Эскель — один из тех цветов, которые начинают капризничать, если кислотность почвы чуть смещается от необходимого для него показателя, он сушит свои листья, плохо растёт и быстро отцветает, а то и вовсе не цветёт, если условия содержания не соответствуют его требованиям. Эскель — придира. Один из тех, кто воротит нос от того, что не сходится с понятиями личной эстетики юноши. Однако не брезглив, пусть и поворчит себе под нос, а грязную работу сделает по надобности, выложится так, чтобы с первого раза оказалось достаточно. И дело здесь не в давлении, дело в банальной лени, что толкает его выложиться на максимум, лишь бы потом не возвращаться к этому делу из раза в раз с доработками. В университете он мальчик нарасхват, душа компании, готовый поддержать любую тему для разговора, посветить лицом в любом студенческом конкурсе, получив при этом искреннюю благодарность от очередного преподавателя или и вовсе одержав очередную маленькую победу, которую он увёл прямо из-под носа у тех, кому оно действительно надо. У тех, кто занимается всем этим не от вселенской скуки.

Именно от скуки он перебирает девушек (да и не только их), словно те лишь перчатки. Вот одна пара на выход в свет, вторая для званого ужина с именитыми гостями, третья — прогулочная, четвёртая — зимние тёплые варежки, с которыми уютно лишь морозными зимними вечерами. И одна лишь цепляет. Не пестротой красок, нет, даже не удобством. Однако есть в ней то, что заставляет желать её в ущерб всем остальным, видеть только её поверх всех остальных, несмотря на то, что они выше и в каком-то плане даже лучше. Ему всё равно. Эскеля тянет к ней, как Луну тянет к Земле притяжением, заставляя огибать её невиданные просторы из раза в раз, изо дня в день, отражая солнечный свет, лишь бы ей всегда было светло. Он волнует её моря и океаны и прекрасно об этом знает, порой пользуясь. Однако и сам тонет в ней, растворяется не полностью, выпадая в осадок, чтобы вновь и вновь возвращаться. Чтобы слушать приглушённые речи, следить за трепетанием тёмных ресниц на трогательных моментах рассказов, прослеживать то, как разгорается в глубоких чувственных глазах огонёк неподдельного интереса, распускается цветок нежности, когда она во время прогулки натыкается на что-то интересное, волнующее и трогающее её до глубины души.

Именно с этой девушкой он тот Эскель, что приходит вместе с возвращением домой после полного различных событий дня. Тот тихий и спокойный Эскель, немного замкнутый, на своей волне даже, однако для неё понятен, пусть и не совсем, пусть в углах и таится та чернота, которую не в силах осветить её волнующий взор. С ней юноша мечтательный и искренний. Для неё он довольный уходом цветок, распускающий свои лепестки, открывающий нежное нутро, трепещущее в чужих руках, плавящееся в нежности прикосновений. С ней он способен на отдачу, не только берёт, загребая руками, глотая крупные непрожёванные куски, но и отдаёт. Отдаёт сполна. Как хорошее, так и плохое, потому что для слаженной работы системы нужен баланс.

А потом с треском выскакивает предохранитель. Гаснет с устрашающим хлопком лампочка, погружая комнату в липкую тьму. Сначала она страшна с непривычки, потом идёт привыкание, глаза уже различают неясные очертания предметов. Однако пустота остаётся, невыносимо разъедает изнутри. Он обрывает трепещущую нить собственными руками, сближает бранши ножниц, не задумываясь ни о ком, лишь о своей минутной слабости, мимолётном желании и об ложном убеждении.

Эскелю надоело.

Он душит себя ворохом новых занятий. Пытается выкинуть из головы настойчивый и до сих пор милый сердцу образ, старается забыть. Забыться, утонув в суетливых буднях, в связях на пару недель, чтобы испробовать одну и сменить её на другую, новую и, кажется, более вкусную. Лишь бы заглушить память о тонком запахе её волос, тепле улыбки и кротости взгляда, что может ударить железом в нужный момент и приласкать, словно пса. Эскель думает, что у него получилось. Глотает собственное сердце. Теперь оно стоит у него поперёк горла. Именно из-за этого, как он себя убеждает, у него сводит судорогой шейную часть пищевода. Не из-за того, что юноша видит её с ним.

Пламя костра потрескивает ветками, танцует притягательно. Эскель в самом центре компании, слушает тихие разговоры, сидя в кругу. Спиной чувствует, что она где-то рядом, позади. Старается лишний раз не оборачиваться, не смотреть через плечо, делать вид, что заинтересован чьей-то болтовнёй. На очищенной палочке покрываются корочкой и разбухают крупные куски маршмэллоу. Он не думает о ней. Он думает лишь о том, что зажмёт податливую сладость створками печенья с шоколадной глазурью и восполнит недостаток глюкозы, отдающийся лёгкой, но навязчивой, головной болью. Острые слова готовы сорваться с языка, так и юлятся на кончике, поддразнивая, однако Эскель проглатывает их вместе со сладким сэндвичем. Заставляет себя обернуться вместе со всеми, дабы лицезреть маленькую скандальную сценку, заканчивающуюся уходом одного из актёров.

Никто уже не смотрит, а он провожает удаляющуюся фигуру до тех пор, пока та не скрывается среди ветвей.

Кому-то не наплевать.

Только не ему.

