Средненький самолёт отрывается от земли на скорости от ста сорока девяти до ста семидесяти семи миль в час. Горячая японочка под Робертом Майерсом гоняет на отметке двести тридцать миль в час минимально и до того разгоняется, что наездник Ямахи успевает не только взлететь, но и красиво ёбнуться с вершины жизни в мусорную свалку, что есть Хоукинс.

Как в лучших легендах о падении духа, всё естественно началось с бабы - тогда ещё молодой победитель гонок был воплощением девичьих фантазий о хулиганах-ковбоях, и в ус себе не дул, закидываясь очередной триумфальной пинтой. Немудрено, что эдакий прынц на металлической коняшке тащил в отель молоденьких (и не очень) девок одну за другой. И не то чтобы он как-то планировал видеть некоторых из них чаще одного раза, но Стеф оказалась прикольная и весёлая, и ну сами понимаете, мужик организм простой, тем более когда этого мужика зовут Роб.

Так уж вышло, что несмотря на талант к механике и скоростям, Майерс был существо вопиюще примитивное, засим карьерный рост так и не повысил его планку в сердешных делах. В общем, он как-то неосторожно втрескался, даже удивился, что у него так стабильно стоит на сверстницу, а потом оказалось, что гуру минета всего пятнадцать годочков, молоко на губах, что называется, обсохло не так хорошо, как сперма, и выходит всё эдак, что через восемь месяцев и неделю из ребёнка исторгнется ребёнок. Роб высказался на сий счёт довольно ёмко: "Пи3д€ц охуеть", нажрался как свинья и в этом замечательном состоянии выдал Стеф гениальную мысль:

- Выходи за меня короче, ну, родишь там, тыры-пыры, заживём. Может те и пятнадцать, но вот те крест, если пизжу - ты, кисонька, взрослее многих баб-моих ровесниц. В смысле, зрелая вся такая, деловая-хозяйственная, - это была срань чистой воды, поэтому Майерс добавил искренности, не без несколько стыдливого бурчания, - И сиськи не детские. Я ж не педофил бл$ клянусь. Меня вообще дети не это самое. Не заводят, - гонщик тут икнул, смочил высохший рот слюной, почесал макушку да добавил, - И подростки тоже! - на сим моменте доселе (едва) стоящий на коленях олух пошарился в косухе и вытащил колечко от энергетика, - Нормальное купим короче завтра. Ну чё скажешь, кис? 

К счастью иль горю, родители с обеих сторон новоиспечённой семейки были наглядными представителями white trash, так что возникать никто не стал - мамка Стеф наконец-то перестала заебывать с абортом, а старики Майерса обрадовались, что сынку не зазвездился и взял в жёны нормальную, простецкую бабу из народа, с которой можно и навозом пахнуть, и на гитарке повыть, и в свет даже, если приспичит, выйти. Прям-таки весь наборчик был при Стефке - и приручённость к дерьмовым условиям, и чисто женское стремление к лучшему, и романтика с большой дороги. Сид и Нэнси курильщика, бл$ть - идиллию портил только младенец, которого во имя продолжения семейного проклятья так себе мужских имён обозвали Микки.

Отец из Роба был, греха таить, просто пи3д€ц - почти всегда пахнущий перегаром, он либо пропадал до утра, либо доебывался к дитятку с играми в духе "я сейчас подброшу тебя до потолка, а потом попробую поймать с нарушенной координацией". Вроде как Микки даже нравилось, он чё-то даже смеялся, а потом пришёл подростковый возраст, мелюзга позврослел и стал какой-то сильно сложный, а Майерс с сильно сложным взаимодействовать не умел - скажем, ему проще было деградировать и встрять в долги, чем общаться с щетинящимся подростком. Пропитый мозг уж был не так резв на реакции, и хотя Роб оставался очень недурным гонщиком, он стремительно сдавал позиции как спортсмен.

Тратил Роб на семью и байки не меньше, чем в золотые годы своего успеха, зарабатывал значительно хуже, так что в какой-то момент обнаружил себя в волнительной позе раком - добродушный товарищ по цеху, которому он торчал, оказался шишкой клуба-однопроцентника, знаменитого незаконного "Вагос", где байкеры под прикрытием любви к быстрой езде шуршали наркоторговлей, алкоголем и оружием - да и греха таить, любой внеплановой контрабандой, которая только подворачивалась под руку. Говорилось, что провинившиеся перед главарём вынуждены были выполнять задачки по перевозке запретного товара в филейных частях, иначе бы поели совсем не шальной пули. Особого выбора Майерсу и не осталось - мог бы продать всё, включая жену и запасы для Микки на учёбу в вузе, но чёт ему не понравилась мысль стать в глазах сына ещё большей хуйней, и Роб ушёл к "Вагос", отрабатывать долг курьерской работой, в которой главный навык был молчание.

Скорее всего, он уже тогда заебал Стефани и отнюдь не в желанном смысле, потому что пришёл с размозженной головой - воистину, каким-то невъебическим чудом он избежал смерти, когда успел скрыться от банды-конкурента на своей уставшей от жизни японочке. Непонятно, как он по дороге не вмазался в аварию, с учётом травм - врач постановил вагон сотрясений и первый микро-инсультишко, который Роб даже не заметил на всплеске адреналина. В общем, с тех пор большой спорт послал его с концами и пришла скучная мирская жизнь без хмеля; с "Вагос" пришлось расплачиваться квартирами в Нэшвилле и Лос-Анджелесе, хоть Майерс и хотел дослужить своё - жена не захотела даже слышать о таком варианте и вполне ясно дала понять, что так пахнет развод.

Старость пугала до усрачки и не перестала пугать, когда Майерс осел (осёл) в трейлере, томно припаркованном у Хоукинсовской свалки; Индиану он чертовски невзлюбил за пышную зелень и маленькое население, очень уж привыкший к зною и пыли родных краёв. Зато, то ли от тоски, то ли от кризиса среднего возраста, кое-как осваивал кулинарию и даже вернулся к сочинительству музыки, на которое забил ещё в двадцать три годочка, когда Стефани, прости ты господи, было всего семь. Не то чтобы кому-то в этом городке нахуй сдались его песни, полные духа Теннесси и ковбойских мотивчиков, но он честно пытался этим зарабатывать и даже шлялся по кабакам в качестве местной тщедушной звезды. Каким-то макаром даже откопал любительский мото-клуб в рамках закона, хотя весьма редко его посещал - вокруг были одни позёры, и память о былых днях давила всё сильней.

За утренним мытьём посуды Роберт вспомнил, как они с Стеф провели медовый месяц на ебучем Бора-Бора и были объектом внимания Переца Хилтона; обложек мотогонщики обычно не удосуживались, так как не являлись селебрити ни А, ни В класса, но свою скандальную страничку молодожёны с охуительной разницей в возрасте таки получили, и мусорные программы на ТВ тогда вещали разные мнения - одни настаивали, что красавчик Роб моральный урод и растлитель малолетних, другие крысили, что невинная девочка выглядит ничуть не младшего своего суженого. Теперь та жизнь была в прошлом - по раковине пробежал завсегдатай-таракан, и Майерс просто провёл его взглядом, то ли жалобным, то ли абсолютно безучастным. Честно говоря, хотелось выть.

Много лет да зим назад счастливые ебанаты пошли выбирать нормальные кольца - гонщик не мелочился и выложил на них кругленькую сумму. Хотя кольца не попались Вагосам за долг, их пришлось пустить на учёбу Микки - и вот казалось бы, колледж уже оплачен, университет не за горами, а сын даёт ебу и уверенно шлепает по следам отца, бросив к хуям учёбу и отправившись на поиски себя, которые он понтово обозвал современным словечком "gap year". Роберт помнил, как одевал крупное бриллиантовое кольцо на руку жены, залюбовавшись, как оно шло её некоторой эпатажности; он сказал тогда:
- Ты пи3д€ц ненормальная. Я тебя обожаю, - и протянул единственный при себе мотоциклетный шлем.

Роберт помнил - оттого огорчался ещё больше, уже от всего в совокупности - от буйного Микки, от охладевшей Стеф, от волнительной стайки тараканов, умыкающих крошки его хуёвого завтрака. Он малодушно прозвал их именами шишек из банды, но радовало это не так сильно, как хотелось бы, так ещё и эта злоебучая осень - Майерс совершенно не привык к сменяемости сезонов и смотрел на грустную, желтеющую листву с недоверием инопланетного попаданца. Тараканы - Сиплый Санчез, Родриго-младший, Хромой Хорхе, Шон-ковыляка и Большой Дуглас - скрылись из виду в туалете, что, пожалуй, стало последней каплей.

