Отпечаток ладони Сакса на заднице кажется щелочным, оставляющим химические ожоги на коже. Пробрался пальцами под подол через разрез на бедре, когда усаживал к себе на колени. В прокуренной випке пьяный смех шлюх и сигаретный дым стоит туманом. Одну из таких обдолбанных девах Чарли скидывает на пол, чтобы притянуть рыбу покрупнее. По столу рассыпан кокаин, но куда больше в самом Саксе — это видно по зрачкам, вытеснившим радужку до тонкого ободка.

— Бля, детка, я скучал, — хрипло смеется в ухо, елозя носом по шее. "Детка", потому что он не помнит ее имени. Она рыба покрупнее, но все такая же рыба. Готовая открыть рот пошире, чтобы заглотить крючок, который раздербанит пасть и глотку. От слюнявых поцелуев по коже пробегают мурашки — это от омерзения, а не возбуждения. И Ло осторожно пытается встать, но по итогу только сильнее заваливается на него. Чарли снова ржет: ему хорошо, потому что откат и похмелье еще не нагнали. Оглаживает широко ладонью скулы, хватая пальцами за подбородок, чтобы вжаться губами в алую помаду. Он не комиссар Перес, и ему нельзя ломать нос. — Ну куда ты, детка, — игриво укоряет, и рука с лица ныряет ниже к декольте. Мерзко. Ло уворачивается от очередного поцелуя, прижимая палец к его губам.

— Котик, ну не здесь же, — добавляет в голос наигранной бархатной хрипотцы, и Сакс кусает ноготь. У него плавающий взгляд, не способный сконцентрироваться на ее лице дольше пары секунд. Ло не знает, видит ли он ее вообще или в качестве "детки" в его голове предстает совершенно другой образ. Возможно, другой, потому что задумывается, прежде чем ответить.

— Тогда поедем отсюда. Бля, хочу тебя, — руки снова лезут под подол, но Ло уже соскальзывает с колен, мягко щелкая его по носу. Чарли ржет, потирая кончик. Это все кажется ему увлекательной игрой. Ей отчего-то хочется содрать кожу металлической губкой там, где он касался.

— Я позже приеду, котик, — наклоняется, облизывая ухо, прежде чем сказать. — Подготовлюсь для тебя, — и кусает мочку. Сакс демонстративно поправляет ширинку на брюках. Ло хлопает его по щеке, когда слышит о том, что он ждет ее в отеле. Его довезет водитель, который охранник: этот парень здесь примелькался давно [и сейчас стоит у двери в коридоре], хоть она никогда не спрашивала имя. То не нужно, чтобы шепнуть, что может забирать своего босса. Тот как раз бьет копытом, как жеребец перед заездом. Отель все тот же. Видимо, пентхаус там выкуплен давно и надолго. Не нужен опыт в девятнадцать лет, чтобы представить, что там будет происходить. Заходит к випам, потому что Мелестина сказала, что ее звали, а находит работу. Еще одну. В горле появляется горечь, и ей хочется отплеваться от привкуса чужой потной кожи. Впрочем, едва переступит порог номера, Чарли впихнет в нее кислоту, экстази или кокс. Или все вместе. Это поможет: не думать, а после забыть.

У нее разве есть выбор?

Рассеянно трет шею в том месте, где кожу слюнявили пьяные губы. Рэм в коридоре в ожидании, и она подает знак рукой, чтобы шел за ней до кабинета. От трения расползаются алые пятна, но Ло продолжает, прерываясь только на сигареты. Пачка валяется на столе, и у нее проскальзывает кремень. Огонь появляется через два раза на третий. Прикуривает. Здесь тусклый желтый свет, от которого не слепит глаза, но даже в нем видно слегка поплывший контур помады. Ту бы тоже стереть. Ло лишь сильнее сжимает сигарету, снова проводя пальцами по шее. Там ничего не осталось — просто ощущение. Оно зудит, как чешется оторванная конечность. Прижимает большой палец к губам, пока тлеет сигарета.

Если Рэм ее поцелует, ощущение пройдет?
Б л я д ь.