Проходят минуты, возможно, десятки минут или даже часы. В голове струятся и волнуются копны её волос, взбудораженные игривым ветром. Она смеётся заливисто, утратив свою покорную кротость, когда он удачно шутит и после любуется ей. Руки перебирают сухие ветки, пальцами перехватывают их посередине, ломая, на автомате бросают в прожорливое пламя. Умелый перебор гитарных струн сливается с мелодией чужого голоса, что кажется сейчас таким отстранённым. Даже она из его мыслей и то ближе.

Никто и не чешется.

Всем плевать.

Но не тебе.

Вскакивает, словно ошпаренный. Фальшивит, резко останавливаясь, гитара, обрывается песнь, когда все взгляды обращены на него. Поджарого, как гончая, такого же хищного и изящного, однако сейчас растрёпанного и ошалелого, как видавшего многое воробья. Взгляды впиваются в кожу множеством иголок. Кажется, проникают под кожу, щупают внутренности. Вот-вот из приоткрытых ртов с треском и приглушённым шумом усиленной работы повыползают рентгеновские снимки. Вот проекция груди, вот живот. Смотрите, границы сердца. Странно, что оно в пищеводе. Ой, а граница лёгких увеличена. Они раздуты от негодования.

— Мне отлить надо, — наглость — второе счастье. Как и неуместная порой его шутливая прямолинейность, вызывающая смех парней и смущённое хихиканье и повизгивание девушек. Сбоку слышится сдавленное сопение научного руководителя. Он бы посмеялся вместе со всеми, однако нужно держать лицо и хранить крупицы репутации и зыбкого авторитета. Вот и надулся индюком, того и гляди — лопнет. Улыбнувшись криво ожидаемой реакции, юноша развернулся на 180° и исчез во тьме, выйдя из очерченного костром круга света. Ни фонарика не нужно, ни чего-либо ещё, когда ночное зрение с рождения хорошее, а путь ему освещают звёзды.

Движется наугад, даже и не думая о том, что может потеряться. Из какой только задницы он порой не выбирался. Потеряться в лесу не входило в его планы, а Вселенная не обделяла удачей своего любимчика. Оттого и шёл смело, крался, подобно лисице. Неслышно и невидимо, словно хотел застать врасплох, словно чётко знал, куда и зачем идти.

— Шёпот леса да дикие звери, — ветка хрустит под неосторожным шагом, ей в унисон надрывается струной девичий голос, которому он отвечает с ухмылкой, напущенной лишь для того, чтобы скрыть бьющееся птицей в груди беспокойство. — Они вцепятся в тебя и душу выцарапают, неженка.
[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]

Эскель уже не крадётся, подобно хитрой лисе, заприметившей скованную морозным оцепенением нежную уточку среди замёрзшего пруда. Он явно даёт знать о своём присутствии, хрустит ветками, словно назло нарушая звуковую гармонию леса. Нарушая её покой. Долорес трепещет перепёлкой; невзрачное пятнистое тельце подрагивает в попытке побороть страх, слиться с землёй, заглушив свой запах свежей росой, скатывающейся с выжженной солнцем травы и влажной пылью, осевшей на пуховой шубке её перьевого покрова. Эскель скалится Чеширским Котом, едва ли не облизывается в предвкушении. Кружит вокруг неё стервятником, почуявшим скорую гибель добычи, пикирует орлом, складывая острые перья крыльев, готовя к захвату жертвы крючковатые когти.

Взмах.

Задел.

Свежая горячая кровь капает с пальцев. В дрожи её голоса слышится приглушённая ревность. Долорес рядом с ним неспокойно. Эскелю с ней мучительно невыносимо, потому что желание подойти ближе, стать ближе, прижать к себе трепещущее от негодования и, возможно, лесной прохлады тело, зарыться высокомерным носом в вечно растрёпанную макушку, вдохнуть аромат волос, который невозможно ни с кем сравнить, нереально спутать с множеством других, прячется за колкостями, которые он вгоняет в неё, подобно настороженно ощетинившемуся дикобразу.

— Я, — нагло, самодовольно, однако улыбка мрачнеет и почти меркнет, когда дрожь в голосе Долорес принимает оборонительные нотки. Метит в самое сердце, но промахивается, пронзая лёгкое. Юноша задыхается на мгновение, шумно втягивает трепещущими ноздрями свежий воздух, полный аромата хвои, влажной земли, вспаханной кропотливыми червями, перегноя, в который превращаются опавшие листья и хвойное одеяло, скрывающее землю от редких солнечных лучей. Свежеть попадает в лёгкие, освежает и прочищает голову, помогая не выдать себя с потрохами. Её он знает лучше, чем она его. Это факт, пусть Долорес и видела многое, знала многое и крутилась в некоторых областях, подобно рыбке в озере. В пруду сердца Эскеля эта девушка когда-то была пёстрой рыбкой кои. Местами прожорливой, но такой нежной, прекрасной и родной, что можно было всё простить.

Если бы не слепая ревность.

Если бы не скука.

— Когда многие пытаются тебе угодить, становится скучно, — под будничным тоном с ноткой издевки скрываются истинные чувства. Внутри плещется, ударяясь волнами о покрытый лаком борт новенького корабля, беспокойство, переживания за эту несносную девицу, на которую, впрочем, ему плевать. Однако стоит только взяться объяснять самому себе, какого чёрта он тогда здесь ошивается, мысли забредают в тупик, упираются любопытными носами в закрытый на несколько замков архив воспоминаний, где похоронены его чувства. Где похоронена она.

Её светлый образ.