Первой каплей в срыве Майерса стал старина Джек, что Дэниелс, и, посмаковав его с минутку, горемычный музыкант, отвыступавший своё на этот вечер, убрал рокс и выпросил сразу бутылку, к горлышку которой присосался так, как в последний раз присасывался разве что к соскам жены лет десять назад. Лакал он знатно да залпом, под радостное улюлюканье зевак и горсточки маргинального вида фанатов его творчества, лакал да лакал, пока не долакался до прелестной слабости в теле, приведшей за руку долгожданную веселость души.

Примитивному существу, что есть Роб, всегда было комфортно именно в веселье - испытания жизни он не ценил и всё не мог искренне смириться со многими её аспектами; например, тем, что классная карьера может пойти нахуй, если не стараться так же, как до триумфа; а ещё тем, что можно, будучи тупым мальчишкой внутри, заработать старость и инсультик, который вроде ни на что и не повлиял, но принёс с собой восхитительные мигрени и скачущее давление. Всё это не было правдой сейчас, в гуще опьянения - он снова был молод и прекрасен, в центре внимания всея и всех, даром что его нынешняя аудитория отличалась от тараканов разве что человеческой речью.

Домой в трейлер Майерс плёлся с гениальной идеей, что чем подкрашивать корни, можно вообще покраситься в блонд, или, о, почему бы не смольно-чёрный, говорят, он круто молодит; на полпути он, разумеется, забыл уже всё, что задумал, быть может, вместе со своим именем, и напевал под нос собственную песенку, не попадая в ноты и напрочь каверкая все слова. Музыкантишко вошёл ключом в замок где-то с восьмого раза, чем очевидно похоронил все шансы войти другим ключом в замок жены, о чем, конечно, не ведал, уверенный в собственном великолепии, и очень радостно переместился на диван в центре трейлера, споткнувшись по дороге о свои же ноги.

Весь блаженный и улыбающийся, Роб снял кепку, расстегнул рубашку, но не тронул косухи, весь из себя классный и важный, и упал головой на подлокотник дивана, который пах сыростью и отчаянием. Однако, это не омрачило счастья Майерса, внезапно возжелавшего отведать женской плоти, поэтому следующим его шагом было в полную голосину позвать жену:
- Стэээээфаниииии, ты где там пряяячешьсяяя? Кис-кис-кис-кис-кис, - он нашёл свою идею покыскысать на супругу очень остроумной и засмеялся, хрипя, буркая и булькая одновременно с тем, как смех выходил из него сипло-хрипящим хихиканьем.

Когда появилась жена, Майерс потянулся рукой к ней, или точнее к её груди, с мечтательным выражением лица человека с двухзначным айкью, впрочем, без двух минут однозначным. В этот миг его праведная потаскуха и причина всех бед (так было удобно думать) была прекрасней всех на свете, как настоящая:
- Королеееева, - и король её, загоревшись идеей встать на колено  как в молодости (только хуй знает зачем) свалился с дивана прямо к ней под ноги, где и сытенько захрапел.

Отредактировано Tadhg Kennelly (2022-12-16 15:16:55)

Роберта тошнило прямо с утра, с того самого момента, как обнаружил себя на полу, хмельным глазом уловив дорожку слюны, убежавшей от него на пыльный, дощатый паркет. С тех пор он успел относительно выпрямиться, снять уличную косуху, доковылять до кухни и присосаться к воде из-под крана, но тошнота никуда не девалась, то ли намекая на пищевое отравление, то ли, намного вероятнее, сигналя о том, что печень уже не справлялась с лошадиными дозами спирта, отчего мозжечок все ещё барахтался в луже вискаря.

По всем сигналам тела, ему хватило даже малейшего запаха сырого, но свежего (!) мяса, чтобы его окончательно стошнило куда-нибудь на свою жизнь, однако, судьба распорядилась ласковее и пульнула в него сразу полотенцем, от следов жизнедеятельности поменявшем цвет с белого на совершенно неопознанный. Махровая ткань исторгнула в его ноздри элегантный шлейф тухлых яиц и пота, звёзды выстроились в ряд, раздражитель сошёлся с рефлексом, и содержимое желудка Майерса, почти полностью жидкое за исключением скудных пивных закусок, омрачило своим присутствием кухонный стол, с которого затем стыдливым метрономчиком капало на ковёр.

- Бл$ть я ебал это всё в рот, - справедливо заметил Роберт и вздохнул, всё тем же полотенцем вытерев рот и теперь пытаясь протереть стол, однако, его попытки явно оказались тщетны с учётом повышенного интереса со стороны Хромого Хорхе - Майерс его узнавал лучше всего, потому что у тараканчика была неравномерная походка, точно бы кто-то и вправду отдавил ему одну-две ножки из шести. Хотя визуально так сразу и не скажешь, но и по виду Роба-то не заподозришь о перенесённом микроинсульте, так что он даже чувствовал некоторое родство - разумеется, не без щедрой доли отвращения (к себе, к нему, к мирозданию). В общем, Хорхе очень понравилось бегать по внутреннему мира хозяина трейлера, на что последний, честно, замешкался и прикинул, что одним полотенцем тут не обойтись, и вообще понадобится ещё и вода с мылом.

Что-то было не так. Майерс вспомнил об этом только когда снял рубашку и пошёл мочить её под краном, чтобы использовать как тряпку. Не успел он дойти до раковины, как увидел жену и понял, что полотенце швырнула не судьба, а супруга, и она даже что-то говорила. А что она говорила? Роб внимательно посмотрел на жену и очень напряг извилины, но припоминал только саму усталую интонацию - слова убегали от него порезвее даже тараканов, и мужик сдался, решив довериться чему-то типа логики, впрочем, хваленой мужской рациональности у него было поменьше, чем даже чувства достоинства, о чём большую часть времени вовсе не догадывался, все свои невзгоды спихивая исключительно на злодейку-жизнь (и Стефани, потому что за каждым успешным мужчиной стоит великая женщина, а у него чё, у него вот она).

- Слушай, ну я эту кашу заварил, я и расхлебу, в смысле, вытру, чё ты. Так смотришь, как будто я тебе почистить предложил. Ай, - на миг Роберт зажмурился от скрипящего шума в висках и сжал-помассировал их пальцами, внутренне воя от осознания, что его ждёт великолепное похмелье на весь день, - Иди поспи или, не знаю, коготочки свои перекрась, только не стой тут, а. От яркого башка раскалывается.
И вот пока Майерс это говорил, его ясну головушку наконец осенило, что полотенце прилетело в него до того, как его вырвало, соответственно, он не совсем угадал с сутью её претензий, что ему не понравилось. Недо-музыкант сделался хмурой тучкой и открыл глаза, убрав пальцы от висков и сжав в кулаки руки. Сжав-разжав, сжав-разжав и выдав от всего сердца: - А собственно какого хуя ты в меня это кинула, кисонька?

Хромой Хорхе разделил с Робертом его возмущение и упал на ковёр брюшком вверх, беспомощно увязнув в постыдных массах. Майерс краем глаза уловил его потуги и со всей жгучей ненавистью кинул рубашку на пол, так, что она неловко скрыла весь позор, как будто это что-то меняло. Не меняло ничего - любви в этой комнате всё ещё было меньше, чем еды. В холодильнике, если что, томно вешались мыши. Невыносимо хотелось пить, желательно сразу три литра, и, пожалуй, стоило некоторого человекоподобия ради ополоснуть рот зубной пастой, но Майерс застыл с явным намерением разобраться, почему это на ровном месте на него быковала женщина, последний раз искренне поцеловавшая его когда-то не в этом веке.

Словно не по её вине они теперь пресмыкались в этом гадюшнике - так думал лучший гонщик нулевых, словно с наибольшей вероятностью не выращивал бы на себе цветы, останься он в своё время с Вагосами. Вон настоящий Хорхе и вправду хромал на обе ноги от ножевых да носил в шее три пули, и ничего, лафа - баба до сих пор шлялась по бутикам в свои Шанели-Шманели. Короче, пусть не вот это вот его кисонька, а то атата, сказал внутренний мужык, который вчера нажирался и собирал комплименты своему горе-творчеству - таки их бодрящий эффект ещё не успел уйти далеко.

