день благодарения неумолимо приближается. ты нервничаешь, но не сознаёшься в этом ни себе, ни юджину, ни родителям. “семейный ужин” звучит, как проклятие. если честно, не представляешь в одной столовой юджина и своих родителей. они у тебя замечательные и очень понимающие, юджин тоже замечательный и очень понимающий. всё вместе – взрывоопасная смесь. можно даже услышать, как тикают воображаемые часы. тик-так. тик-так. нервно стискиваешь руки и всё больше времени отдаёшь работе. делаешь подвеску в тайне от юджина. впрочем, он и не интересуется, чем ты занят. не листает альбом с зарисовками, не заглядывает через плечо. а ты всё равно торопишься и косишься на дверь: не хочешь, чтобы он увидел в незаконченном виде. прячешься, как вор в собственном доме, а иногда и вовсе уезжаешь в мастерскую, хотя в последнее время находиться там тяжело.

не говоришь юджину, чтобы не волновать, но уже несколько недель чувствуешь себя плохо. сердце рвано бьётся в груди, то и дело пропуская удары. отеки становятся хуже, синяки под глазами становятся почти чёрными. ужесточаешь диету, отказываясь не только от соли, но и от каких-либо приправ. ограничиваешь количество выпитой воды, скрупулезно записывая всё в приложении. лучше не становится. ты борешься с болезнью, болезнь борется с тобой. и пока не ясно, кто же из вас выигрывает. юджин всё замечает, но на его вопросы ты только машешь рукой неопределенно и, пока он работает, записываешься на приём к врачу. не хочешь, чтобы вокруг тебя носились. сам можешь со всем справиться. доктор фридман увеличивает дозировки, меняет несколько препаратов и выглядит, как человек, который заведомо тебя похоронил. ты же улыбаешься, но двигаешься медленнее, упрямо делая вид, что всё в порядке. у тебя бывают плохие и хорошие дни. сейчас – плохие, ничего страшного.

– пошли спать, хватит сидеть в телефоне, – тянешь юджина за собой в спальню, по пути гася лампу над диваном. тебе надоело сопротивляться брату, и ты разрешил ему спать с тобой в одной кровати. и, если ты каждую ночь спихиваешь его, то это целиком и полностью его проблема. между прочим, ты предупреждал. ложишься с краю, но, засыпая, перекатываешься на середину, раскидываешь в стороны руки и ноги, стряхивая одеяло куда-то вниз. с раннего детства так спишь, а потому даже не пытаешься делить с кем-то постель. раздельный сон – лучший вариант, но юджин так не считает. и вместо извинений по утру получает взгляд “я же говорил”.

прижимаешься боком к юджину, коротко целуешь его. – мама хочет, чтобы в четверг мы приехали пораньше. не знаю, зачем, – говоришь, сонно зевая. – но она мне несколько раз повторила, что ждёт нас к пяти, – а ужин будет в шесть. снова сонно зеваешь и тихонько, незаметно от юджина, трёшь грудь. болит несильно, просто неприятно. браслет предупреждающее озаряется красным. ты хмуришься, изучая показатели. тахикардия, просто ты туда-сюда ходил по лестнице, сейчас уснёшь, и сердце успокоится.

– ещё я обещал приготовить лазанью, надо завтра купить всё и сделать тесто, я его с вечера обычно делаю, – трёшься головой о руку юджина и, не договорив до конца, засыпаешь. усталость в последнее время тоже сильная. из тебя как будто выкачали все силы. таблетки, которые ты пьёшь, не особенно справляются. в пятницу очередной приём, на который, кажется, придётся взять с собой юджина: есть риск, что ты вообще до отделения кардиологии дойти не сможешь. третий этаж для тебя – ебанный эверест с некоторых пор.

просыпаешься среди ночи. болит сильно. отдаёт в лопатку и руку. болезненно морщишься, сбрасываешь с себя одеяло. душно. дышать совсем нечем. спускаешь ноги с кровати, упираешься ими в пол, а руками – в матрас. рядом сопит юджин. от твоих движений он не просыпается. жадно хватаешь воздух, но тот всё равно с трудом проникает в лёгкие. задыхаешься и думаешь только о том, что тебе нужно спуститься вниз. подойти к окну. сил на то, чтобы подняться с кровати не хватает. закашливаешься, закрываешь рот рукой, пряча лицо в сгибе локтя. кашель сухой, от него скребёт в глотке. тянешься за водой, стоящей рядом на тумбочке. руки трясутся, часть воды выливается из стакана прямо на оголённую кожу. дышишь тяжело и прерывисто, из грудной клетки вырываются сиплый свист. тебе нужно что-то сделать. хоть что-нибудь.

надеешься, что всё пройдет, и не будишь юджина. но проходить ничего однозначно не собирается. воздуха по-прежнему не хватает, и ты закашливаешься снова. сердце гулко бьётся в груди, наращивая темп. экран браслета начинает предупреждающее озаряет светом комнату. бросаешь на него взгляд: уже сто двадцать. много даже для тебя. боль растекается по левой половине, морщишься, пьёшь воду снова, безнадежно проливая её в который раз. от кашля и боли на глазах выступают невольные рефлекторные слёзы. давишься, снова и снова жадно хватаешь воздух открытым ртом. твои лёгкие отказываются дышать, они медленно отекают. ты знаешь все опасные симптомы. страх плещется в крови, усугубляя и без того плохое состояние. паника захлёстывает с головой, и ты всё-таки решаешься разбудить юджина.