Там же похоронен тот Эскель, что мог искренне смеяться, искренне что-то чувствовать, помимо отвращения и нарастающей скуки, которая готова перерасти в апатию. Безразличие могло стать его верным спутником, его опорой и путеводной звездой. Они почти слились воедино, могли бы уже плясать четырьмя ногами на тлеющих углях, не боясь боли. Если бы только она не была постоянно рядом. Долорес была везде. Эскель постоянно чувствовал её присутствие, улавливал аромат её кожи, её волос, прикрывая глаза в надежде задремать на диване съёмной квартиры. Юноша видел её осуждающий образ, смотря рассеянным взором через плечо очередной любовницы на пару дней и ночей. Порой в зеркале вместо своего отражения видел нежные черты чужого лица. Такого до боли знакомого, такого родного и в тоже время неприлично далёкого. Словно он потерял власть над своим притяжением, позволив ей вырваться из своей атмосферы и улететь в далёкий космос, на тысячи и миллионы световых лет.

Потому что отверг её.

Не пожелал удержать.

И сейчас она снова рядом. Почти на расстоянии вытянутой руки. Шаг, ещё один, и можно снова коснуться текучего шёлка волос, втянуть носом их аромат, нырнуть глубоко в распахнутые, полные надежды глаза. Однако он стоит. Смотрит на неё с вызовом, скрывая то, что попросту любуется. Пока изнутри его черви пожирают, не давая понять, насколько правильно тогда поступил. Эскель предпочитал об этом не думать. Потому что постоянно приходил к разным точкам окончания размышлений, и все они, как на подбор, вели в тупик. К краю пропасти. К ней.

Долорес всё та же. Это радует и… раздражает. Если бы она изменилась. Если бы эта девчонка стала другой, на самую малость отошла от образа той, что намертво засела в его голове, возможно, он тогда бы не мучился. Не терзал себя думами, не лез из кожи вон, чтобы даже после смерти того, что между ними было, продолжать делать ей больно. Чтобы не забывала, чтобы не могла спать спокойно, нежиться в объятиях другого без мысли о нём. Это граничило с безумием и нравилось до чёртиков. Как и то, что Долорес вновь отвлеклась на очередной ароматный плод природы, залепетала, словно девчонка, заставив Эскеля почувствовать укол навязчивой ностальгии. Дежа вю — словно это уже было когда-то.

Когда-то давно.

Он уже и не вспомнит.

Обрывается на полуслове, поднимая внутри юноши тревогу. Волна беспокойства ударила с новой силой в борт корабля, пена хлынула на покрытую воском палубу. Мир пошатнулся, и он вместе с ним. Зашелестела растительность, пока тени проглатывали озабоченное выражение, возникшее в это мгновение на лице того, кто привык быть бесстрастным и лукавым. Эскель рванулся, подался вперёд инстинктивно, однако не успел. Руки схватили воздух, скользнули, клацнув зубами, призрачные волчьи челюсти, упустившие добычу, что была так близко. И раз. Пропала прямо перед носом. Полный боли и испуга крик заложил уши, заставил задрожать барабанные перепонки и само сердце. Всё его тело пробрал озноб. Думать не пришлось. Да и что тут думать.

С холодной головой и пылающим сердцем юноша нырнул следом, удерживая равновесие и цепляясь за вьющиеся у земли лианы паразитирующих растений. Чёртов вьюнок сослужил теперь службу. Тяжело приземлившись на ноги, привыкшими к полумраку глазами Эскель попытался найти среди прелой хвои скатившееся вместе с влажной почвой нежное и обманчиво хрупкое тело.

— Жива, — не вопрос и не утверждение, однако вздох облегчения выдал всю его подноготную, когда юноша прыткой рысью подскочил к распластанной во мраке мученице. — Где болит? — и руки уже без опасений её касаются, без брезгливого раздражения, не боясь обжечься.

Боясь лишь потерять окончательно.

Навсегда.
[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]

Такая беззащитная, такая уязвимая. И не скажешь, что могла задать жару любому, кто посмеет обидеть, задеть как-то физически. Ему почти никогда не приходилось защищать её от тех, кто привык всё решать тычками, около дружескими, но от этого не менее неприятными и даже обидными. Эскель помогал больше тогда, когда было морально больно, когда жжение шло откуда-то изнутри, а не было результатом содранной на коленке кожи. Юноша носил её на руках, покачивая, баюкая, словно любимую малютку. Целовал в лоб, шептал что-то милое, должное успокоить разбушевавшееся сердце. Пытался рассмешить, когда видел, что Долорес почти успокоилась; перестали дрожать плечи, на глаза больше не наворачивались слёзы, а дорожки их почти высохли на румяных щеках. И наслаждался переменами, когда она, до этого напуганная и подавленная, заливалась смехом, от которого становилась ещё румянее. Ещё красивее. Хотя куда уж красивее. Тогда Эскель прижимался лбом к покрытому испариной её лбу, тёрся носом о нежный кончик носа Долорес и продолжал говорить. И говорил, говорил много.

Говорил о том, что никогда не отпустит.

Никогда не оставит.

И сам же предал.

Сейчас вся его насмешливость выветрилась, улетела в трубу, уступив реальным и осязаемым чувствам. Страх окончательной потери смешался с беспокойством, переживанием за чужую сохранность, за её жизнь. Однако опасения оказываются напрасным. Долорес цела. Однако насколько, ему пока было неизвестно. Руки, спешно, но нежно, ощупывавшие тело девушки на предмет травм, в какой-то момент наткнулись на что-то мокрое. Тёплое. Большой палец прошёлся по губам резко засуетившийся девушки. В любой другой момент его жизни, Эскеля даже не тронуло бы то, что она отшатнулась, отпрянула от него, словно от огня. Однако сейчас это больно ранило, задело самое сердце, прокрутив почти сросшийся с миокардом нож. Стало больно, невыносимо и… тошно.