Отредактировано Tadhg Kennelly (2022-12-17 19:21:43)

Когда Роберт Майерс вылупился на свет, акушерки едва успели поймать младенца до того, как он плюхнется на грязный больничный пол. С тех пор и вплоть до переезда в унылый Хоукинс мальчишка, волею рока обречённый на дряхлеющее тело, носился по жизни, не вглядываясь в то, что успел проебать, и не анализируя, что выкинет будущее. Как в своё время прыгал на карниз и падал вместе с занавесками, так резвенько и газовал на байке, ради трофея ли, иль чтобы в сохранности доставить партию отборного колумбийского кокса. Скорость была само собой разумеющейся частью жизни, как дыхание или голод; тело не могло предать, оно всегда слушалось команд, маневрировало на поворотах, переворачивалось в воздухе, справлялось с алкотой и могло несколько раз за ночь. Всё изменилось практически в одночасье - черепная травма забрала доступ к профессиональным гонкам, долги - все деньги, Индиана - душу.

У Стефани, ряженой сучки, не было души, потому что она видела в нём только деньги - всё чаще размышлял Майерс и всё больше убеждался в истинности этих мыслей, вопреки тому, что именно его сученька настояла на выплате долгов вместо безоблачной для себя жизни. Вестимо, наложила кирпичей, что следующая дизайнерская сумочка придёт вместе с полицией или звоночком из морга, а может и вовсе с дулом пистолета, уткнувшимся ей в висок. Наложить-то кирпичей наложила, переехать переехала, да истинную жизнь в бедности, очевидно, не представляла и теперь вовсю превратилась в комок бешеной неудовлетворённости каждым его выдохом, что бесило пи3д€ц, ибо служило зеркалом: смотри, смотри сюда, Роб, вот это ты теперь, я знаю, ты всё ещё чувствуешь себя молодым парнем и грозой трасс, но ты бредишь, у тебя проступают седые корни, хиатальная грыжа, две межпозвоночных, жировой гепатоз и - венец всея твоего мужества - отменная гипертония.

- Пи3д€ц, простите, Ваше Величество, - раскланялся Роберт Майерс, всей своей грузностью качнувшись вперёд и закашлявшись, пока гнулся в подобии реверанса, - Я же бл$ть забыл, что у Вас с утра дела государственной важности, а я тут мудак такой, жену будить удумал, хорошим настроением с хуя-то там поделиться хотел. Чё это я реально, бес попутал. Давай, стой тут важная, кури, крась рот, а я буду обходить тебя стороной как реликвию неебически священную, отчитываться о каждом чихе, и, - совсем закашлялся Роб, выпил воды из-под крана и договорил, едва ли сдерживаясь, чтобы не ударить кулаком по чему-нибудь очень близкому к Стефани, - Бабки носить до последнего центика. Бабе-то чё, достаточно быть красивой, ошибок баба не делает, потому что нихера вообще не делает. А мужик давай отвечать за каждую бл$ть осечку до последнего вдоха.

Вчера было хорошо - впервые он почувствовал, что чего-то, может быть, стоит и в новой жизни. Алкоголь был лекарством, потому что с ним можно было забыть обо всех ограничениях и поверить в то, что балладные песенки и правда станут его новыми гонками. Вчера он чувствовал себя тем самым Робертом Майерсом, который сажал сисястую несовершеннолетнюю девку на свой мотоцикл, строго топлес, обвивал себя её руками за торс и гонял так по ночному Лос-Анджелесу, заливисто воя на неполную луну сквозь нетрезвый смех. Тогда Стефани была сгустком отбитости и восхищения и не сулила ничего, кроме веселья, даже когда обросла брюхом - она казалась идеальной пассией и совсем ничем не выдавала в себе будущей сварливой тётки.

Майерс хотел всего лишь этого - немного восторга, хотя бы в форме слов какой-то поддержки; немного игривости, хоть даже в виде беззлобных колкостей; хотел и нарывался то на пассивную злобу, то на разочарование, где последнее было самым невыносимым чувством из выборки. Пьяным ему даже почудилось, что он непременно получит желаемое, но протрезвев, он всего лишь надеялся на молчание. Какую-то, бл$ть, снисходительность, негласное признание, что ему тоже приходилось тяжело, что он тоже имеет право нахуй сорваться и расслабиться, тем паче что вполне умел вытирать за собой собственное дерьмо и не требовал от "хозяйки" этого трейлера свыше стандартных обязанностей, не связанных с форс-мажорными ситуациями вроде этой.

Окислый запах его внутреннего мира всё резче щекотал в носу, отчего головная боль Роба превратилась в фейерверк из глаз. Он решил проблему гениально и вместо аспирина взял сигарету и без спросу прикурил её от сигареты Стеф, пока та выдыхала после очередного затяга. Какая-то дешёвая романтика после пятидесяти - бесстрастно посраться и вместо примирительного секса сразу приступить к курению. Табак во рту был приятен, как-то менял запечатавшийся в рецепторы привкус желчи, и, греха таить, чуть-чуть забивался в ноздри, делая аромат жгучей рвоты менее невыносимым. Рубашка на полу подрагивала от поползновений Хорхе в сторону свободы, и что-то было в этом зрелище сугубо человеческого, такого, максимально понятного Роберту в этот момент - его собственное тело было как капкан из рубашки, из которого не выползти живым.

- Я бл$ть не Бобби, - затянулся Майерс и сам поморщился от того, как жалко прозвучала попытка отвоевать своё имя у никчёмной девчонки вместе с уважением. Омерзение к собственной слабости вызвало новый приступ тошноты, и Роб поспешил открыть окно, чтобы не украсить пол вторым слоем подливы.
- И вместо ёбаного полотенца ты могла просто спросить меня ртом, где я там был и чего делал, прикинь. А ещё могла ртом попросить впредь не будить тебя ночью. Но ртом у тебя только одно, да, получается? Хотя откуда мне знать, не растеряла ли ты там навыки за последние х¥й не знает сколько лет, - музыкант выдохнул дыму и протёр глаза, отяжелевшие от кровяного давления, - Пожалуйста, съебись с кухни. Я хочу побыть один, - копошивший таракан обещал помешать его смелым планам.

Отредактировано Tadhg Kennelly (2022-12-17 19:15:12)

Промозгловатый ветер Индианы, юркнув в открытую форточку, усмирил Майерсов пыл. Забрав с кухни энную долю зловония, поигрался с дымом от сигарет и скинул пару салфеток на мокрый пол. Роберт воспринял это как рок и забил на Стефани, которую ловко обесценил в голове как «раскудахтавшуюся бабу». Жена впитала всё хорошее настроение как тряпочная ткань теперь впитывала его рвотные массы - придётся выкинуть, раздосадовался в мыслях Роб, потому что лишних денег тратить на быт не очень хотелось. Топливо жрало огромную часть его накоплений, чего раньше никогда не осознавал - расходы на бензин тогда казались настолько смешными, что он и не всматривался в прейскурант. Ещё преступные суммы тратились на банальнейшую еду, бешеные бабки просто на то, чтобы несколько раз в неделю поесть щупленького мясца. Майерс помнил свой непередаваемый ахуй, когда впервые в жизни всмотрелся в цены и сравнил их с тем, что стыдливо шаркалось на его банковском счету. Там, где раньше хорохорилось по пять нулей, а перед покупкой проданного уж дома все заветные шесть, теперь позировал средний палец. Майерс, если уж по-чесноку, до сих пор не догонял, как оно так произошло - долги будто очутились сами, рухнули на его головёшку с неба, перекрыв весь путь. А потом жил так же припеваючи, словно и не было их, долгов - они со Стеф тратили те же царские суммы и совсем, будто бы, не стеснялись факта, что он сделался мафиозный курьер.