— Можешь присмотреть за Марго? — близится утро, и они бы и так скоро уехали. Просто он доберется до дома чуть раньше. До своего. Сакс может не вспомнить, кого называл "деткой", как не вспомнить, что в принципе с кем-то договорился встретиться, и она может не поехать. Или отправить ту девку, которую размазало от кокаина прямо у кресла, едва свалилась с мужских колен. Но Ло смотрит на Рэма, п о н и м а я, почему никак не получается избавиться от зуда по коже, вызванного чужими прикосновениями.

Ей хочется, чтобы так ее касался только он.
Не клиенты.

Это опасная территория размышления для куклы, пусть дорогой и эксклюзивной. Стоит вспомнить, кем является. И сколько таких Саксов было в ее жизни. Со слюнявыми ртами, липкими руками, мерзкими шуточками. Ее тело — товар, и от этого не сбежать. Можно прятать нос под углом нижней челюсти Вайсса, но реальность все равно настигнет. Ло сжимает зубы на несколько мгновений, точно примеряясь с отвратной необходимостью. У нее нет права на истерики из-за нежелания что-то делать. Не было с детства.

— И можешь уезжать домой прямо сейчас. Я вызову такси, — говорит, когда поворачивается к нему спиной, вдавливая недокуренную сигарету в пепельницу. Столько лет было плевать, что с ней делают, а теперь из мыслей — только те, в которых Рэм вжимает ее в стену, едва за ними закрывается входная дверь [новая — прошлую пришлось заменить]. Его руки под подолом. Его губы на шее. Его рот вокруг пальцев. — У меня дела, — зачем-то поясняет, словно должна отчитываться. И снова чешет шею. Если расчесать до крови, поможет?

Его голос звучит хрипло, будто буквы вырваны из глотки силой. Ло поворачивается к нему, рассматривая пристально, словно что-то могло измениться за ту минуту, пока втрамбовывала окурок в пепельницу. Словно он мог измениться. Рэм такой же: строгий, собранный, как поджатая пружина, и руки схвачены за спиной. Военная выправка бросается в глаза в те моменты, когда смотрит и не улыбается. Улыбка ему идет больше. На поджатых скулах играх желваки. Ему не нравится? Его работа — следить за тем, чтобы никто не вспорол глотку в суматохе неона и басов, когда из-за громкости музыки невозможно услышать крик. И, видимо, за тем, чтобы клиенты не оставили дополнительных шрамов. Это делегированные сутенерские полномочия с чужого плеча. У Рэма сильные плечи, и Ло добавляет полномочия ему бонусом, когда подходит ближе и кладет ладонь на щеку. У них нет письменного контракта, а устные договоренности подобны линиям на песке: держатся до первого прилива.

— Ты меня отвезешь, — тихо повторяет за ним, не меняя расстановки слов. И смотрит в глаза, не моргая. Проводит пальцами по коже, ласково поглаживая напряженные мышцы, словно успокаивает встревоженного зверя, готового напасть. Его безудержная мощь всегда ей подчиняется. Будоражит, как в первый раз. Он отвезет, потому что это уже ее работа. Потому что у всех всегда отлично выходило делить ее с теми, кто платит. И она будет хорошей девочкой, раздвигающей ноги и распахивающей рот по первому требованию. После, возможно, не станет брезговать, когда она снова попросит затереть чужие отпечатки своими. У нее на бедрах до сих пор остаются синяки_метки, по размерам точь-в-точь его пальцы. Ло прижимается лбом к его лбу: высота каблуков позволяет. И прикрывает глаза.

— А потом сразу поедешь домой, — добавляет бескомпромиссно, и их губы находятся друг от друга предательски близко. Можно чувствовать на них жар чужого дыхания. Ло трется кончиком носа о его нос, но не целует. И не просит поцеловать. Домой доберется сама, чтобы не пришлось в очередной раз представать перед ним в совершенно нетоварном виде. Тогда будет проще сделать вид, будто ничего не было. Будто происходящее между ними хоть что-то значит в отрыве от той реальности, где ее покупают и продают. Раз за разом. Ло выдыхает рвано, отлипая от него. Это физически больно, как если бы склеились супер-клеем. Он отвезет ее, куда скажет, а потом заберет Марго. Таков план.