Взгляд был направлен на неё. Пристальный, безнадёжный. Он почти раскаялся, почти приблизился, чтобы удержаться ближе. Чтобы остаться рядом и больше никогда не покидать. Всхлипы Долорес были полны боли, слова её — яд, о котором не утаивают, говорят напрямую. Вот он. Здесь.

Пей.

Ешь.

Умри.

Эскель поднимается с мягкого покрывала из хвои. Шатко, едва держат ноги, однако устоял. Встал твёрдо, расправил плечи, выпрямился так, словно проглотил шест, когда лучше бы проглотить обиду. Сделал больно, теперь терпи, расхлёбывай эту кашу. Однако один не должен, никому ничем не обязан. Потому что и она-то не святая. Знаем, проходили. И это знание душит, делает до этого мягкий взгляд жёстким, полным стали и холода. На место почти раскаявшегося юноши приходит жёсткий мужчина, не прощающий и не забывающий ничего. Тиран во плоти мальчишки, ночной кошмар бывшей девушки, которую не может оставить в покое даже после смерти их отношений, после разрыва связи, которая каким-то чудом осталась, удержалась на одном тонком волокне, до этого незамеченном. И мучает их.

Но никто не желает взять в руки ножницы.

Он слушал всплеск чужих эмоций, сжав до боли кулаки, скрипя зубами, лишь бы удержать за ними язык, лишь бы не сказать ничего, что сделает ей больнее. А так хочется. Перед глазами пульсирует нарастающая, клокочущая ярость. Хлопает крыльями испуганная птица, шелестит листва, задетая её трепыхающимся телом. У Эскеля взгляд застилает пульсирующая красная пелена. Опасная. Очень опасная. Юноша сжимает и разжимает кулаки. Не думает. Едва сдерживается.

Действует.

— Хочешь, чтобы я ушёл? — голос не срывается, не повышается на пару тонов, нет. Он шипит, подобно потревоженной змее, пока лишь предупреждающей, но всегда готовой к прыжку. Давится её ядом и своим собственным. Смотрит неотрывно, с затаённой под прищуром угрозой. — Хорошо. Славно, — чеканит, словно монеты, словно каблук сучковатой стервы, разбившей в пух и прах очередного горе-любовника. Разворачивается резко, даже не вслушиваясь в приглушённый шелест несвязных шагов Долорес, не вслушивается в её крик, когда ноги подкашиваются, когда каждый шаг отзывается болью.

Его сердце болью отзывается на каждый свой стук, на каждый шаг, каждую ветку, хлестнувшую Эскеля по лицу, пока он в слепой ярости несётся вперёд. Перед глазами её неподвижное тело, собственный страх развернуть девушку и в полумраке разглядеть на нём посмертную маску. В ушах на повторе измученный крик. Не те ядовитые слова, брошенные в исступлении человека, который долго молчал, держал в себе и, в конце концов, просто взорвался, зацепив осколками всех, кто оказался рядом. В ушах юноши плескался измученный, выдавленный болью вскрик. Жалобный, как плач фламинго, сияющего в лучах закатного солнца, стоящего на одной ноге так грациозно, как многие просто не могут.

Остановился лишь тогда, когда дыхание сбилось, давящее жжение расползлось по лёгким, сдавило горло. Шумно втянул через ноздри прохладный воздух, полный аромата хвои. Выдохнул ртом, вытирая ноющую после хлёстких ударов ветвей щёку. Кровь на руках. Не его.

Её.

— Да чтоб тебя! — кулак с треском и хрустом врезался в ствол ближайшего дерева. Эскель зарычал злобно, чем спугнул очередную птицу, обеспокоенно покинувшую своё укрытие, жалобно хлопая крыльями. Настоящая боль, ощутимая. Она пронзила всю руку до плечевого сустава и вернулась обратно в костяшки, решив там локализоваться. Снова кровь. Тёплая. Липкая. Не её.

Его.

Разворачивается снова, едва сдерживаясь от того, чтобы не обрушить новый удар на следующее дерево. Пятится, словно от самого себя. Прижимается спиной к потревоженному стволу дерева, лопатками чувствуя, как оно отдаёт ему его кровь. Не извиняется, но и не осуждает. Словно понимает. Если оно вообще может понимать.

Новый вдох. Тяжело, со свистом. Невредимой рукой юноша убирает влажные от пота пряди со лба, зализывает их назад, чтобы не мешались. Не раздражали сильнее. Вся ярость куда-то улетучивается. Остаётся лишь боль. Ноющая и пульсирующая в руке и тупая, грызущая, где-то внутри. Следует обратно, даже и не пытаясь вспомнить дорогу. Ориентиров нет, вокруг темно, хоть глаз выколи. И лишь изорванные бока кустов да надломленные ветви, что ведут его по коридору обратно.

Туда, где она сгорает.

Туда, где он её снова найдёт.

Возвращается на то место, где земля осыпалась комьями, где прелая хвоя потревожена движением, запятнана кровью. Дышит хрипло и тяжело, словно зверь дикий. Не от нагрузки, от пожирающих его эмоций. Сверлит взглядом то место, откуда доносятся приглушённые уже звуки.