Домыв кухню, Роб увальнем упал на тот же унылый диван, где околачивался минувшей ночью перед тем, как низвергнуться на пол. Лениво уловил он нотки слюны, которой, видимо, успел накапать и сюда, и совсем сник, пылко возжелав провалиться под землю и напиться так, чтобы отключился пульс. За те два года, что он держался без выпивки, он всё ждал, что это как-то похвалят, оценят, но тяжелая жертва была расценена как само собой разумеющееся, а мозги изрядно вытраханы недовольством, что зачмуханный трейлер выглядит хуже, чем номера в мотеле, где работает жена - а это всё-таки заявление. Короче, фантазия как угодить миссис Майерс у Роба иссякла дочиста, и нынче он, придавленный головной болью и тщетностью бытия, не видел вообще никакого смысла не пить ради Стеф. Мог бы, наверное, не делать этого для сына в его-то опасном подростковом возрасте, но того и след простыл, и даже не маячил на горизонте. Тем лучше, подумал он вспышками затухающего сознания; тем лучше, потому что теперь он сможет спокойно деградировать и умирать. То, что за него так мыслило похмелье, и на самом деле уже вечером в матёрых косточках проснётся желание петь и кутить, Роберт, конечно, не понимал, ибо не славился талантом самоанализа даже в лучшие свои годы. На перепутье между бодрствованием и сном он услышал свой ржавый храп, хихикнул и отключился, аккурат к тому моменту, когда Стефани только натягивала свой шлюший нарядец, чтобы уплыть в закат.

Что-то, отдаленно напоминающее «ага», быть может и покинуло его рот с очередной храпинкой, когда дверь захлопнулась. Однако, он не расслышал ни про Кэрол, ни про «ушла», и отреагировал сугубо по привычке на интонацию, так что когда глаза его разлепились и увидали время на стареньких часиках, он вовсе не задался вопросом, где так поздно шляется его жена. Вернее, он и не знал, что её нет дома, хотя не то чтобы в этом домишке так уж просто кого-то потерять, посему радостный, что его не пилят с самого пробуждения, направился в туалет, оттуда на кухонку, и вдоволь наелся позавчерашней пиццы - целых три резиновых кусочка практически благодать. Шлифанул эту радость арахисовой пастой, которую не на что было мазать, и довольненько хрустнул всем телом в преддверии дня, хотя времени-то было уж восемь часов вечера. Всего через три часа, он помнил, Стефани пойдёт спать, как шла спать все эти два года унылой жизни, и он почему-то запомнил это время, может быть, потому, что первое время старался поймать её в десять тридцать, но стабильно попадал то на головную боль, то на месячные, то на дикую усталость. Со временем уж перестал даже пробовать, но знание сохранилось и напоминало по вечерам, что в одиннадцать часов точно будет тихо-тихо. Невиданная радость, что тихо было уже сейчас, хотя Роб и нашёл это малость подозрительным, и напрягся - возможно, Стефани собиралась поиграть с ним в пассивно-агрессивную молчанию, и Божечка свидетель, нет ничего невыносимее бабьего пассивно-агрессивного молчания.

Тем не менее, шанс упускать не стал и, насвистывая под нос собственную мелодию, выпроводился из трейлера, поприветствовал мусорку и направился в кабак, где сегодня в десять вечера должен был выступать за грустные двадцать долларов, которые надо было как-то растянуть на пять дней, либо найти другую площадку, что оказалась бы не прочь заплатить ему хотя бы долларов пять за будничный концерт. На обычную работу типа официантишки или уборщика Майерс вообще не хотел, к таковой никак не привыкший, а таксовать ослино упрямился, не желая предавать байки из чистейшего принципа, дескать, либо довезу пассажиров на мотоцикле, либо видеть не хочу эту работу. Так уж вышло, что в пересадке на машину он видел окончательную свою старость, практически саму смерть, потому что все пацаны в клубе знали, что если в тачке ты гоняешь не по Формуле-1, а по городу, то ты нереальный лох, который боится за свою жалкую задницу. Быть нереальным лохом Робу страсть как не хотелось, ведь реальным, так уж вышло, он уже был и неистово боялся следующего уровня. В общем, так сладко прошла ночка, кто-то даже аплодировал и резко стал в глазах Майерса привлекательнее, хотя ещё на входе он про них думал «бл$ буду, чё за уроды». В этот раз он обошёлся бутылкой пивасика, не ради жены, но пуганый диким похмельем, и ровным шагом, и сам весь ровный, пошаркал домой, поймав себя на мысли, что это не совсем прям отвратная жизнь, когда она за пределами хаты. В пределах её, в общем-то, всё тоже оказалось весьма нормально, потому что когда он в темноте, чтобы не разбудить Стеф, плюхнулся в кровать, ни один звук возмущения не был произведён.

«Них€ра себе крепко спит» нежно подумал Роб и рискнул отжать кусочек одеяла; о чудо, оно отжалось, и никто не отпинал его за это ледяными ногами в живот, как оно могло иной раз происходить. Очень он удивился и решил попытать последнюю, вопиющую степень удачи, подняв руку и, по пространственной памяти, приземлив её там, где должна была быть талия жены. Талии не было, как и не было плеч, ног, рук, ягодиц, волос, короче, ничего телесного рядом не обнаружилось, на что Роб решил ещё пошариться, чтоб вот прям наверняка, очень удивился отсутствию находки и подумал, что же это могло побудить Стеф сломать фашистский режим, отлаженный в последние годы. Пришлось заговорить первым, потенциально нарываясь на какой-нибудь охуительный язвительный комментарий, а то и целый номер про то, что да как Бобби посмел с запахом пива изо рта лезть в супружескую постель.
- СТЕФАНИ! - гаркнул он в пространство, громко и драматично, так, что его точно расслышали кухонные тараканчики и бросились кто куда. Ответа, однако, не последовало. Дулась, стало быть. И вправду не разговаривала. Роберт почесал затылок и понял, что ему надо бы вымыть волосы - подушечки пальцев сделались сальными, будто от машинного масла. - КУРОПАТОЧКА МОЯ! - дал попятную Роб, чтоб краля не строила из себя чего и пошла уже спать, время вон, два часа ночи. Куропаточка не отвечала. Майерс выволокся в туалет, уверенный, что принцесска втихую испражняется, посему такая несговорчивая, но и там тоже никого не оказалось. Вообще никого, Наташ.

Роберт приуныл. Ещё ни разу не было такого, чтобы кисонька без предупреждения шлялась где-то ночью. А ведь когда-то они в то же время, в такие же ноябрьские ночки, вместе считали дни до нового года, строили дерзкие планы и порой, бывало даже, вскакивали в азарте и принимались украшать дом - у них была самая отбитая ёлочка в округе, разок они даже соединили в ряд много новеньких анальных бус, сделали из них гирлянду без подсветки и нещадно угорали над тем, как соседи в возмущении делали лицо куриной жопой, но не могли ничего сказать, как бы так не выдав собственную причастность к грязным энциклопедиям. Теперь уж осталось сплошное одиночество и злость - на Рождество они вяло сожрут индейку, из-за которой не увидают мяса всю последующую неделю, на Новый год безысходно потупят в бенгальские огни, а потом разосрутся и пойдут спать задолго до того, как город повылезает из домов и попускает в небо фейерверков. Может быть, будет даже хуже - они вовсе не встретят год вместе, Микки не приедет, а потом уйдёт и она, и Роб останется один, спиваться под смех гитары, пока не ёбнет второй инсульт. Музыкантишко застыл в каком-то экзистенциальном ужасе, от которого его сумел отвлечь таракашек, поползший по ступне - Майерс опустил взгляд и узнал в грузной поступи Хорхе, воспылал ненавистью и совершил свой самый мужественный поступок за последние… а чёрт его знает сколько. Он браво скинул братана с ноги и придавил его, хорошенько поводив тапком, чтобы тварина точно-точно помер. Наверное, будь он умнее или шизанутее, он бы разглядел тут символизм «убить то, что олицетворяет всё низменное во мне», но он, конечно, не разглядел, и на волне своей яростной воинственности решительно пошёл за телефоном в спальню, где и настрочил романтично-рыцарское: «Ты хде ??».

Отредактировано Tadhg Kennelly (2022-12-25 23:15:50)

Не только тело предавало Роберта Майерса - то он обнаружил на шестом десятке провальной жизни и растерянностью сел на колючую табуретку посреди кухонки. Скальп сальнился и зудел в унисон свалке, половину которой легко было узреть прямо в окно трейлера, но такие тривиальности, как чистая голова, позабылись ему, будто не он пять дней назад возвращался домой с полной решимостью омолодиться новым оттенком волос. Роберт почти не моргал и точно не отвлекался от облюбованной точки в надтреснутом плинтусе, куда устремлял свой взгляд уж как пять минут. Понимание пришло откуда-то сверху, пока он нервно мыл посуду, пришло и переклинило весь мужицкий механизм, всё это время живущий по довольно простым правилам и не разглядевший трагедии прямо под носом. Он не ответит.