– юджин, проснись, – рвано, останавливаясь, дробя слова на слоги. – юджин! – зовёшь его, жмурясь так сильно, как только можешь. больно. от усилий на коже выступает холодный липкий пот. резко дёргаешь нить светильника, от чего маленькое пространство заполняется светом. наверное, ты выглядишь сейчас, как самый жуткий кошмар твоего брата. бледный, с посиневшими от недостатка воздуха губами, покрытый холодный и липким потом. у тебя в аптечке лежат препараты экстренной помощи, но сам ты до них дойти не сможешь. не уверен, что они тебе помогут, в прошлый раз не помогли, и тебе пришлось звонить девять-один-один. – помоги, – хрипишь, давишься кашлем. он постепенно мутирует из сухого во влажный. всхлипываешь, пересаживаешься, чтобы упереться руками в край кровати. так тебе лучше. так дышать помогают мышцы грудной клетки. – мне больно, – говоришь, как только перестаёшь кашлять. – и нечем дышать, – воздух по-прежнему с трудом проникает в лёгкие. – в нижнем ящике, – останавливаешься, не в состоянии договорить. машешь юджину рукой, надеясь, что он тебя поймет. в нижнем ящике комода лежит аптечка с таблетками, юджину придётся вытащить их и засунуть тебе в рот.

джио напуган. ну, конечно, он напуган. ты рядом с ним напуган тоже. тянешь ворот футболки, пытаясь обеспечить себе доступ кислорода, давишься жутким, влажным кашлем. воздух со свистом и хрипами входит и выходит из грудной клетки. ты похож на астматика. и у тебя действительно астматический приступ, но порождённый не больными лёгкими, а сердцем. оно бьётся слишком быстро и совершенно неритмично. когда выпадают удары, у тебя появляется ощущение бесконечного падения. в конце концов, стягиваешь с себя футболку, но это не помогает. всё ещё не можешь дышать. джио возится с таблетками, грохот едва ли долетает до тебя. мир перед глазами плывет, какая-либо концентрация теряется. ты жмуришься и бестолково, как рыба, выброшенная на берег, открываешь рот. воздух в лёгкие упорно не проходит.

закашливаешься снова, на губах появляется пена. вытираешь их рукой, как будто в состоянии что-то спрятать. сыграть, что не так уж тебе и плохо. ты боишься умереть прямо сегодня. слишком рано, у вас ведь столько всего впереди. вцепляешься руками в юджина, стоит ему оказаться рядом. тебе нужно его успокоить, сказать хоть что-нибудь. но кто успокоит тебя? снова абсолютно беззвучно открываешь рот. вместо слов – жуткие хрипы. джио сует тебе в рот таблетку, и ты отрицательно качаешь голой: её не глотают, её кладут под язык. какая разница, что с ней делают, если у тебя опять начинает приступ кашля? отворачиваешься, как можешь, кашляешь в локтевой сгиб. боль продолжает царствовать в твоей грудной клетке. и хочется разодрать её ногтями, вытащить бесполезное сердце, мышцы которого отказываются работать, и хоть пять минут ничего не чувствовать. под действием лекарства боль притихает на какое-то мгновение, чтобы позже взорваться с новой силой. больно, больно, больно.

– не уходи, – хрипишь, вцепляясь в руки брата. ему нужно спуститься вниз, чтобы открыть дверь. ты даже не стал спорить, когда он набрал девять-один-один. тебе нужна квалифицированная помощь, это очевидно. тянешься к кружке, опрокидывая её. стараешься дышать медленнее, но из-за захлёстывающей паники не можешь перестать жадно хватать не поступающий в лёгкие воздух. твоё дыхание можно услышать даже на расстоянии в полтора метра. в глазах стоит бесконечный ужас. ты с таким никогда не сталкивался, в прошлый раз просто было очень сильно больно. доктор фридман предупреждал тебя, что может быть и такое, но разве ты его слушал? был уверен, что с тобой не случится. и где теперь твоя уверенность, а, элио? – вниз, – хрипишь сквозь кашель, – нам надо вниз, – для достоверности тыкаешь пальцем на пол, тратя на простое действие последние усилия. браслет заходится в писке, ты не смотришь на крохотный горящий экранчик. всё до смешного банально: боишься увидеть, что не так. сердце постепенно перестаёт качать кровь, работает в холостую. оно сокращается слишком часто, а потому не успевает вытолкнуть кровь.

на самом деле, ты давно устал бороться. но делаешь это ради брата и родителей. им важно и нужно, чтобы ты жил. и ты живёшь, цепляешься за минуты, часы и дни. заставляешь сердце биться ещё и ещё. оно тоже устало. у него нет никаких сил. мышца истрёпана. рядом с браслетом у тебя ещё один, тонкая розовая полоска с qr-кодом. на нём настоял доктор фридман, ты не стал особенно сопротивляться. это тоже мера безопасности. любой сотрудник скорой помощи, любой медицинский работник или прохожий, может навести камеру и узнать всё о твоем диагнозе, схеме лечения и номер лечащего врача. такие носят все хронические больные, ты не стал исключением. юджин всё же спускается вниз без тебя, пока ты борешься за каждый вдох. мир перед глазами продолжает плыть, ты теряешь ориентацию во времени и пространстве. на секунду проваливаешься в темноту.