Он не уйдёт.
[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]

Она плачет. Она тлеет. Он сгорает в пламени костра, отбрасывающего алые отблески на подсвеченные внутренним огнём бешенства глаза. Смотрит неотрывно в пустоту. Во тьму смотрит. И тьма чуть заметно шевелится, шепчет его имя. С любовью, с обманчивой нежностью, чтобы снова разразиться громогласной тирадой, накинуться истерией и гарпией свирепой разорвать плоть, выцарапать и сожрать органы, запевая сладко и смеясь крикливо.

Гнев пульсирует в нём, вклиниваясь в тоны сердца, сбивая его работу частым неровным дыханием, что бьётся о грудную клетку и падает птицей, сбитой пакостливым мальчиком из самодельной рогатки. Раздвоенная ветка, плотная широкая резинка и камни — вот его оружие на все времена. Почти у каждого мальчишки было такое. Даже у самого Эскеля. Сейчас он вырос. И игрушки у него уже взрослые. Чужие чувства — самые ценные из них. Их приятно колебать, приятно швырять в стену, потому что отскакивают от неё попрыгунчиком, когда у некоторых попросту разбиваются сбитым с туалетного столика зеркалом. Их приятно ломать, сжимать руками до хруста, пока чужая кровь не смешается с его, идущей их мелких множественных ран, которые сам себе нанёс. Которые (за редким исключением) нанесли другие.

Её шёпот не похож на назойливую трель радующихся весеннему солнцу птиц, нет, то шёпот затаившейся на камне саблезубой сирены, что своим дивным девичьим ликом и сладкой соблазнительной песнью дурит сбитых с толку моряков, не давая тем вовремя заметить, что за нежными изгибами женской половины тела возвышаются скалы, а под водой затаился риф, готовый воткнуть свои острые края в уязвимое брюхо корабля. И пиши пропало. Команда разбежится крысами, прыгая в воду, и только капитан останется вместе с кораблём до конца. Встретит смерть свою в холодных объятиях чудесной рыбины, что вопьётся в плоть рядами острых акульих зубов. И крик его поглотит морская бездна, пока над водой будет тянуться её тоскливая песнь о моряке.

Делает шаг. Чуть шатаясь, дыша сбито и хрипло. Не он физических нагрузок, к которым тело привыкло, от бури чувств и эмоций, что ещё не прорвались наружу. Чтобы больно не сделать. Не словом, нет, физической боли чтобы не причинить. Не схватить за волосы, дабы закричала, забилась в агонии, впиваясь ставшими цепкими ноготками в кожу рук. Намотать на ладонь, фиксируя, выжимая из неё затравленный стон. И бить, бить о дерево. До крови, до хруста поддавшейся коры и раздробленных костей черепа. Пока крик не перерастёт в вопль ужаса, боли и отчаяния, пока не стихнут рыдания, пока не перейдут в хрип, в сдавленное, готовое прерваться, дыхание. Пока силы не откажут ему, пока руку не сведёт судорогой, а тело в его руках не обмякнет, став в разы тяжелее.

Эскель делает шаг и падает в пропасть. Потому что негативные мысли улетучиваются. Остаётся лишь жалобный и полный любви и нежности шёпот. И он заглатывает наживку вместе с острым крючком, позволяет вытянуть себя на поверхность, дать захлебнуться воздухом и взглянуть в глаза неминуемой смерти. Приближается к комку концентрированной тьмы, всхлипывающему изредка и заставляющему шевелиться внутри нечто такое, что юноша так долго пытался в себе задушить.

Они двигались по зацикленному кругу, полному разветвлений, каждое из которых, какой бы выбор ты ни сделал, приводит тебя к исходной точке. Как бы сильно Эскель ни старался забыться, утонуть в беспорядочном мареве половой жизни, учебы и бесконечных алкогольных тусовок, мысли его всегда возвращались к ней. Он видел Долорес в университете, сталкивался и расходился с ней в коридорах и на узких лестницах между этажами, задевал случайно локтем в очереди за едой в столовой, пока очередная пассия на пару дней и ночей что-то увлечённо мурлыкала ему на ушко. В такие моменты запах и вид её пробуждали воспоминания, доставали их из закрытых пыльных архивов и ставили на повтор. И всегда что-то новое, но такое тёплое и родное, тронутое пеленой ностальгии. И хотелось вернуть всё назад, обернуть время вспять, забрать брошенные тогда слова назад, не слышать и не читать того, что пускала в ответ она. Чтобы быть сейчас рядом, чтобы Долорес что-то увлечённо шептала ему на ухо, а не та, чьё имя он даже не потрудился запомнить. Чтобы рядом с ней стоял он, а не этот невежда, который даже не понимает, какое сокровище попало ему в руки.

Юноша присел перед ней на корточки. Взгляд выловил в размеренном шелесте теней неясные очертания её лица. Взял его в ладони, чувствуя под перепачканной кровью, мхом и кусочками древесной коры кожей тепло влажных от слёз щёк. Прижался разгорячённым лбом к прохладной коже, словно жизнь покидала её по каплям, выходила шёпотом, который призывал его на подмогу.

И вот он.

Явился.

Чтобы разобраться. Чтобы помочь. Понять, кто они друг другу. Вернуть всё на свои места или оборвать ту покалеченную нить раз и навсегда, чтобы позабытые чувства не терзали больше, чтобы сны не обращались кошмарами, чтобы от злости и ревности не сводило скулы, словно съел что-то очень кислое. Чтобы сойтись вновь или разойтись спокойно, без обид, которые грызут каждого изнутри, не давая спокойно спать по ночам, не позволяя мирно жить в ответвлениях своих жизней. Чтобы не забывать на время, пока неожиданная встреча не разбудит то, что они не смогли отпустить.