Микки не ответит. Сын, для которого он скупал вагоны игрушек, которому проспонсировал брошенное образование буквально последними деньгами и старался не отказывать ни в чём, не ответит своему старику, потому что старик уже не при былом статусе и совсем не может купить ему новый айфон. На него нынче плевать даже затхлым желтушным газетёнкам, куда там нормальной спортивной прессе. На заре карьеры Майерса иной раз приглашали поучаствовать в телешоу как эксперта или гаснущую звезду большого спорта, но заря закончилась и началась одинокая смерть. Роберт не счёл смысла в том, чтобы не открыть бутылку виски и не сделать пару глотков - не счёл, поэтому открыл и сделал, и вслух завыл волком вместо слов, всех тех слов, которые кричали - мать моего сына в бегах, а он даже не удосужился взять трубку, чтобы узнать об этом.

Или он уже знал? Когда Майерс подумал об этом, он почувствовал, как расширяются веки, и как наливается в глаза кровь гнева и страха, капая из них не красным, но солёно-прозрачным. Все соцсети Микки были на месте, он выкладывал сторис, делился постами - Роб видел, потому что подписался на него с фейкового аккаунта, чтобы не попасть под блок. Стало быть, он намеренно его игнорировал. Стефани, он думал, была в беде, пока в энный раз не проверил профиль ватсапа и не обнаружил две серые галочки рядом со своим сообщением, значащие, что оно доставлено, но не просмотрено, и отсутствующие данные о последнем онлайне, как и неналичие аватарки, говорящие только одно - жена либо внесла его в чёрный список, либо удалила аккаунт целиком. Он попробовал найти её профиль с телефона бармена в кабаке, но так и не смог, что всё же подразумевало полное удаление профиля и, быть может, уничтожение симки - всякий раз, когда Роб звонил, он натыкался на одну и ту же мантру "человек, которому вы пытаетесь дозвониться, на данный момент недоступен".

Стефани не была в беде и даже не оставила прощальной записки - этого не понимал Майерс и очень силился своим не слишком богатым воображением придумать хотя бы один сценарий, в котором её заставили удалить аккаунт какие-то недоброжелатели. У него не получалось, но он всё же надеялся именно на этот исход - малодушно и жестоко, может быть, но вряд ли он испытывал оттого чувство стыда; откровенное предательство нравилось ему меньше опасности, в которую он легко готов был броситься со всеми рисками и последствиями, чтобы спасти ту, кто по праву есть его принадлежность, в болезни и здравии, до тех пор, пока не наберётся смелости сказать ему в лицо обратное. Смелости и ёбаного самоуважения.

Может быть, они растранжирили все деньги, оба ничего не смысля в адекватном финансовом менеджменте; может быть, двойными усилиями воспитали всего лишь Микки, не добившись из него ни толку, ни какой-то крошечной благодарности; может быть, гармония их всё чаще трещала по швам, но Майерс ни разу не задумывался о том, чтобы уйти, влюбиться ещё в кого-то, и не подозревал, что на такое способна Стефани. Принимать за должное - так модно было говорить, кажется, он что-то такое как-то раз услышал в любимых ею видео, и особо ничего не понял, пожав тогда плечами - ну мол, пускай бабёнки развлекаются, лишь бы не плакали и, ей вы богу, не молчали своим этим демоническим красноречием.

О бабёнках он вспомнил, когда сморгнул слезу прямо на опечаленного Сиплого Санчеза, голодно скрючившегося на полу, и подлил ему немного вискарика. Стефани любила ошиваться у Кэрол каждый раз, когда закипала до своих пределов, но Роберт, поглощённый ничтожностью новой жизни, даже не знал, откуда она с этой Кэрол познакомилась, как та выглядит, чем занимается и замужем ли вообще. Хмельная мысль заподозрила, что у них вполне мог бы быть роман за его спиной - Майерс, сельский в своих суждениях мужик, не особо считал всяческое лесбийство за измену, лишь за ведьмий шабаш, но всё ещё не мог смириться с предательским многодневным молчанием. А может быть эта Кэрол преступница, которая теперь держит его жену взаперти? По спине холодно побежала мурашка и после проверки рукой оказалась ещё одним тараканчиком. Роберт, весь злость, разбил об него бутылку.

Спина, оприходованная осколками и виски, не отвлекла его от замысла пойти в полицию, пока не стало слишком поздно. Так, думал он, хотя бы будет немного определённости - если, конечно, копы были хоть на что-то годны. Не слишком одарённый умом Майерс всё же сумел выстроить вывод, что раз все эти годы Вагосы отлично отлынивали от закона, служители последнего отнюдь не стараются даже наполовину. Тем не менее, это было уже что-то. Презрительно обмерив зяблую осень за окном взором летнего человека, Роб достал из разваливающегося шкафа большой шерстяной шарф, с катышками и дырочками от долгой носки, и укутался в него, пряча под тканью жирные волосы. Следом пошли шапка и старая кожаная куртка с двойной подкладкой, замаскировавшая запах крови и виски настолько, насколько это было возможно.

В полицейском участке велели ждать и явно не шутили, потому что ждал Роберт уже полтора часа и представлял собою тикающую бомбу неангельского терпения. Кого-то вполне хотелось убить прямо здесь - перерезать глотку осколком из спины, кажется, он там надёжно застрял и очень мешался. Наверное, у него был жар - где-то тело знобило, а где-то словно его ошпаривали кипятком; от нервов ли или ран, Майерс не понимал и о том не думал, как не думал и о чудовищном голоде, поселившемся в его животе все эти сутки. В кармане куртки был закостеневший с прошлого рождества пряничный человечек, и он съел его лишь из вредности, начав с головы и закончив ампутацией съедобных ног. Не ощутил оттого ни сытости, ни удовлетворения - жажды насилия не поубавилось, желание же повыть только возрастало, но он держался страхом телепортироваться отсюда прямиком в кабинет психиатра. Что-то ему подсказывало, он бы сейчас не прошёл эту медкомиссию. В светлые времена, когда впервые получал права, он и не думал о том, пройдёт психиатра или нет - мир был многообещающий и добрый, голова ясна и непорочна. И судя по исходу всех событий, удручающе пуста.

Его наконец приняли и даже вспомнили - сотрудник полиции опознал в Майерсе человека, который полтора года назад гонял по Хоукинсу без шлема, хотя он у него и был - красивый, расписной подарок от жены, который после банкротства никто не хотел покупать за оригинальную цену или хотя бы приближенную к ней сумму, отчего было решено сохранить рождественский подарок; с тех пор Роб держал его с вещами в одном из боковых кофров как талисман на удачу; очевидно, это было хорошее время для того, чтобы перестать верить во всяческие талисманы. От вас пахнет спиртом, справедливо заметил мистер Уоррен, на что музыкант извинился, мол, запивал горе - пропала жена. Сняв шапку в полном забытье о плохом виде волос, Роберт продолжал: – Она часто гостила у приятельницы по имени Кэрол, но я ничего о ней не знаю. Стеф не рассказывала, - Майерс пожал плечами, не вспоминая все те разы, как намеренно пропускал мимо ушей всю эту женскую болтовню о подружайках, - Она живёт где-то в Хоукинсе, это точно. Может быть, её коллега с мотеля. Если ничего страшного не приключилось, она обязана знать, где жена, - если страшным не являлась подружка сама, не договорил Роб. Жар сделал его глаза красными - то подметил полицай вслух и заискивающе уточнил, не шлифанул ли бывший гонщик немного марихуаны вместе с виски, на что Майерс сделался самой вежливой на свете ненавистью - что вы, не употребляю, кокетничал он, мысленно раздробив мистера Уоррена на позвоночки. Его собственные ныли похлеще гордости – игнор сына никак не выходил из головы.