чьи-то чужие прикосновения. холодные. кто-то берёт тебя за руку.
– дкмп, - слишком высокий, явно женский голос плывет, как в тумане. чувствуешь, как что-то накрывает рот и нос, становится легче дышать. – добавь кислород, сатурация совсем низкая, - вокруг тебя носятся, что-то делают. разворачиваются сумки, на грудь лепят датчики. – потерпи немного, скоро станет полегче, - сосредоточиваешься на тёплых руках: они тёплые даже сквозь латексные перчатки. в глазах всё ещё стоит паника. фельдшера не теряют времени даром, ты послушно отдаёшь им руку, в которую прямо здесь, на кровати, ставят катетер. фельдшер находит упаковку с таблетками, спрашивает, явно обращаясь к юджину, а не к тебе: - одну дозу давали? – отвечаешь ты, снимая с лица маску: - одну, - на тебя шикают, снова надевают маску, прижимая к лицу. с ней и правда дышать полегче. но боль по-прежнему сильная, по-прежнему взрывается в грудной клетке так, словно ты – поле боя.

– соберите вещи и документы, поедем в больницу. вы с нами? – с тобой продолжают возиться, вводят какие-то лекарства, подключают систему. боль становится слабее, но всё ещё остаётся ощутимой. – так лучше? – снова пробивается голос врача, ловишь взгляд. видимо, тебе вкололи обезболивающее. киваешь головой, то, что маску снимать нельзя, ты уже понял. – не отключайся, - на плечи тебе набрасывают плед и куда-то тянут. точно, вам нужно спуститься. ты пребываешь в сумраке, в сознании всё путается. не помнишь, как оказываешься на каталке. тебя к ней пристёгивают, прямо поверх ещё одного пледа, в который заворачивают на манер младенца. знакомый голос снова повторяет: - не отключайся, слушай голоса, - ты пытаешься. теряешь юджина и вертишь головой. его заслоняют сотрудники скорой помощи, они продолжают вливать что-то тебе в вены и переговариваться между собой.

– я позвоню в госпиталь, скажу, чтобы подготовили рем.палату, – рем.палата – это реанимация, ты знаешь. мозг даже в таком состоянии умудряется что-то анализировать. – всё, поехали, – каталка куда-то перемещается, ты снова проваливаешься в темноту, а когда открываешь глаза, уже оказываешься в машине. пищит кардиомонитор, рядом с тобой стоит фельдшер. она кажется спокойной. – продержись ещё немного. через пять минут будем в госпитале. брат рядом, вот, смотри, - она показывает на него и едва уловимо хмурится, видимо, показатели на кардиомониторе не внушают ей доверия. ты хочешь снять маску и сказать юджину, чтобы позвонил твоим родителям, но послушно остаёшься просто лежать. ты, как говорят медработники, нестабилен, но пока вроде бы не умираешь, хотя весь сплошь опутан проводами и трубками. в больнице будет хуже, у них куда как больше аппаратуры.

он держит тебя за руку. она тёплая. и ты хочешь пожать её. сжать длинные и сильные пальцы, так похожие на твои, спрятать, как делают малыши, что-то воображаемое в самый центр ладошки. но ничего не можешь, сил не хватает даже на то, чтобы согнуть пальцы и обхватить ладонь юджина. медленно и сонно моргаешь, в грудной клетке продолжает ворочаться боль. под действием лекарств она становится слабее, но не уходит совсем. тебе не нужно смотреть на кардиомонитор, чтобы знать: аритмия с того момента, как вы оказались в машине, стала хуже. аппаратура знакомо пищит, фиксируя показатели, раствор в капельнице медленно капает. машина трясется и дёргается, и ты едва заметно жмуришься каждый раз, как вы преодолеваете очередного лежачего полицейского. фельдшер усаживается рядом, подкалывает ещё какой-то препарат. ты не задаешь вопросов и не пытаешься стянуть с лица маску. в конце концов, ты не давишься ни кашлем, ни пеной, только благодаря ей.

по дороге несколько раз отключаешься, но тебя вероломно выдёргивают из блаженной темноты. в темноте нет ни боли, ни ужаса, плещущегося в глазах твоего брата, ни противного писка, отмечающего тот факт, что сердцебиение не только не стало меньше, а, наоборот, увеличилось. мысленно просишь сердце потрудиться ещё, не останавливаться. в четверг день благодарения, и ты не доделал юджину подарок. тебе нужно доделать ему подарок. цепляешься за эту мысль. так утопающий цепляется за обломки и палки, пытаясь выжить. сознание плывёт, яркий свет потолочной лампы слепит. кашляешь прямо через маску, тратя на простые усилия последние свои силы.

в больнице слишком много людей, они окружают тебя. закрываешь глаза, позволяя делать с телом всё, что нужно. среди незнакомых голосов узнаешь доктора фридмана. он что-то говорит, но его слова едва ли долетают до твоих ушей. пытаешься сосредоточиться хотя бы его губах. не получается. над тобой склоняется реаниматолог и кардиохирург. они тоже что-то говорят, прикладывают датчик узи к грудной клетке. что хотят увидеть? твоё уставшее и измученное сердце? ты так устал. у тебя закрываются глаза, под веками расплываются тёмные пятна. мир погружается в темноту.

