешься — смешно — с рвением вновь занюхать белую пыль. и этот вечер будет точно таким же, но уже с дарси. сможешь ли сдержаться, видя его срыв? наверное, думаешь, что пустяк, потому что на твоих глазах было миллион срывов, в моменты которых ты стойко держалась, но.. а ради чего?
мама просила не связываться с плохими людьми, но как убежать от себя? может, нужно раскрошить свои зубы в порошок и снюхать его; может, нужно выдавить себе глаза или выколоть их железной линейкой, чтобы банально не было возможности видеть себя в зеркало; может, нужно было снять скальп, чтобы орать от боли и собственного уродства, глядя в отражение судьбоносного скальпеля; может, нужно было вспахать наконец-таки себе запястья, разрывая паутину вен, будто ткань старой игрушки, которую хочешь выпотрошить и пустить на тряпки; может, нужно отдать себя инопланетянинам, чтобы они стерли твою личность, перезапустили систему, выискивая поганые вирусы и червей в программе мозга. не получилось бы ничего из вышеперечисленного: в тебе изначально было все сломано и искалечено. чинить попросту нечего и не из чего. остался лишь бесполезный хлам, который на деле просто мусор, а не шестеренки и винтики, из которых можно было бы хоть что-то собрать. но тебя и это не сильно трогает: знаешь, что из пустоты ничего не сделать, потому что внутри была именно она. ты очередная с сердце-решетом и зияющей дырой внутри — браво, присвой себе порядковый номер.
— наколдую, но не здесь, — усмешка криво ползет по губам, искажая лицо в нездоровой гримасе, смешанной из боли и веселья. в голове что-то щелкнуло, но не алкоголь. — и не ко мне, а со мной, — затянешься, мимолетно ловя себя на мысли, что надо бы зайти в магазин и купить уже родную смерть. — рок любишь? у меня ребята в баре сейчас играют, — докуришь, прихлопнешь бычок подошвой черного массивного кроссовка. истлел и раздавлен. как ты. — у них есть твои любимые сугробы из мефа, — вспоминаешь, чем закончилась ваша тусовка в прошлый раз. воспоминания смутно проясняются, давая понять, что большую часть того времени ты была в хлам, а потому помнишь все жалкими обрывками. — хах, да и не только из мефа, — добавишь, вспоминая ваш широкий ассортимент. — пойдем на автобус, — отхлебнешь из бутылки и поманишь его рукой. — нам минут десять-пятнадцать ехать, — протяжно выплевываешь слова, словно жвачку. — пешком долго и в падлу, честно говоря.
выдохнешь, закручивая крышечку бутылки, после чего ловким движением закинешь недопитый коньяк в небольшой рюкзак. снова брякнули цепи, разрывая тишину, что воцарилась здесь на пару мгновений, которую ты же и разрушила — тебе не привыкать что-то рушить. лениво катитесь в сторону автобусной остановки, а ты бы сейчас не отказалась еще от одной сигареты, но красно-белая гусеница с ослепляющими фарами подползает, уже готовясь проглотить вас. — погнали. наш, — взлетаешь по лесенкам, весело плюхаясь на мягкое сиденье. бросаешь взгляд на дарси. оглядываешься по сторонам: сидело всего три человека, не считая вас. нагло пялишься на парня, что сидит в наушниках и, похоже, спит. всегда поражали люди, которые умудрялись каким-то чудесным образом спать в автобусах. а если пропустят нужную остановку? или будильник себе на каждые две минуты заводят? странные. еще несколько минут ты прожигала остальных пассажиров взглядом, наблюдая за их действиями, мимикой и реакцией. цирк. чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось.