Отредактировано Tadhg Kennelly (2022-12-29 02:11:40)

Полиция работала, как ворчливая бабка в свой день рождения - невыносимо медленно, отводя на поиски пропавшего человека столько времени, словно в воздухе витала негласная уверенность - Стефани Майерс стопроцентно мертва. Роберт теперь догонял, почему клубы-однопроцентники так просто отлынивали от закона; пока преступники херачили на байках со скоростью озверелого ветра, полицейские чиллово облизывали ложечки от своих фраппучино-хренапучино, зевали в пол морды, хрустели костяшками, чесали висок и только после этого вспоминали о бедолаге напротив, у которого спрашивали самый чуткий вопрос, который только можно было озвучить в сложившейся ситуации - застрахованы ли были какие-либо части тела пропавшей жены, а может и вся, почему бы и нет, жена. Роберт, к которому завалился какой-то метис-полицейский, представившийся детективом Муни, был похож на схуднувшую паклю из обросшей бороды, седых корней и мешков под глазами, и совершенно не оценил чувство юмора лапочки Муни, обмерив его исключительно тяжёлым взглядом и выцедив, вместе с хмельными парами, злобноватое «нет».

Скажем, у Роба было недостаточно хитровыебанного воображения, чтобы  прикинуть, не интересовался ли детективушка страховкой в целях навесить обвинение на пьющего мужа, в один мах просравшего всю свою карьеру и теперь поедающего крошки с тараканьего стола. Обвинение выглядело бы складно, логично и мило, с учётом весьма насильственного вида мистера Майерса, который с рокового дня потери жены стал не просто старый байкер, но бешеная рухлядь с опасно-красной окантовкой вокруг неспящих глаз. Мало ли супругов, в самом деле, творили несусветные вещи во имя денег, да и без них - домашнее насилие, хотя предавалось множественной огласке в либеральных кругах далёких от жизни артистов и прочих хипстеров, оставалось безоговорочной реальностью здесь, в махоньком Хоукинсе, которому было поебать на мировые медиа тренды. Так уж вышло, что детектив Муни, хотя малость приуныл от ответа Роба, всё же не отмёл идеи обвинить его в смерти и теперь думал, как бы так выманить у начальства ордер на обыск - без отличного аргумента в виде страховки у него было меньше шансов, но он верил, что их коллективная индианская лень всё-таки победит и позволит им сделать правильный, лёгкий выбор.

- Не понял, - возразил Роберт на попытку детектива подняться со стула на своих коротках лапках и просеменить к выходу с грустной кухонки. Нынче тут было весьма чисто - Майерс на нервах устроил полный тараканий геноцид, выдраил пол, стены, и окна, и разбил несколько тарелок (иными словами, все, которые у них дома вообще были). Собственно, грязи не было, но были осколки, которые музыкантишко не собирался устранять; на них ему было ещё более похуй, чем на осколки в спине, ибо последние хотя бы мешали при ходьбе и грозились в случае чего отменной инфекцией. Теперь там была старая перевязка, которую Роберт так и не сменил с последнего визита в травпункт - а смысл, если он не принимал водных процедур. Разве что много сморкался после того, как повышенное от алкоголя давление вызывало кровотечение из носа, но вряд ли благодаря этому действию его можно было обвинить в должном уровне чистоплотности.

- Нихера не понял, - повторился Роберт и привстал, хлопнув ладонью по столу, отчего тот неловко гаркнул обветшалостью, – Это всё, что у вас накопилось за ёбаную недельку? Вопросик о страховке? Что это вообще за такой вопросик? Она блять не мертва. Моя. Блядь. Не. Мертва. Ну, где тело? - Роб полез к детективу с вытаращенным указательным пальцем, чем заставил того вспухнуть гневным воробушком от дичайшего возмущения, – Нет тела, да?? Киваешь, ага, кивай. Значит жива. И что с Кэрол? Я же сказал, она постоянно висла на трубке с какой-то проклятой Кэрол и таскалась к ней домой. Да не было у Стефани врагов, откуда у нее нахуй враги, она с детьми в хосписах раскраски пидорасила, сука! Да, уверен. Да, нельзя так разговаривать с органами власти, ага, и чё ты мне сделаешь? Я и так на ёбаном дне! - с таким пылким гостеприимством выпроводил Майерс пупсика Муни и, простая душа, не подозревал, что тем самым создал замечательный аргумент для ордера на обыск.

На работе у Стефани никаких Кэрол не оказалось - это Роберт выяснил сам, прикинув, что полиция чешется слишком вальяжно. Естественно, пьяный, довольно помятый и абсолютно бесхозный, он припёрся под вечер того же дня в мотель и даже для оного выглядел как-то больно плохонько. Вывернув карманы затёртых джинс, наскребал из них восемь долларов пятьдесят центов одной мелочью и по одной монетке разложил на столе рецепшена, весьма поглощенный то ли самим действием, то ли параллельным разглядыванием бейджика бабы напротив, что выглядело так, словно он пялился на её увестистые сиськи. Это чернявая афроамериканская бабёночка и заметила, смачно харкнув в мусорку рядом сразу после следующих слов: - Я видала мошонки посимпатичнее тебя, мальчик. У тебя нет шансов, нет-не, - «что мать твою она несёт», подумал Роберт, - Но провожу тебя в душ, если доплатишь два доллара сверху.
Роберт быстро нашёлся резонным: - А нахер мне теперь душ, Синди? У меня жена пропала. Стееефани Мааайерссс, - разжевал дородной девочке заветное имя и очень внимательно вперился в её глаза, выискивая там какой-то тайный заговор, – А что с её подружайкой, Кэрол, а?

Хуй там плавал с её подружайкой - Синди, оказалось, довольно симпатизировала Стефани за опрятный вид и милый нрав (с чего Роберт неиронично крякнул) и была бы только рада помочь бедолаге, будучи крайне взволнованной, отчего же ответственная Стефочка не выходит на связь и тем более не является на работу. Однако, никаких Кэрол она знать не знала и в жизни своей на работу не принимала, вот вам честное слово, отчего бы мне лгать, лучше устраивайтесь поудобнее, только телевизор не работает и матрас скрипит, ну да ничего, спать можно, трахаться тоже, никто не жалуется. Приунывший Роберт заперся в комнатушке тоскливо подрочить, ни то избавляясь от сосущей внутри пустоты, ни то густо её подчеркивая. Синди же, стоило ей только захлопнуть дверь и вернуться в говёного видочка ресепшен, с азартом схватилась за телефон с треснувшим экраном и поспешно настрочила Кэрол: «Ты нк плвришь, кто у нас в 48-ом номепе!!».

Дурно соображавший Роберт разделся догола и завернулся в грязноватенькую всякими трудновыводимыми пятнами мотельную простыню, точно в кокон. Сел вот так у стены и покачивался взад-вперёд, обиженный на всё мироздание за безразличный мир, бесполезных полицаев и, что хуже всего, похуистичного Микки. До существования Роберта всем резко стало совершенно безразлично, на фоне чего ещё грустнее была пропажа Стефани - весь из себя опечаленный, Роб теперь видел её доёбки до его алкоголизма не как бабью злобу на нормальное мужицкое веселье, а как милую заботу от единственного человека, которому не было похуй. Увидь она его давление в последние дни, то выставила бы за дверь, однозначно, чтоб не возвращался домой вообще, пока не просохнет от алкоты. Об этой сценке Майерс подумал с тоскливым умилением и, возможно, обнаружил в себе некоторые стокгольмско-синдромные наклонности. Может, Стефка иногда и была манда, но она была его манда, самая красивая в мире манда, самая милая, добрая и очаровательная манда, такая крайне лапочная с чужими детьми манда, и неистово кокетливая манда, коли на неё навешать достаточно килограмм именитых брюликов.

Когда-то давно сынок был не такой ебать из себя независимой индивидуальностью, которой приспичило самостоятельно строить свой путь и «отделиться от отца, чтобы не стать таким же неудачником». Когда-то он был весёлый, шебутной ребёнок, которого легко было порадовать прикольными игрушечными машинками, всякими танчиками-хуянчиками, морским боем, щелкунчиком с чёрными, матовыми стразами Сваровски, и так далее, и так далее, нет, конечно, бывало, Микки зайдёт к Робу в гараж, с интересом взглянет, чего там батя ковыряется, а батя не стал бы подпитывать его интерес и вообще выгнал бы из гаража, на каждый любознательный вопрос ребёнка об устройстве мотоциклов отвечая поверхностным «ты либо чувствуешь его, либо нет». Микки обижался, потому что его школьных друзей с малых лет учили водить их батьки и только приветствовали интерес во всяких мужских штукеньках, а его собственному бате вообще-то было плевать - откупился бы чем-то дорогим, бросил бы заученное «всё, что ты захочешь, сынок - тут на листке напиши, я куплю», и умело бы игнорировал уязвленный взгляд сына, на которого так и не выделял должного времени вне редких игр по праздникам, будь то день рождения или рождество - до подросткового возраста сын принимал его игры как благодать и жадно хватался за эту возможность, но потом случились гормоны, протест, мизантропия, уныние, и отец пошёл нахуй со своими догонялками по зоопарку. Микки как-то бросил грубое «с животными не бегаю», ещё когда Роб не до конца облажался по жизни, и последний, будучи вопиюще несерьёзным человеком, не нашёл ничего лучше, чем поблеять, чтобы мол в шутку выставить сына невесёлым козлом, а на деле сделав из себя самого парнокопытное посмешище.