в себя тебя приводит резкая боль, распространяющаяся по грудной клетке. – ну, парень, прекращай нас пугать, – перед тобой доброе лицо реаниматолога. ты, правда, видишь только глаза. шевелишь губами – это же доктор лайтман, он вытащил тебя с того света в прошлый раз. в этот, видимо, вытащил тоже. – мы с тобой разве договаривались так? давай постараемся обойтись без фибрилляции, лады? – сам пожимает твою руку – его в латексной перчатке, не очень приятной на ощупь. – там твои родные с ума сходят, а ты тут такие фортели выкидываешь, - ты снова медленно моргаешь, как будто извиняешься. давишься кашлем, врач заботливо снимает с тебя маску, ждёт, когда приступ закончится, и надевает её обратно. – сейчас поедем в палату. будешь плохо себя вести, я тебя вырублю, - он и в прошлый раз угрожал точно так же. тебе хватает сил слабо-слабо улыбнуться.

– я сам, - голос сел и хрипит, не узнаёшь его даже сам. имеешь в виду то, что дышать будешь сам. не хочешь, чтобы за тебя жила аппаратура. если бы ты так не любил своих родных, давно бы уже подписал отказ от реанимации.

– маску не снимай, - тебя в очередной куда-то везут. видимо, в ту самую палату. тебе жутко хочется спать. уже в кровати замечаешь, что в какой-то момент тебя переодели в больничную пижаму, которую легко снять. к груди прицеплены привычные тебе датчики. рядом горят мониторы. маску тебе оставляют, но обещают через пару часов снять, если отёк лёгких удастся купировать. в тебя поступают литры каких-то растворов и препаратов, ты не смотришь даже. просто закрываешь глаза. то приходишь в себя, то отключаешься. рядом кто-то, видимо, из ординаторов, не можешь определить. на какое-то время снимаешь маску с лица: – можно позвать родных? – она кивает. в кардиореанимацию родственников пускают всегда. в конце концов, вряд ли кто-то из местных завсегдатаев проживёт ещё пятьдесят лет.

///
доктор фридман собирает всех в маленькой комнатке, где обычно разговаривают с родными. где обычно сообщают плохие новости: делать это прилюдно – так себе вариант. он почему-то фиксирует взгляд на юджине и разговаривает как будто только с ним. на самом деле, знает: мистер и миссис норвуд стойко переживали и не такие ухудшения. для юджина же это всё в первый раз.

– состояние плохое, но стабильное, - он устало трёт глаза, снова надевает на них очки. – мы говорили с элио о том, что такое может случиться. его сердце не справляется с нагрузкой. отёк лёгких почти купировали, но аритмия всё ещё остаётся, от неё можно ждать чего угодно, - не предлагает никому сесть, знает, что это бесполезно. если бы могли, они бы и вовсе его не стали слушать, а сразу убежали в палату. – у него было два эпизода фибрилляции, их мы тоже купировали. он сейчас спит. вы можете зайти, остаться с ним, никто вас не выгонит, - сам открывает дверь и провожает в палату. по дороге чуть отстаёт, идёт вровень с юджином.

– такое случается. всё, что сейчас нужно: это сохранять спокойствие. я понимаю, что это трудно, но это нужно ему. понимаешь? он напуган, и ему больно. поэтому вы должны быть его опорой. не заставляйте его переживать ещё и за вас. ничего, что может нервировать. и никаких слёз в палате. кому тяжело – тот идёт на улицу. элио подключен к аппаратуре, это всё стандартные процедуры, переживать о них не стоит. если состояние стабилизируется, маску с него к утру мы снимем, – уже перед самым входом в палату повторяет снова и для всех: – все, кто хочет переживать и плакать, делают это за пределами палаты. это ясно? элио борется за жизнь, не усложняйте ему задачу. и не будите, - мельком смотрит на мониторы и только после этого уходит.

///
сон под морфином поверхностный и рваный. просыпаешься, когда родные заходят в палату. шевелишь рукой, намекая на то, что кто-нибудь мог бы взять тебя и за руку. силишься улыбнуться прямо сквозь маску. глаза слипаются. пульс частит. твоя мама подталкивает к тебе поближе юджина, сама вместе с отцом встаёт с другой стороны кровати. – я не специально, – говоришь тихо, снова снимая маску. тебе уже легче дышать. по крайней мере, в маске точно легче. – всё нормально, – надеваешь обратно и закрываешь глаза, снова погружаясь в сонное тёмное марево.

– ему вкололи морфин, поэтому он будет то спать, то просыпаться, - слышишь сквозь сон голос мамы, она, видимо, обращается к юджину. – мы все останемся здесь, солнышко. ты главное поправляйся, - а это уже к тебе. ты силишься сжать её руку, но у тебя ничего не получается. надеешься, что втроем они как-нибудь справятся. ты не умираешь, просто тебе немного нездоровится. всё это поправимо, утром уже сможешь позавтракать, сидя в кровати. ну, планируешь так.