в окнах возвышались дома под темным небом — вы ехали в сторону центра — они напоминали тощих великанов, в которых горел огонь. звуки города раскрывали пасти, заставляя громкую музыку разлиться по полупустому автобусу, который должен скоро выплюнуть вас на следующей остановке. здесь больше нет уютных скверов и тоненьких тихих улочек. на смену пришли биты и техно, что вырывались из темных окон; жесткий рок, что, казалось, сейчас здание рухнет, разлетаясь на мелкие кусочки по проезжей части. — на-а-аша остановочка, — весело протянешь, бросая взгляд на дарси. слетаешь с лесенок и гадаешь, бывал ли дарси когда-нибудь в этом баре и пересекались ли вы. на огромном здании вырисовывалась вывеска с надписью «yakuza». бар за последние лет пять-шесть стал твоим вторым домом: здесь ты находилась даже чаще, чем в собственной квартире; здесь 24/7 друзья с травмами внутри — пьянствуете стабильно и чуть ли не по графику. когда проснетесь, то начинаете с пары бутылочек пива, а затем еще и еще — но, сука, не берет — после того, как приговорите бутылочек шесть, то переходите к коктейлям — чаще это водка с соком или виски с колой, но ты всегда пьешь коньяк — выпиваете около полтора литра на человека, а потом уже наступает вечер и адское месиво из рока с коленки и бухла. напиваться с лучшими.
— нам в «yakuza», — по-доброму улыбаешься дарси, внутри становится спокойно от осознания, что ты снова дома. жестом руки приветствуешь охранника, приветливо исказив губы. вышибала открывает дверь, бросаешь беглый взгляд в сторону дарси, юрко проскакивая внутрь. родной запах кальяна и сигарет, шмали и алкоголя. музыка вырывалась из-под пальцев гитаристов, залетая в сознание обдолбанной толпы, что пьяно кричала строчки песни, которую ты знала наизусть. в такт качаешь головой, растворяясь в родной атмосфере, что укрывала одеялом, нежно обнимая за плечи. — дарси, — чуть громче, оборачиваясь и выцепляя его силуэт в приглушенном свете. — пойдем на второй этаж, — вяло махнешь рукой в сторону витиеватой лестницы.
на втором этаже был вип-зал, который предназначался только для своих. здесь уже слабо слышалась музыка, был чуть ярче свет и огромная барная стойка с высокими стульями; в углах стояли несколько столиков и диванчиков. — так, че ты там хотел, меф, да? — залетаешь за барную стойку, одновременно стаскивая бутылку водки с полки и шаря рукой по нижним полкам, выискивая нужный пакетик. — на здоровье, — кладешь пакетик с белым порошком перед ним, а сама залезаешь на барную стойку со стаканом. водка с соком приятной пеленой расползается по горлу. — а, — вспоминаешь. — ты хочешь, может, бухнуть че-нть? — пальцем тыкаешь назад, указывая на полки с алкоголем. — хоть что можно намешать или просто чистоганом пить, — достаешь с полки с виски сигареты вместе с зажигалкой, закуриваешь, выдвигая пепельницу к дарси. — и сигареты тоже есть, кстати, — мысленно вспоминаешь, сколько тут на складе лежало блоков от разных производителей. табачка на выезде.
алкоголь, что разливается по твоему телу, в роли напоминания об утрате чувств. бритва, что извивается червем под ребрами, в роли напоминания о том, что необходим алкоголь для того, чтобы не оставалось больше кровавых полос внутри. не понимаешь, почему внутри ядерная война между тобой и тобой разгорается все сильнее и сильнее. не понимаешь, почему от куколок в платьицах пришла к сорокаградусному соку на завтрак, обед и ужин. ты вроде бы смеешься, даже искренне радуешься мелочам, но внутри ничего, кроме боли. казалось, ее было настолько много, что она умещала в себе все страдания пьяниц-художников. все светлые чувства изъяли и поместили в сейф, а пароль тебе от него не сказали. остается лишь грустить, сидя на барной стойке, еле как сдерживая желание обдолбаться. в какой-то момент больше не страшно от разрушительного образа жизни, ты заигралась и вконец снесло в башню.
в детстве по утрам была привычка пить молоко с медом, теперь пьешь молоко с бренди.