Руки опускаются. Взглядом Эскель находит её полные тихих слёз глаза. Вопрошают, толкая к действиям. И пусть Долорес не может сейчас ходить, язык у неё не отнялся.

И он готов слушать и говорить в ответ.

Пока не разберутся.

Даже если небо осветят предрассветные лучи солнца, они не сдвинутся с места, пока все точки не будут расставлены.

Ну что, боль моя? Говори.
[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]

«Из-за меня её руки в крови,
Она достойна моей любви».

Сердце пульсирует кровавым плодом, мякоть его полна солоноватой жидкости с металлическим привкусом. Вывести следы не так просто, замести их тоже не получится. На его сердце следы её рук. Светятся под ультрафиолетом, словно оставленные вором отпечатке на взломанной дверце сейфа.

Найди меня.

Забери то, что ещё бьётся.

Сердце его ему не принадлежит. Это Эскель понял ещё тогда, когда зацепился взглядом за невзрачную и совершенно обычную фигурку. Куколка, каких на полках детских магазинов множество копий, конфетка, да зубы сводит, склеивает ириской, что страшно за челюсти становится. Сладкая булочка, которую покупаешь из раза в раз в дополнение к утренней порции кофе. Приевшаяся будто бы. Однако родная, любимая. Понимаешь это только тогда, когда переключаешься на новые. Будто бы приоритеты меняешь, расставляешь их вновь, чтобы потом понять свою ошибку, перетасовать обратно в надежде всё вернуть.

Получится ли?

Эскель всегда был уверен в себе. Потому что умел твёрдо оценивать свои силы. Если понимал, что не сумеет — отступал и возвращался позже, когда сил будет достаточно для преодоления препятствия. С Долорес всё было иначе. Она была открытой книгой. Только вот смысл изложенной на её страницах истории оказался глубже, чем он ожидал. Богатый внутренний мир под совершенно обычной оболочкой. Подводные камни страхов, загнанных в угол и проявляющих себя в совершенно неудобный момент.

Ему надоело.

Но нить оборвала именно она.

Плохо.

Не до конца.

Поэтому сейчас они друг против друга. Он уже не такой злой и бешеный, она всё такая же нерешительная, но уже притихшая. Пламя лишь теплится, уже не танцует, не трещит неистово, взрываясь столпом искр. Не слепит его, не раздражает, не посыпает жгучей солью открытые раны. Мажет их мёдом, смазывает ихтиоловой мазью, чтобы было не так больно. Чтобы казалось не так больно.

Зовёт, вопрошает, а юноша смотрит внимательно, словно пытается проникнуть в неё, увидеть через оболочку всё то, что внутри бушует, не даёт выложить всё, как есть, заставляет ходить кругами. Страдать. Мучиться. Чтобы позже вылить всё холодным ушатом на голову, вонзить десятками ножей в потрёпанное пульсирующее сердце. На эмоциях. Совершенно не думая, лишь поддаваясь порыву. Эскелю всё ещё обидно. За слова Долорес, за свои слова, когда-то брошенные, эхом доносящиеся из прошлого. Не дающие спать по ночам. Как и её светлый образ. Бледное лицо в короне тёмных волос. Нежная кожа, тихий шёпот. Вопросы, смысл которых доходит до него через минуты, что кажутся растянутыми, густыми, подобно мёду. И настолько липкими, что кажется, будто выбраться из них невозможно.

— Ты — моё беспокойство, — тихо, но твёрдо, с крупицей нежности взрослого чёрствого человека, способного чувствовать. — Все они должны были стать моим успокоительным, моим снотворным. Пытались, в свою очередь, быть тебе заменой, — вздыхает, растягивая момент тяжёлого, повисшего в воздухе признания, — но все провалились.

Её лицо — тёмный овал в окутанном сумерками лесу. Лишь изредка шелест листвы позволяет лунному свету пробраться в чащу и упасть на бледное лицо, изъеденное дорожками горячих слёз. Боль пульсирует в районе лодыжки, и он это чувствует, будто они снова едины. Будто и не было ничего. Не было недомолвок, не было странного расставания и невыносимой жизни друг без друга. Ему вернули кусок, часть души снова восстановлена, пусть и изъедена переживаниями, томными бессонными ночами со спутанными в волосах мыслями о том, что он сейчас может быть с другой.

И Эскель был. Множество ночей, проведённых в чужой компании, были лишь попыткой справиться с собственным одиночеством, избежать его, чтобы подольше не вспоминать о ней, не жить прошлым и не насиловать себе душу и нервы, которые превратились в иссушенный от недостатка влаги мох. Долорес была его болотом. Он жить без неё не мог. Она не могла жить без него. Оба это понимали, но боялись того, что другой думает иначе.

Додумали сами.

Решили сами.

Каждый сам за себя.

Теперь расхлёбывать. Вести разговоры, итог которых уже предрешён. Изменить что-то довольно трудно, проще взять и разорвать то, что едва ли можно починить после множественных увечий. Эскель не знает, что делать дальше. Как жить дальше. Когда они так столкнулись, когда она так близко, как давно не была. Её дыхание. Шёпот. Нервные пальцы. Нежные губы, влажные от слёз, подсушенные ветром и шелестом разговора, касаются потревоженной кожи на разбитых костяшках. Теперь перепачканы кровью.

Его кровью.