боль в грудной клетке напоминает раздражённого и злого зверя. под действием обезболивающих препаратов она не кусается, только скалит зубы, и ты едва заметно морщишься, даже сквозь сон. то приходишь в себя, то снова проваливаешься в забытье. дышать тяжело, и сейчас ты думаешь о том, что, наверное, не так уж и плохо, когда в горло воткнута трубка, а сам ты введён в искусственную кому. когда твоё сердце остановилось первый раз, в искусственной коме тебя продержали около двух недель. они слились в одно тёмное и непонятное пятно. маслянистое, вязкое. сейчас ты с трудом цепляешься за реальность, в которой рядом с тобой находятся родные и близкие. чувствуешь прикосновение к рукам. это юджин и мама. они ласково водят подушечками пальцев по венам, нежно сжимают, стараясь не причинять лишней боли. отец маячит где-то в ногах, и каждый раз, открывая глаза, ты видишь, как он стоит, смотря куда-то поверх тебя. они все молчат, только слушают, как пищат аппараты. напряжение. ужас. неизвестность.

и самое жуткое, что ты едва ли чувствуешь что-то другое. тебе хорошо лишь в те моменты, когда реальность размывается окончательное, когда темнота затягивает. в палату беспрерывно заходят врачи и медсёстры, они что-то делают, добавляют какие-то очередные лекарства. доктор фридман качает головой, глядя на монитор. ночь будет длинной, ужасно длинной. ты лежишь так неподвижно, словно уже умер. кожа приобретает мертвенную бледность. это из-за недостатка кислорода и плохого кровообращения. тебя никто не будит, но ты просыпаешься от тихих слов. мама стоит над юджином, гладит его по плечу. ты так боялся, как они его примут, но, кажется, зря. и мама, и папа восприняли его ещё одним ребёнком, в их огромных сердцах нашлось место и для него.

— всё будет хорошо, он поправится. доктор фридман вытаскивал его и не из такого состояния, — шепчет успокаивающие слова, и ты на секунду встречаешься с ней взглядом, снова жадно хватаешь воздух, поступающий через маску, и обратно закрываешь глаза. сил нет даже на то, чтобы смотреть. аппарат предупреждающее пищит, аритмия медленно, но верно выходит из-под контроля. сердце бьётся в том ритме, в котором ему нравится это делать. у болезней сердца есть один плюс: ты сразу же погружаешься в спасительную темноту, как только что-то начинает идти не так.

///
палата в очередной раз заполняется врачами. они выгоняют всех в коридор, разбивая уже ставшей привычной напряженную атмосферу. у доктора лайтманна серьёзное лицо, он командует так громко, что слышно даже за пределами палаты. медсестра, подчиняясь его гневному окрику, закрывает шторы, чтобы родные не смотрели сквозь стеклянные стены на то, что происходит. кто-то заботливо выключает звук у аппарата: он сводит с ума всех, даже врачей. ты ничего не чувствуешь, не слышишь и не видишь. тебя нет.

плаваешь в чёрной вязкой темноте, пока врачи усиленно пытаются вернуть тебя обратно в уставшее и измученное тело. снова резкая боль, разливающаяся по грудной клетке, и оборванный выдох. открываешь глаза, тут же жмуришься. больно, больно, больно. не понимаешь, что происходит, в этот раз твоё сердце просто решило остановиться? или снова билось быстро, неровно и неполноценно? пытаешься прочитать по глазам врачей ответы на свои вопросы, но они на тебя не смотрят, их взгляды сосредоточенны на экране.

— сердце не справляется с нагрузкой. дозы максимальные, а без толку, — последнее, что слышишь, проваливаясь обратно в темноту. но в ней хотя бы не больно. время для тебя бежит быстро и незаметно. родных пускают обратно в палату только через час.

— не буду от вас ничего скрывать, ситуация скверная, — доктор лайтманн остаётся вместо фридмана. сейчас твой лечащий врач — он. — переживёт ближайшие сутки, будет жить дальше. пока продержим его без сознания, там посмотрим. в прошлый раз элио сменил доверенное лицо. мы ему уже позвонили, пока он не может говорить за себя, за него это будет решать доверенное лицо.

— он ничего нам не сказал. я думал, он записал туда юджина, а теперь вы говорите о ком-то ещё. ничего не понимаю, — отец всплескивает руками. — юджин, хоть ты нам объясни! — как будто юджин знает. ты не сказал никому, что сменил доверенное лицо. это было осознанное решение. никто из твоих близких не сможет выдернуть вилку из розетки в случае чего. они слишком сильно тебя любят. а у тебя нет никакого желания быть прикованным к аппарату искусственной вентиляции лёгких и искусственного кровообращения до конца дней своих. — кто у него записан, черт возьми? — спрашивает у врача, показывая на тебя руками. не понимает, они все ничего не понимают.
— сет стрикленд. с этой минуты все решения принимает он, — ты знаешь: сет сможет выдернуть вилку из розетки. и сможет сказать, когда будет пора прекратить тебя мучить реанимационными мероприятиями.

///
сет появляется в больнице и палате через сорок минут. взъерошенный, не выспавшийся, в мятой одежде. влетает и резко тормозит, оглядывая всех присутствующих и, конечно, тебя на огромной кровати. — я приехал, как только узнал, — оправдывается, что появился так поздно. ему пришлось ехать на предельно допустимой скорости. — мне сказали по телефону, что состояние тяжелое и нестабильное, что случилось? — переводит взгляд с одного на другого и смотрит так, словно это они все виноваты в том, что с тобой происходит. — как понял, решения теперь принимаю я. мог бы и предупредить заранее, — ему ты тоже ничего не сказал. знал, что наткнёшься на протесты. но теперь у сета нет выбора, ему придётся решать, что с тобой делать. подключать к аппаратам или нет, ставить рискованные препараты или нет, делать операцию или нет. всё на его плечах. обстановка в палате и без того напряженная, сейчас стала ещё хуже.