- Бог ты ж мой, - осознал Роб в одночасье, зябко кутаясь в простыню и кусая себе коленку поверх неё, - Я херня, а не отец, - весьма справедливо заметил, далее демонстрируя чудеса для своего не так часто используемого интеллекта; он умудрился сделать гениальный вывод, что раз всё это время уменьшал себя до кошелька в глазах сына, сам, своими, так сказать, руками, то и неудивительно, что когда он обанкротился, потерял для Микки любую остаточную ценность. Почему же Роберт надеялся на прощение и принятие щетинящегося подростка? Чтобы тот ценил вложенные деньги и отблагодарил его чем, вниманием и любовью? До чего же всё хуёво, моргул Роберт и упал на бок, головой уперевшись между диваном и плинтусом, поджал колени в руки и заикал, может быть, от холода, или от опьянения, или от шока, так уж сразу не разобрать, да и не пытался, зависнув глазами на двери напротив, двери в никуда, двери в мир, где нет никаких ответов, где нет жены, нет сына, нет будущего и нет смысла. С очередным кризисом личности заснул Роберт, только чтобы с утра пораньше снова обнулиться и стать решимостью лирического героя в крайней ипостаси - пизда тому, кто спиздил Дездемону у Отелло, потому что только Отелло, сука, имеет право её придушить. Романтика с большой дороги всяко хорошо описывала внутренний мир Майерса.

Нет ни единого сомнения в том, что Роберт за ночь простыл, но ему ли не было всё равно - вот он разворачивается из простыночки, вот он чешет левую ягодицу и, но вы этого не видели, немножко яйца, вот он одевается, затягивает большеватые джинсы узким ремнем, хорошенько прокашливается, разминает деревянное тело и вываливается из комнатухи, не приметив внизу внушительных габаритов Синди, на сей факт наплевав и выйдя из мотельчика аккурат под невидимые взгляды Синди и Кэрол, где последняя, едва сдерживая смех, сделала на свой телефон пару кадров его пропадающего силуэта. У Роберта нынче был новый план, которому не могло помешать ничто, даже с какого-то перепугу открытая дверка трейлера, в котором копошились левые хуи.

- Найдёте, что украсть, расскажете, - бодро прохрипел Майерс, доставая из мотоциклового кофра пистолет, - На том свете только, - уточнил, пару раз звонко ёбнув пулями под ноги злопыхателей. Немного приглядевшись, понял, что они вообще-то копы, опустил оружие и поднял руки до того, как они успели бы его пришить, чем явно хотели заняться, так как их дула были направлены прямо в его перманентно-похмельное рыльце, - Сорри-сорри, братцы, бесёнок попутал. Думал, грабители, а вы вон кто. А чего вы тут это самое? - С большими сомнениями среди полицейских лиц было принято решение заменить дула на ордер об обыске, и Роберт поближе пригляделся к нему, очень уж ничего не понимая, такая уж наивная душонка, и пожал плечами, – Ладно. Только вы всё равно ничего подозрительного не найдёте, я сам всё обыскивал. Ни зацепочки за эту ебучую Кэрол.

- Мы нашли Кэрол, - очень довольно муркнул кругленький детектив Муни, - Она не знает ничего о пропаже Стефани, но утверждает, что в последний их разговор по телефону миссис Майерс жаловалась на неадекватное поведение с вашей стороны. Речь шла о тяжёлом алкогольным опьянении. На вашем месте я бы не дёргался. У вас наверняка и лицензии на оружие нет?
- С хера ли нет, товарищ лейтенант, то есть, детектив, пардон. Всё у меня есть, там в банке из-под Принглз свернул документик, - буркнул Роб, не опуская рук, и качнул головой в сторону чахленького серванта без дверки, откуда выглядывали всякие пыльные банки-склянки, - Вона оно. А я всего лишь флиртовал с женой, прикиньте. Попробуйте тоже спустя лет пятнадцать брака ёбнуть баночку пива и полезть к супруге с поцелуйчиком. Стопудово окажетесь подлецом, насильником, козлом и ещё какой-нибудь бесполезной в быту хуйнишкой. Ну пипец. Я жену вообще-то ебать люблю и в жизни бы не…
- Заткнитесь, во имя пресвятого господа и Иисуса Христа.
- Это не один и тот же мужик?
- Вы арестованы.

Следующие сутки Роберт продрых в обезьяннике, пока детектив Муни, невзлюбивший музыкантишку за дерзкий нрав, пытался найти хоть какое-то доказательство его виновности, так как слабенькие словечки Кэрол ни на что вопиющее всё же не указывали; мало ли женщин, обсирающих своих так-себе мужей в кругу змеиного клубочка. И параллельно с тем, как у детектива Муни не получалось ровным счётом ничего, Роберт грустил и пел импровизированные песенки, пел до тех пор, пока не заебал всех вокруг, и после этого пел тоже. Нечаянно за это время он успел сочинить тоскливую песенку, увлечённый старым воспоминанием о том, как впервые показал Стефани (да и себе, чего уж там) снег. Ему этот снег был не то чтобы безразличен - Майерс его реально не переваривал, всю эту мокрость да холод, да белоснежность треклятую, чтоб была она неповадна, однако, Стефка реально хотела встретить Рождество и Новый год где-нибудь, где аутентично, и Роберт сильно заражался её счастьем и азартом, забывая о том, как вселенски его раздражало всё, что не родненький нэшвиллский зной.

Стефани в тот день выглядела хорошо, как и в любой другой день, потому что следила за собой как одержимая, балуя себя какими-то кремиками, теняшками, скрабяшками и прочими непотребствами. Стиль у неё был абсолютно шлюший, но с дороговизной и охуенной фактурностью: увидишь один раз и фиг забудешь, и вообще не перепутаешь с ни одной другой вульгарной цацкой, хотя обычно вульгарные цацки каста довольно друг-другу идентичная; старый друг их семьи и товарищ по байковскому цеху как-то раз посмеялся, увидев, как Роб кусает жену за напудренный нос и потом лижет его же, и предложил, мол они прямо-таки Томми Ли и Памела Андерсон; Майерс тогда заржал, что Томми Ли такая цацонька и не снилась, потому что где Памела Андерсон, а где Стефани мать её Майерс, которая, конечно же, в тысячи раз цацнее, саснее и уахнее. Товарищ знатно охуел, потому что Памелу несколько боготворил, но не стал переубеждать, потому что сам, втихую, нет-нет да и передёргивал на видную женушку друга.

Короче, очень хороша была миссис Майерс в тот день, когда в её глазах впервые отразился повальный снег, очень много снега, горы снега, весь мир в снегу. Роберт очень ею любовался и чувствовал себя королём вселенной (точнее земли, потому что был немного туповат и верил, что высадка Аполло на луну была сфабрикована, и всё это космическое на самом деле теория заговора), ведь Роберт сумел обеспечить своей принцесске всё самое лучшее и вообще был щедро подпитан её благодарностями, любовями и минетами; всё-таки восхищенная женщина это нереальный ресурс сил и энергии, с тоской вспоминал Роберт, огорчённый несправедливостью мира, в котором ты хрен уже кого восхитишь, с таким проседающим здоровьем и никакущим финансовым состоянием. Нет, кто-то в кабаке и строил ему конечно глазки, да и вообще модно было среди тамошних пьяненьких девиц глазеть на него исподлобья и расстёгивать верхние пуговички на рубашке иль платьице, но все они были унылые неинтересные шлёндры, то ли дело его персональная дорогая блядина. Рядом с этой цацой всё-таки меркло всё, потому что она даже член сосала с таким видом, славно ты крупнейший везунчик иметь её губы на своём стволе, просто баловень судьбы и вселенский джекпот; в итоге так оно и ощущалось и вызывало нереальное привыкание; и где же, где же эта киска теперь? Не сыскать её, только и глазеть в прутья клетки, заебывая всех вокруг заунывным пением.

