Таверна в городе и правда не одна, но почему тогда исправно и будто бы выверено ты приходил каждый божий день именно в ту, где был я? Почему каждый вечер ты с грохотом распахивал дверь, не входил, а словно бы врывался порывом морозного ветра в помещение и место занимал за стойкой, тогда как столов свободных существовало в избытке?
Почему ты не признаешь, что визиты эти — грамотно спланированный ход?
Почему ты снова меня обманываешь?
В том, что Кэйа врет, сомнений никаких нет. Это давно вошло в привычку: подмечать детали непреднамеренно, распутывать клубок хорошо сотканной лжи, замаскированной под чистую монету настолько умело, что придраться порой и вывести на чистую воду — задача не самая простая. Дилюку не достает памяти и не хватает цифр, чтобы вспомнить и сосчитать то немыслимое количество раз, когда Кэйа врал, недоговаривал, скрывал правду по делу или шутки ради; но Дилюку хватит пальцев правой руки, чтобы сосчитать, сколько раз Кэйа был с ним действительно честен.
В тот самый вечер, когда истинная цель стала ужасающей явью, и под покрывалом проливного дождя Дилюк осознанно обнажил свой меч против единственного близкого человека. Они подрались, потому что вспыхнувшая, точно спичка, ярость — слепая и безотчетная — оказалась сильнее прочих чувств, а обида — крепче любых клятв, что Дилюк когда бы то ни было давал. Он оставил много ран физических, еще больше — душевных, а затем просто ушел. Не появлялся в Мондштадте больше года, не позволял себе думать о случившемся, запрещал себе вспоминать.
А когда вернулся — в нынешнем капитане Ордо Фавониус мальчишку худощавого, который вечерами украдкой пробирался в комнату и дремал безмятежно на его коленях, не узнал. Кэйа заметно вытянулся, стал немногим выше, чем сам Дилюк, приобрел стать, достойную аристократов, и в контроле Крио преуспел. Лед послушно танцевал в воздухе, соскальзывая с его рук, — это являло собой поистине впечатляющее зрелище.
Дилюк остыл, свыкся даже с перевернувшейся вверх ногами реальностью, в которой Кэйа — не его брат, но по-прежнему достаточно сил отыскать не мог, чтобы в глаза — в глаз, что не скрыт ни повязкой, ни челкой, — взглянуть дольше одного ничтожного мгновения.
А теперь, стоя на расстоянии меньшем, чем позволяет вытянутая рука, он смотрит пристально, внимательно, жадно. Насытиться близостью, восполнить образовавшиеся пустующие ниши, почувствовать, что в действительности Кэйа — все тот же юнец, отвагой пышущий невыносимо, но в прикосновениях нуждающийся, как и в далеком детстве.
Дилюк глаза прикрывает, чтобы перевести дух и в порядок мысли привести, но распахивает их судорожно, когда Кэйа на себя требовательно тянет; еще шире, когда сухие губы на собственных чувствует.
Дилюк давится вздохом, предплечьем упершись в стену над встрепанной слегка головой, — попытка не потерять равновесие. Зато рассудок, вероятно, теряет окончательно, стоит мысли нахальной в голове прочно закрепиться: не смей отстраняться.
— У меня брат — болван, — хотя за оправдание это, разумеется, вряд ли сгодится; хотя какие они, по правде сказать, братья.
Волна, скользнувшая вдоль позвоночника, кажется обжигающей. Кровь в венах закипает, точно Дилюк с Пиро магией переусердствовал, но это совсем другое. Это чистое, разгоряченное до предела, выжигающей дотла наслаждение — постыдное, но в то же время желанное до безумия.
Дилюк хочет убедить себя в том, что отстраниться необходимо, бросить, уйти, забыть, но ладонь свободная противоречиво нагло к щеке чужой тянется, пальцами едва цепляет тонкий шнурок повязки, уходящий под ухо.
Второй поцелуй — инициатива его личная. Раздвинуть языком губы, скользнуть по кромке нижних зубов, до острой нехватки кислорода продлить, чтобы все внутри болезненно сжалось, напомнив о том, что он все еще живой, что он все еще может чувствовать, что ему все еще может быть хорошо рядом с Кэйей.
Дилюк приоткрывает глаза, чтобы заметить, как в чужом — синева темнеет почти что до угольно-черного. И провалиться в свою личную бездну зверски хочется. Ладонь соскальзывает на шею со стороны затылка, после — ниже, чтобы высчитать несколько позвонков, ногтями короткими по коже скребнуть. Дилюк сопротивления не чувствует, оттого решительнее становится, коленом упирается в стул между ног Кэйи, через секунду — вперед на сантиметры ничтожные, чтобы надавить на пах и, одновременно с тем, напряжение в собственном почувствовать.
«У меня жар. А у тебя какое оправдание?», — так некстати.
Ему нет оправдания, но остатки трещащего по швам самообладания напоминают, что Кэйа болен, что все происходящее — неправильно, неверно, недопустимо. Во всяком случае, сейчас.
О том, что будет после, Дилюк предпочитает не думать.
— Хватит, — не столько Кэйе, сколько себе самому.
Отстраниться, разорвав поцелуй — сложно, но сделать это тем не менее приходится.
— У тебя жар, — напоминает. Он теперь уже обоюдный, но вызванный разными причинами.
— Поправляйся.
И следом:
— Я пойду.
[NIC]Diluc Ragnvindr[/NIC][STA]огонь найдя в других[/STA][AVA]https://i.imgur.com/VX1sjES.jpg[/AVA][LZ1]ДИЛЮК РАГНВИНДР, 22y.o.
profession: владелец винокурни.[/LZ1]