— я уже поговорил с его врачами, пока мы решили подождать пару часов. понаблюдать. если ничего не изменится, я дам разрешение на установку кардиостимулятора, — кивает в подтверждение своих слов, оставаясь стоять рядом с кроватью. а потом добавляет: — ну если вы все согласитесь со мной и врачами.
— сет, элио хотел, чтобы ты решал. значит, тебе и решать. спорить у его кровати мы не будем. сейчас нам всем нужно отдохнуть. мы не должны забывать о себе, иначе какой от нас толк? — в твоей маме включается женщина, которая провела у твоей постели не один год. — юджин, тебе в первую очередь нужно поспать, а потом поесть. не хочешь уходить, тогда спи прямо здесь и не спорь, — она решительно накрывает его пледом, но кресло от кровати не отодвигает. — ты ничего важного не проспишь, — отца отправляет спать в соседнюю палату, а сама с сетом забирает себе первое дежурство. — через пару часов сменимся, — ей нужно что-то делать, чтобы не сойти с ума. поэтому она командует и решает за всех, попутно организовывая непрерывное присутствие близких в палате.

наверное, единственный человек, который сейчас не нервничает — это ты. врачи не оставляют тебе возможности поддаться панике и тревожным мыслям. плаваешь в вязкой темноте, выхода из которой нет. в неё не пробиваются ни звуки, ни запахи. в ней нет ничего. вообще. есть один лишь ты в бесконечности пространства. и ты всё идёшь и идёшь куда-то, не ощущая собственного тела. невесомость. почти_космос.

а в палате непрерывно шумят приборы, считывая показатели. ритмичный раздражающий писк и мигающая в уголке монитора лампочка. тебе всё равно, кто остаётся рядом, а кто уходит. там, во мраке, не существует никого и ничего. там нет даже боли, что мучила тебя, когда ты на краткое мгновение приходил в сознание. больше уже не приходишь, убаюканный препаратами. они непрерывно поступают в сосудистое русло. кап-кап-кап. сет сидит на стуле, смотрит на монитор. он уже так сидел, тогда, в самые первые разы. от него — да от них всех — требовалось только терпение. им ещё тогда сказали, что если ты сдашься, если ты решишь, что бороться бесполезно, ни одно лекарство, даже сильнодействующее, не вытащит тебя с того света.

но пока ты борешься. пока ты ещё цепляешься за жизнь, продолжая пусть слабо, но дышать. грудная клетка часто-часто поднимается и опадает, отсчитывая минуты. врачи больше не заходят в палату, им не зачем, они отслеживают показатели с мониторов, стоящих на сестринском посту. тебе не становится ни лучше, ни хуже. сердце хаотично бьётся в груди. на самом деле оно устало. давно уже устало. его мышцы перерастянуты, они не могут толком сокращаться. сет старается не моргать, ответственно неся свою вахту. необходимость принимать решения давит на него, но он не жалуется. только иногда переводит взгляд на спящего юджина, думая, что вы с ним и правда похожи, как две капли воды. внешне. даже сейчас юджин с легкостью может посоревноваться с тобой бледностью кожи и размером синяков под глазами.

сет выходит из палаты через полтора часа, просто чтобы налить себе кофе. спать не будет, что-то ему подсказывает, что из всех твоих близких, он этой ночью спал больше всех. в палате доктор лайтманн, он стоит, гипнотизируя взглядом монитор. ему нечего сказать.
— я только пришёл, — сет переводит взгляд с юджина на твоего врача, ожидая от него каких-нибудь слов. а тот так и стоит, лишь только задумчиво теребит в руках медицинскую карту, снятую с края кровати.
— всё стабильно. аритмия не стала хуже, эти полтора часа он продержался, — кивает сам своим словам, стучит картой по ладони. — доктор фридман всё равно хочет поставить кардиостимулятор, но я думаю, что стоит подождать ещё. дозы препаратов не запредельные, возможно к утру всё стабилизируется, — он видел таких больных, ты у него отнюдь не первый. — во всяком случае, отек лёгких мы почти купировали, через пару часов, если ничего не случится, он пройдет окончательно, — врач берёт твою руку в свою, качает головой. кровь на периферию поступает плохо, от того кончики пальцев становятся синими.
— мы держим его без сознания, чтобы в случае чего не пришлось тратить время на это, — под “в случае чего” он имеет в виду подключение аппарата искусственного дыхания. этого, пожалуй, не хочет никто. — как только стабилизируется, вернём его обратно, — он старается хоть как-то их успокоить, хотя ничего обнадёживающего сказать пока не может.

— а если поставить кардиостимулятор, станет лучше? — мама смотрит в основном на тебя, а не на твоего лечащего врача. для неё операция — это надежда и это не страшно.
— я не уверен, что он справится с операцией. хотя установка кардиостимулятора проходит под местным обезболиванием и в принципе хорошо переносится. я бы посоветовал подождать, дать ему стабилизироваться, — мама кивает, принимая ответ. лайтманн так и не уходит, оставаясь с тобой. по-прежнему смотрит на монитор, пытаясь увидеть в нём то, чего нет.