Есть в этом что-то таинственное, завораживающее. Ритуальное. Эскель смотрит на неё заворожённо, будто впервые видит Долорес такую. Нежную, ранимую. Покладистую, когда дело доходит до него. Стойкую и упёртую, когда затрагиваются её интересы. Такую, какой она всегда была. До того, как что-то в ней сломалось. Как страхи вышли наружу, и Долорес потеряла контроль. Над ним, на ситуацией. И над собой.

Не он поставил точку. Только собирался занести руку, сообщить, что устал. Запутался. Не важно. Как она сама всё сделала.

Умная девочка.

Сама написала то роковое сообщение. Нашла смелость отправить, но в глаза больше не смотрела. Он и сам струсил. В ответ бросил лишь сухое согласие. Не попытался позвонить, встретиться, выяснить. Сперва казалось, что свалилась гора с плеч, что все проблемы были только в ней, только в том, что она рядом. Дальше хуже. Время и постоянная близость с Долорес (то в коридоре пересечение скорых взглядов, по всей квартире — запах её волос, в мыслях её чувственный шёпот) не давали покоя. И юноша понимал — что-то не так. Изводил себя, пытался забыться. Нет, не помогает. Пытался уехать, что бы не видеть, не чувствовать запаха, наполнившего всю квартиру, не видеть вещей, связанных с Долорес, не касаться их. Но её бесплотный дух неупокоенным приведением следовал за ним по пятам, шептал в ухо свои монотонные сутры, тревожил его сон случайными касаниями. Невесомыми, но такими реальными, словно и не было ничего. Будто рядом не кто-то другой, не пустота, а она.

Из плоти и крови.

Его.

— Я пытаюсь убежать, пытаюсь спрятаться. Забыться. Запутаться, утонуть в рутине. Лишь бы больше не вспоминать тебя. Не слышать ночами твой шёпот, не чувствовать прикосновений, которых нет, не видеть себя в собственном отражении, в других лицах, меня окружающих. Я всё перепробовал, кроме смерти и откровенного разговора с тобой. Тогда они казались равносильными. Сейчас не кажутся, — голос как всегда твёрдый, уверенный, пусть и пробивает Эскеля мелкая дрожь, незаметная в сумраке укрывающей их от посторонних глаз ночи. — Я могу уйти. Могу оставить тебя одну. Здесь, в тёмном лесу. Раненую. Подбитую птицу, утратившую надежду. Но мы будем всегда возвращаться друг к другу. Возможно, пока не перерастём это, не перелистнём страницу в более осознанном возрасте. Однако этого может и не быть. Мы всегда будем страдать, постоянно пересекаясь. Ты выйдешь замуж, но ночами будешь вспоминать меня. И я жить спокойно не смогу, преследуемый твоим призраком.

Она не отталкивает. Не кричит. Не бьётся в агонии, обливаясь слезами и изрыгая проклятия. Он слишком спокоен внешне, кажется, что безразличен. Но внутри ураган, сметающий всё на своём пути. Нежные поцелуи, прикосновения губ к пылающей коже. Эскель перехватывает её руки, пока Долорес говорит. Тараторит будто. С остановками на передышку, чтобы юноша смог сделать вдох, продолжая поддерживать горящую голову холодной, направлять мысли на здесь и сейчас, пытаясь распутать при этом прошлые обиды. Свои и чужие.

Уже его губы касаются тыльной стороны её ладоней. Нежно, почти невесомо. Трётся щекой о покрытую кусочками влажной земли кожу, снимает с неё хвоинки, словно и не было никаких недомолвок, словно просто произошла небольшая случайность, пока они мирно прогуливались по лесу, отделившись от суеты научного лагеря. Возможно, их уже ищут. Возможно, никто пока и не заметил.

Слова Долорес отражают его мысли, озвучивают их, потому что здесь и сейчас она оказывается смелее. Эскель находит на них ответ в своей душе, в своём сердце, ёкающем на каждой дрожащей и срывающейся ноте. И он больше не сдерживается. Рвется вперёд, стремительно сокращая оставшееся между ними короткое расстояние. Сначала притягивает к себе, нежно, но решительно. Заключает в объятия, баюкает в колыбели рук, зарывшись носом в гнездо растрёпанных волос. Старается не потревожить ногу. Баюкает её на своей груди, пока глаза влажны от слёз.

Целует неожиданно даже для самого себя. Робко касается кожи губ своими, пробует на вкус. Невесомо, будто бы неуверенно. Разрешения просит, заведомо зная, что на всё согласна. Только бы не уходил. Робость растворяется в приливе более сильного чувства, уступает место нежности и заботе. Эскель чуть углубляет поцелуй, запуская длинные пальцы в копну тёмных волос, второй придерживая в районе лопаток, чтобы не опрокинулась на спину. Однако не удерживает, давая возможность вырваться. Чувства наполняют его. Расплываются по телу забытым теплом, которого ему так не хватало. Она здесь. Рядом. Из плоти и крови. Такая близкая и такая далёкая. Принадлежит ему и уже нет. Тянется к нему, отталкивая. И он продирается сквозь колючий куст, раздвигает усыпанные шипами стебли, чтобы добраться до сердцевины. Сорвать нежный бутон, упокоить его на сложенных лодочкой ладонях. Согреть нежным поцелуем.

