«Все мы смертны». Об этом редко задумываешься, пока смерть не становится частью твоих рабочих будней.
Первая практика на трупах в медшколе пугает до чёртиков. Холод кожи и скальпелей сковывает тело, запах формалина вынуждает лишний раз выйти на свежий воздух, обескровленные органы вызывают приступ лёгкой тошноты, а потом всё это просто становится рутиной.
Первая смерть пациента, произошедшая на твоих глазах, парализует. Ты не можешь сделать вдох, не можешь пошевелить пальцами, ты можешь смотреть только на пищащий сердечный монитор и прислушиваться к собственному сердечному ритму, что отдаётся в висках. А потом ты выслушиваешь ободряющую лекцию от наставника, выпиваешь пару хороших таких порций виски и снова выходишь на работу.
Первая смерть пациента в твоей операционной заставляет сердце плясать на рёбрах с с такой силой, что все остальные звуки доносятся до тебя эхом. Пальцы, всё ещё держащие хирургический инструмент, дрожат, и ты ещё долго не сможешь унять эту дрожь, даже когда халат, перчатки и шапочка будут выброшены, а сама ты покинешь операционную. Ведущий хирург обязательно скажет тебе пару ободряющих слов, ты снова выпьешь порцию-другую виски, хорошенько выспишься, а затем снова вернёшься на работу.
Первое объявленное тобой «Время смерти...» после неудачной попытки реанимации отдаётся болью, будто голову пронзили раскалённой иглой.
Первые «Мы сделали всё, что могли, но он умер», сказанные родным погибшего, словно пуля, пронзающее тебя саму навылет.
Работая хирургом, смерть всегда будет подстерегать тебя, напоминая, что даже сделав всё правильно, можно потерять пациента. И либо ты учишься с этой мыслью жить, либо идёшь работать терапевтом или, прости господи, косметологом. И вот ты принимаешь её, знакомишься, учишься оперировать в её компании, даёшь расположиться неподалёку от койки в отделении интенсивной терапии, и просто надеешься, что сегодня она окажется благосклонна, возьмёт небольшой отпуск и на несколько дней освободит тебя от своего общества.
Да, за четыре года ординатуры ты смиряешься, что все люди – смертны, и ты – не исключение. Поэтому на многие вещи начинаешь смотреть совершенно иначе. Например сейчас, когда вертолёт начинает нехило так трясти, ты в первую очередь думаешь о том, чтобы разные склянки и шприцы не разлетелись из твоей мед.сумки по всему вертолёту, поэтому застёгиваешь молнию. Пилоты объявляют, что из-за погоды придётся сесть где-то у чёрта на куличиках, а ты думаешь только о том, чтобы из-за всех этих приключений у твоего пациента не разошёлся шов, прокручивая в голове план твоих действий в такой ситуации. Вертолёт начинает снижаться, и трясёт вас куда сильнее, чем прежде, и ты буквально телом ощущаешь порывы ветра, а думаешь лишь о том, чтобы у, мать его, пациента не решило вдруг остановиться сердце, потому что запускать дефибриллятор в таких условиях – то ещё испытание.
Одной рукой крепко держишься за поручень у дверцы, второй – за каталку, чтобы, на сколько это вообще возможно, не давать ей плясать по салону. На мониторе хорошо видно, как пульс Ника поднимается выше нормы, но и твоё собственное сердце сейчас явно колотится совсем не в привычном ему ритме. Собственно, а у кого оно вообще в эти секунды спокойно? И напарник, и пилоты явно не в восторге от американских горок, билет на которые они не покупали.
Пару раз хорошенько так взболтав содержимое, вертолёт всё же приземляется. Надо бы глянуть в айфоне, куда именно вас закинула судьба в лице стихии, но вначале – проверить пациента.
– Что ж, значит ему, – снимаешь наушники и киваешь на побледневшего Ника, – пива не достанется. Да, Оуэн? Как тебе наш сегодняшний аттракцион?
– Можно ли считать, что у нас свидание, доктор Прайс, если я сводил вас в парк аттракционов? – ухмыляется чуть криво, видимо, из-за боли. А ты снова игнорируешь его комментарий. Проверяешь, чтобы подключённые датчики не сдвинулись, зрачки не расширились слишком сильно, и даже надеваешь перчатку, пара которых была предусмотрительно убрана в карман на каталке, чтобы проверить, не кровит ли шов. И лишь убедившись, что с пациентом всё в порядке, поднимаешь взгляд на сержанта.
– Ну и куда нас занесло? Судя по разговорам в кабине, пилоты пытаются связаться с диспетчерами, чтобы выяснить, когда можно снова подняться в воздух. – Такими темпами и правда придётся идти пешком. Сколько там до ЭлЭй осталось? Километров пятьсот? В салоне очень душно, и хочется не просто глотнуть свежего воздуха, но и ощутить ногами твёрдую почву.
– В общем, хороших новостей у меня для вас нет, – один из пилотов снимает наушники и разворачивается к вам. – Ветер пока утихать не собирается, поэтому или ждём улучшения, или надо вызывать машину, чтобы вернула вас в Сакраменто. До Лос-Анджелеса ещё слишком далеко. Всё в лучших традициях закона Мёрфи. На секунду закрываешь глаза, чтобы собраться с мыслями, коих сейчас немало крутится в твоей голове: ехать до ЭлЭй на машине – не вариант; ждать скорую из Патрика – долго; ждать скорую из ближайшей больницы – не выход. И главное – что тогда с судом? Пожалуй, с последним вопросом – это к Уэсту.
– Наверное, нужно связаться с моим и вашим руководством? Могу выйти? – последний вопрос относится к пилоту, и получив одобрение, ты открываешь дверь и ступаешь на землю. Ник – «сцеплен» с каталкой капельницами и датчиками – никуда не денется и вряд ли что-то случится за несколько секунд. Поэтому спокойно достаёшь телефон и набираешь номер главврача. Осталось только изложить всю ситуацию.
Отредактировано Selena Price (2023-02-12 22:56:41)