к четырем часам следующего дня тебе становится значительно лучше. ты всё ещё остаёшься в реанимации с непрерывной подачей кислорода и в себя не приходишь. вокруг тебя организовано непрерывное дежурство. сет выходит из палаты только для того, чтобы поговорить с врачами. у них прибавляется энтузиазма и на кардиостимуляторе доктор фридман перестаёт настаивать. аритмия более или менее контролируется препаратами, хотя никто точно не может сказать, когда твоё сердце снова решит бесполезно трепыхаться.
— юджин, ты бы съездил домой, поел хоть нормально, — отца мама уже уговорила уехать, хоть ей и пришлось повоевать. — и привёз элио одежду. он не любит больничные пижамы, — это уже, можно сказать, последний аргумент. конкретно в данный момент тебе плевать на пижаму. сойдет и эта, больничная. белая в какой-то голубой треугольничек. ты с ней сливаешься цветом. растворы продолжают непрерывно поступать в твои вены. кап-кап-кап. монитор периодически пищит, фиксируя выпадение очередного удара сердца. все, наверное, уже перестали обращать на этот звук внимание.

— мама, — приходишь в себя постепенно, с грузящих препаратов доктор лайтманн снял тебя ещё несколько часов назад, но не стал говорить об этом родным. голос сквозь маску звучит глухо. они не обращают на тебя никакого внимания. рука кажется тяжелой, ты с трудом ею шевелишь. пытаешься дотянуться до маски, морщишься от боли: все мышцы ломит. — мам, — подаёшь голос снова, осторожно и с усилием стягивая с тебя маску. — пусть останется, — с трудом, разбивая слова на слоги. голос хрипит. глаза не открываешь, не можешь. маска возвращается обратно на лицо, рука падает. ты устал, смертельно устал. закашливаешься прямо в маску, и морщишься от вспыхивающей боли в грудной клетке.
— солнышко, ты пришёл к себя! — мама склоняется над тобой и улыбается. — если ты хочешь, чтобы юджин был рядом постоянно, то конечно, — всё, лишь бы ты был в порядке. руки лежат неподвижно, ты лежишь неподвижно. старательно дышишь, сосредотачиваясь на вдохах и выдохах.
— не, — пытаешься поднять маску другой рукой и даже на мгновение открываешь глаза. просто чтобы недовольно посмотреть на родных. — ссорьтесь, — припечатываешь тихо, едва слышно, и снова закрываешь глаза. сердцебиение подскакивает.
— никто не ссорится, элио. не снимай маску, доктор лайтманн будет ругаться, — послушно киваешь и шевелишь пальцами, намекая, что тебя можно и нужно взять за руку. в неё поставлен катетер, но какая разница. просто не нужно сильно сжимать.
— мы сходим с сетом в кафе, а вы побудьте вдвоем. юджин, ты ответственный, — мама грозит ему пальцем, и выходит, утаскивая за собой и сета. пока тебе более или менее хорошо, у них есть возможность купить на всех кофе и хоть на несколько минут расслабиться. никто не знает, что будет дальше. даже ты. — привет, — шепчешь брату, снова контрабандно приподнимая маску и не открывая глаза. хочется спать.

медленно и сонно моргаешь, разглядывая сидящего рядом с тобой юджина. он выглядит так, словно не спал всё то время, что ты провёл в больнице. сколько, кстати? время для тебя размывается, как будто ребёнок вылил воду на акварельный рисунок. в палате нет часов и тебе не на что ориентироваться. не помнишь, как первые часы здесь то приходил в себя, то снова отключался. если говорить на чистоту, то вообще ничего не помнишь из того, что происходило в больнице. последние твои воспоминания относятся к тому моменту, где ты просыпаешься от острой боли и невозможности нормально дышать. сейчас почти не больно, наверное, этим ты обязан наркотическим обезболивающим, циркулирующим в твоей крови. вяло подставляешь руку под прикосновения юджина, шевелишь пальцами. хочешь, чтобы он взял тебя за руку. не гладил. просто взял. хочешь, чтобы лёг рядом с тобой на кровать, и ты мог положить голову ему на плечо. ты много чего хочешь, но просто лежишь, практически не шевелясь. движения отнимают много-много сил. а ты устал, ты смертельно устал.

закашливаешься, даже не пытаясь стянуть с лица маску. тебе и правда только ленивый не сказал, чтобы ты её не снимал. с ней нормально, даже хорошо, только говорить неудобно. слова теряются в пластмассовом корпусе. коротко облизываешь губы — они сохнут, во рту и вовсе пустыня. замираешь и довольно жмуришься, когда юджин целует. тебе нравится. у него тоже сухие губы, он что, не пил вместе с тобой? но тебе-то в вены льют какие-то растворы. даже сейчас что-то подключено. полупрозрачные пакеты, надписи с обратной стороны. всё же стягиваешь с себя на маску, чтобы ответить юджину. — постараюсь. ничего не помню. было больно и темно, — голос хрипит, из-за нехватки воздуха фразы получаются разорванными. говоришь медленно, судорожно вдыхая. мышцы на руках от усилия начинают трястись, и ты, пока юджин не обратил на это внимание, возвращаешь маску. жадно дышишь, хотя воздух неприятно пахнет вот этими характерными больничными запахами. тебе не нравится. но, с другой стороны, не дышать совсем тебе не нравится больше.