— Я больше не смогу уйти, — прижимается щекой к её щеке, сдерживает выступившие от нахлынувших чувств слёзы. — Но нам нужно разобраться, нужно понять, стоит ли оно того. Так ли нужна эта связь, чтобы пытаться сохранить её, восстановить из осколков.
[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]

Отредактировано Murdoc Mayer (2022-06-07 23:22:44)

С самого начала они были в пламени. Они были пламенем. Сначала маленьким неуверенным костерком, что едва теплится на скомканных вчерашних газетах, рождённые случайной искрой. Позже пищи стало достаточно, чтобы разрастись, охватить большую площадь и встретиться, слиться воедино. Он её, она его. И не было других, они были незначительны и мелки по сравнению с высоким чувством, что вечным огнём пылало в их грудных клетках. Плоть от плоти, кровь с кровью. Щека к щеке, спина к спине. Словно с самого сотворения Вселенной так заведено, что эти двое должны были столкнуться господствующими планетами по воле общего притяжения, чтобы образовать в итоге свой новый мир. Райский уголок, в котором будет только он. А рядом всегда находится она.

Вместе они пылали, друг друга дополняя. Пожирая друг друга. Пока союз не перерос в соперничество. Наступила эра скуки, ослепляющего страха. Отвергнутый боялся стать таковым и поспешил отвергнуть сам. Заскучавший не успел вовремя сообщить об одолевшей его скуки и в итоге стал думать, что это с ним было скучно. Круговорот непонимания, запущенный страхом, усугублённый беспочвенной ревностью, желанием оборвать всё как можно скорее.

Потому что так будет не сильно боль.

Оказывается, так будет ещё хуже.

Хотели как лучше, а получилось, собственно, как всегда. Пылали вместе, вместе и сгорели. Осыпались пеплом один подле другого, разнеслись ветром в разные стороны. Разошлись будто бы. Почти навсегда. Без мыслей, без чувств. Так каждому казалось. На деле же нить, их связывавшая, лишь крепче стала. Невидима, почти не ощущается в водовороте повседневности, однако ревность тянет, смачивает горючей жидкостью нить и поджигает, показывая, что они всё ещё связаны. Он любит её, она — его. Однако никто и подумать об этом не решился, не придумал ничего лучше, как больно делать.

Другому ли?

Хах, себе.

Глаза Эскеля влажные от слёз, которые в царящем полумраке Долорес не увидит. Она льнёт к нему, юноша тянется в ответ, словно боится провалиться в непроглядную тьму и утонуть в болоте, быть поглощённым назойливой трясиной. От неё пахнет хвоей и прелой землёй. От него пахнет кровью и гормонами. Кожа нежная трётся о пробивающуюся после бритья колючую щетину. Эскель трётся о подставленную ладонь перепачканной в крови и опавшей с ветвей древесной трухе. Почти мурлычет, прикрывая глаза. Ловя момент и наслаждаясь им. Упиваясь затишьем перед бурей, которой могут явиться последующие после его монолога слова Долорес.

Вновь его имя. Снова манящий трепетный шёпот, от которого сердце наполняется нежностью, перепачканной смутной тоской. Кожа щёк холодеет, чтобы в следующее мгновение загореться алыми пятнами. Всё внутри него замирает в ожидании приговора, пока она, кажется, с мыслями собирается. Рука в руке, лица близко, губы огнём пылают после чувственного поцелуя. Юноше мало. Хочется ещё, что сильно конфликтует с надеждой на лучшее, но готовности к худшему.

Слова её подобны мёду, наложенному на изнывающую рану. Липко, слишком сладко, чтобы быть правдой. Однако приятно до облегчённого вздоха. Эскель обнимает её, без слов притягивает к себе, усаживая обмякшее от пережитых потрясений тело. Сжимает в объятиях. Осторожно, чтобы не сделать больно. Вновь накрывает губы нежным поцелуем, едва дождавшись окончания пущенного с губ, словно с молотка на аукционе, вопроса.

— Я люблю тебя, Долорес, — шепчет прямо в губы, взгляд глаза в глаза, где на дне зрачков черти обрадованные пляшут, упиваются внутренним ликованием, предстоящим триумфом. — И этого достаточно, чтобы дать нам второй шанс, — они сгорели вместе, осыпались пеплом и были разнесены далеко друг от друга. Однако вновь соединились, чтобы вместе восстать из собственного смешанного праха, слиться в чувственных объятиях, забыв, кто и где они.

Вокруг не осталось ничего. Лишь биение двух сердец, синхронное дыхание и притуплённое ощущение боли. Боль захватила его, подкралась из-за спины и ударила меж рёбер. Яркая вспышка, глоток отрезвляющего напитка, заставившего осмотреться по сторонам и не найти ничего в этой кромешной тьме. Ничего, кроме печально улыбающейся с неба Луны и тёплого трепещущего комка счастья на уставших коленях. Несмотря на трагичное воссоединение, им предстояло решить немало проблем. Однако вместе. И от этого они становились чуть менее страшными и неразрешимыми. Блекли на фоне того горя, что этим двоим пришлось пережить.

— А теперь нам нужно как-то вернуться в лагерь, — мгновение слабости улетучивается, рассыпается в пыль, и перед ней вновь тот самый взрослый Эскель, готовый взять на себя ответственность и решить все проблемы. — Держись крепче, сейчас я тебя понесу.

[NIC]Esquel[/NIC]
[STA]жжётся[/STA]
[AVA]https://i.pinimg.com/564x/6c/75/32/6c7532a8c73685f323dc16b11bac4503.jpg[/AVA]

[LZ1]ЭСКЕЛЬ, 21 ^y.o.
profession: студент;
she: полынь[/LZ1]