Как уже говорилось, у Роберта был новехонький план, так что как только детективу Муни пришлось его освободить, что-то недовольно бурча под картошечный нос, Майерс тут же схватил телефон и попёрся, изрядно порыскав гугл-карты, в фото-студию, где попросил распечатать сто штук двухлетнего селфи жёнушки в формате А-четыре. Там у неё была алая-преалая помада с контурами, выходящими немного за пределы губ, толстенная подводка, наращенные ресницы, когтищи со стразищами и какими-то цепями, ожерелье-ошейник, серьгищи и пергидрольный блонд, локонами ниспадающий ей на обнажённые плечи. В его понимании, эта фотография как нельзя хорошо отображала Стеф и в реальности, потому что неважно, насколько сильно её покалечил маньяк, она всё равно будет выглядеть цацной цацей, и её всё равно узнают. На печать фотографий с припиской «РАЗЫСКИВАЕТСЯ» и банку клея с кистью Роберт потратил буквально последние свои деньги, оставив в кармане два доллара чёрт знает зачем - видимо, на бутылку воды в пабе. Следующее его выступление было через четыре дня, а дома чего-то там ещё оставалось около-съестного и даже немного купонов на хавчик; в общем, на выживание должно было хватить.

Расклеивал листовки Майерс сильно дольше, чем думал - на это ушло два дня и одна ночь, потому что, хотя сам процесс приклеивания был достаточно быстрым, нужно было пешком пройти по всему городку и вручную лазать на деревья и дома, а физическая подготовка Роба давно уж была не юношеская, несмотря на наличие у большинства домов наружных лестниц. Тем не менее, клеить листовки ему понравилось, потому что это очень здорово отвлекло от беспокойных мыслей, а ещё у него наконец-таки слетела со спины старая повязка и угодила в пасть чьей-то собаке, радостно-заливистым лаем принявшей новую игрушку и умчавшей с нею в закат. Раны так-то вроде вполне себе зажили, как на собаке всё там и затянулось, но счастью был предел, потому что листовки закончились, и началось большое уныние вместе с голодом; кастрюлю макарон, полупустой кетчуп, трухлявое яблоко и одну баночку пивасика Майерс растянул на все дни до выступления и постоянно гипнотизировал глазами телефон, на который должны были позвонить те, кто обнаружил бы его жёнушку ну хоть где-то.

Случился декабрь, вокруг уж началась какая-то новогодне-рождественская суматошка, звонков всё не было, а Роберт наконец выступал, третьего-таки декабря, и с чисто человеческой тоской подумал о еде, а потом подумал, как же грустно, что он подумал о еде, а не о жене, а потом подумал, что его жена была вполне хорошая еда, пока не начинала разговаривать. На снежном курорте он спрятал её тогда в маленькую норвежского видка хижину, развёл в камине огонь, нахуярил всяческих какао и кормил её с руки мандаринками, напевая рождественские песенки, переделанные на пошлый лад, например - Джингл Беллс, Джингл Беллс, звенят колокола, Джинг Беллс, Джингл Беллс, ебёмся до утра! Стефка мило смеялась, а разок даже поперхнулась прыснувшим из мандаринки соком, на что Роберт с очень умным (нет) лицом выдал, что обожает неожиданно кончать ей в горло. Было хорошо.

Артистично немытый Майерс растянулся на стульчике у своих маргинальных воздыхателей, положил гитару на колени и меланхолично уставился вперёд, сквозь маленькую толпишку зевак, будто их тут и не было. Он медленно повёл пальцами по гитаре, вверх-вниз, опустил руку, поднял голову и уныленько вздохнул. В тот день он видел здесь подъем своего духа и карьерные возможности, а сегодня уже весь сник, вестимо, будучи слишком отрезвевшим для такого самообмана. Почесав небритую харьку, он выдал пару аккордов и пробухчал в микрофон, ещё не до конца оправившись от лёгкой мотельной простудки: - Эту песню я посвящаю своей пропавшей куропаточке. На дереве у паба, хуй знает что это за дерево, вы можете видеть её портрет и мой номер телефона. Пожалуйста, позвоните мне, если увидите её, неважно где - если она в опасности, звоните мне, не в полицию, я приеду намного быстрее. В наших, бхмн, правоох.. правхранитльных.. правоохранительных! Или как их там? Органах, работают сплошные дегенераты. Имейте это в виду. Прикиньте, они меня подозревали. Меня, блять! - тут Роберт даже прослезился, чем вызвал у собравшегося народца умилённое «aaaaaaaaaaawwwwwwwwwwwwww». – Короче, я надеюсь на вас. Я очень скучаю по моей куропаточке. Кто найдёт её… а нихера у меня больше и нет, кроме этой гитары. Отдам вам гитару. И косуху. Да и мотоцикл нахуй отдам. Последний мой остался из коллекции, моя верная Ямаха, на которой первый раз одержал победу. Всё блять ваше, только найдите жену.
И запел.

«Снежинок блеск в твоих глазах
красивей кокаина
я б век катался на тебе
с Москвы и до Берлина
Парю с тобой я в небесах
А пóд нами равнина
Куда пропала ты моя
Девочка-мальвина
Ебать не жить мне без тебя
Сера стала долина
И Порш не лучше-то ничем
Лады-ебать-Калины»

Тут Роберт уронил слезинку на гитару, чем вызвал некий ажиотаж среди толпы - многие принялись записывать его номер с объявления себе в смартфоны, как будто были полны решимости заполучить оплаканную гитарку себе и только себе. Майерсу оно, само собой, нынче уж было только на руку, и не думал он, отягощенный своими земными муками, что женушка могла оказаться и не в опасности, а просто сбежать. Не думал, потому что много рыскал в её вещах, боясь обнаружить там записку или что-то в таком прощальном духе, но так на свою радость и не обнаружил, и просто периодически приходил лежать среди её разбросанных (им) вещей. Этим вечером, признаться, он совсем уж дал ёбную ёбу и, вернувшись домой после вполне удавшегося концерта да купив наконец ёбаную булочку, он развалился среди её вещей, напялил какое-то платьице от Balmain, ставшее ему как раз впору, нахуярил губы ядрёно-розовой помадой и принялся уминать булочку, какой-то то ли пиздец грустный, то ли взбодрившийся и полный надежд, то ли просто поехавший от всей этой переоценки ценностей и всяческих жизненных шоков, к которым был вот вообще не готов. Зажёг ещё сигаретку и теперь чередовал булочку с сигареткой, богема ебать творческая, почти проститутка из Парижа, только Роберт Майерс, и вот так вот провёл ночку, пока не решил включить какую-нибудь заунывную пластинку отнюдь не рок’н’ролла, но какого-нибудь презренного блюза. Да вот только стоило ему шевельнуться, как показался из-под гардеробчика последний тараканчик, безыменный, ибо доселе ему незнакомый. С боевым кличем «урою суку» прихлопнул Роб божью тварь подошвой шлюшных туфель, в которые, вопреки всем стараниям, так и не влез своим бохатырским сорок шестым размером ноги. Ну что ж.

Так он и уснул, томная кокетка в платье и с бородой, пока не проснулся от звонка на телефон. Очень был он воодушевлён услышать этот звонок и ответил радостным, точно соскучившаяся чиа-хуа-хуа, «Алло!», лишь затем, чтобы услышать на том конце презренное «Здравствуй, котик. Ты такой горячий мальчик, и я тут подумала, зачем тебе пропащая жена, да ещё и старенькая? Я-то вон…», с последним Роберт даже согласился и перебил: «Пошла вон». И вонь тоже пошла. Возможно, Санта Клаус не хотел отдавать Майерсу жену, пока он не примет душ. Поигрался экс-байкер с этой мыслью немного да и пнул себя в ванную кабинку, что была установлена впритык перед унитазом, ибо трейлер вещь очень компактная. Однако, стоило ему встать с места, как с характерным звуком сзади разошлось платье. «Убьёт», радостно подумал по привычке, а потом вспомнил, что убивать уж некому. Приуныл. Долго сидел в ванной и смотрел на воду. Про счётчик воды Роберт, гениальный финансист, естественно не думал. Где-то жена томно сосала не его хуй - и кто тут, собственно говоря, сосал, оставалось открытым вопросом.