подставляешься под руку юджина, продолжая довольно жмуриться. любишь, когда он касается. когда вот так треплет. это что-то из области нормального. никак не относящегося к больнице. приборы, к которым ты подключен, равномерно пищат, на мониторе мигает красная лампочка. ты стараешься не смотреть, но не потому что тебе не интересно, а потому что не хочешь ничего знать. ты жив и этого достаточно. твоему сердцу нужна поддержка и отдых. тебе нужна поддержка и отдых. перспектива проваляться на больничной койке недели две-три тебя не радует, но и не удручает. наверное, ты просто уже привык и в достаточной мере смирился с диагнозом.

киваешь юджину на вопрос об озере. конечно, ты помнишь, разве такое вообще можно забыть? когда тебе станет лучше, вы обязательно съездите снова. вдвоем. только ты и юджин, и никаких посторонних людей. тех, что будут задавать неудобные вопросы, и мешать вам наслаждаться обществом друг друга. не стесняешься того, что между вами происходит, но и не торопишься рассказывать всем вокруг. люди не поймут. они никогда не понимают, а у тебя не так много времени, чтобы тратить его на чужое непонимание. снова стягиваешь с лица маску: — пить хочу. не знаю, можно мне? — наверное, врач говорил, можно или нет. сейчас кажется, что выпил бы целую пятилитровую канистру. на самом деле, едва ли сделал бы пару глотков: слабость очень сильная. не можешь даже на бок повернуться, так и лежишь на спине. — и спать хочу ещё, — добавляешь, зевая. глаза слипаются. сонливость в твоем состоянии весьма объяснима: сердце работает плохо, из-за чего головному мозгу не хватает кислорода. закрываешь глаза и слабо улыбаешься словам юджина. ты тоже его любишь. о чем и говоришь, уже не пытаясь снять маску. такие слова можно услышать, даже когда они произнесены одними губами.

снова засыпаешь. из-за обезболивающих сон поверхностный, прерывистый. к тому же в палату снова приходит врач. — как себя чувствуешь? — как будто по тебе непонятно. немного морщишься и, чтобы не раздражать доктора тем, что снимаешь маску, показываешь ему пальцами жест “ок”. он кивает в ответ и снимает с шеи фонендоскоп. слушает сердце и лёгкие прямо через больничную пижаму. сосредоточенный такой. — попробуем поменять маску на катетер? — ты-то не против, но не уверен, что сможешь нормально дышать с канюлей. врач возится, меняя, крепит специальным скотчем трубки, чтобы не слетали и несколько минут следит за тем, как меняется сатурация. — вроде бы неплохо. говорить сможешь. будешь задыхаться, вернём обратно. отдыхай, — он, наверное, в первый раз улыбается юджину, заботливо поправляет на тебе одеяло и выходит. ты лежишь с закрытыми глазами, просто слушаешь, как работает аппаратура.

в палате в основном тихо. ни мама, ни сет не возвращаются. вы с юджином вдвоем, тебя устраивает. он подает тебе стаканчик с трубочкой — врач разрешает и пить, и даже есть, — и ты делаешь несколько глотков, не приподнимаясь на кровати. захлёбываешься из-за недостатка сил и закашливаешься. но во рту, по крайней мере, перестаёт быть так сухо. киваешь в благодарность. — я посплю, ладно? — спрашиваешь, пытаясь хоть немного развернуться в сторону юджина. получается. удобнее всего, конечно, и вовсе лежать на животе. дышать так легче. но сердцу, правда, так тяжелее, поэтому ты лежишь так, как уложили медсёстры. снова медленно облизываешь губы, подтягиваешь одеяло повыше: в палате прохладно. замолкаешь минут на десять-пятнадцать и кажется, что будто спишь. дыхание неровное, как и твое сердцебиение. открываешь рот, словно кислорода, поступающего через нос, не хватает. и правда не хватает, но маску не хочешь. не можешь уснуть, просто дремлешь. и, не открывая глаза, спрашиваешь у юджина тихо-тихо: — сильно испугался? я сильно, — нет смысла это скрывать. ты правда очень сильно испугался, тебе давно не было так плохо. концентрация обезболивающего уменьшается, а вместе с этим возвращается боль. не сильная, но тем не менее. — я не хотел, чтобы так было, — говорить длинными фразами тебе сложно, поэтому ты их дробишь, а в промежутке пытаешься отдышаться. — я ездил в больницу, — тебе кажется, что стоит прояснить некоторые моменты. да, ты не делился ни чем с юджином, но к врачу правда обращался. просто иногда так бывает: таблетки перестают работать. — всё должно было быть хорошо, — но получилось так, как получилось. твоя жизнь — пороховая бочка, которая может рвануть в любой момент. и самое жуткое в этом то, что этот взрыв заденет и всех твоих близких. — я поправлюсь, — ты постараешься. тихо вздыхаешь, словно из шарика выпустили весь воздух, и, морщась, почти переворачиваешься на бок. так лучше. хотя, объективно, конечно, не лучше тебе никак.