Болонка сонно ворочается на руках, когда ее забирают с лежанки. Ло целует пушистую макушку, спускаясь по лестнице. В машине пахнет сигаретами. У него под углом нижнем челюсти пахнет домом, но она не прячет там нос. Откидывается на спинку сиденья, доставая из сумочки "Мальборо", пока Рэм садится за руль и заводит мотор. Ей не нужно открывать глаза, чтобы знать, что он ждет, пока скажет, куда они едут. Место назначения ему известно, но Ло затягивается разок неторопливо, прежде чем озвучить адрес отеля. Машины Сакса на парковке нет, и они никуда не торопятся. Она никуда не торопится. Шея снова зудит — накрывает кожу ногтями, расчесывая.

Он ее отвезет. Оставит. И завтра днем заедет перед работой. Остатки воспоминаний о предстоящих часах с Саксом затрутся алкоголем и наркотиками.
Таков план.

Под ногтями собственная кожа — частички эпидермиса налипают, как грязь. Ло отдирает от шеи пальцы, чтобы не портить т о в а р н ы й вид, зацикливая внимание на сигарете в руках. Дым тонко тянется к приоткрытому окну: всего лишь полоска у самой крыши. Смазанные огни фонарей у дороги и круглосуточно работающих вывесок слепит сквозь закрытые веки. В любой другой день они бы ехали к ней домой. Рэм плохо поддается на ее провокации внутри клуба, но после вспыхивает от каждого прикосновения нетерпением. Ло сбрасывает пепел в специальное отделение в двери, наблюдая за процессом так, словно никогда не видела ничего увлекательнее. Более увлекательное — его руки на руле. С напряженными линиями вен и жил, перехваченные застегнутыми манжетами по круглым косточкам на запястьях. Когда заново взяла на работу, запретила закатывать рукава. Надо было заставить носить еще и перчатки.

Когда ночь будет переходить в утро, у нее во рту будут совсем другие пальцы. Марго тявкает сквозь сон. Ло смахивает пепел с колена, опавший от дрогнувший руки.

Много лет назад Мейс выставлял ее, словно самый дорогой лот, выторговывая таким образом выгодные сделки или просто умасливая важных для бизнеса людей. А после осматривал с дотошностью и тряс, как тряпичную куклу, выведывая каждую деталь того, как ее ебали. Эмоциональные качели вставляли похлеще кокса, а ее укачивало каждый гребанный раз, пока не разучилась чувствовать по-настоящему. Рэм спокоен, хотя в отражении зеркала заднего вида его лицо выглядит так, словно вот-вот зубы осыпятся крошкой. Ему будет интересно, что с ней станет делать Сакс? После Мейса никто не задавал вопросов: сутенеры попадались менее заинтересованные в чем-то, кроме бонусного секса. После Мейса ей было плевать. До того момента, пока с полчаса назад на задницу под подол не легла жадная чужая ладонь.

После рук Рэма все другие кажутся чужими. И это неправильно (?).

Ло докуривает. За окном знакомые пейзажи. Этот район не похож на центр — они в жилом районе, где у нее снят дом. Тот когда-то помог найти Джесси, но даже так ему не перепало ничего большего, чем невинный поцелуй в щеку. Рэм невозмутимо наблюдает за тем, как меняются цифры, отсчитывающие время до окончания красного света на светофоре. Она сказала верный адрес, но, может, сказалась контузия. Он говорил, что шрам у крыла носа от осколка снаряда. Ей кажется, что после такого должно и контузить. Хотя они никогда не обсуждали его службу, как не обсуждали ее прошлое. Ло выправляет кольца на изящных пальцах, не думая, что чувствует хоть что-то из-за происходящего. Так тщательно мариновала себя для Сакса, что апатия разлилась подобно растворителю на холст. Без учета выставленных границ.

Рэм везет ее домой, паркуясь на подъездной дорожке, и Марго сонно поднимает голову, словно спрашивая, приехали ли они, раз машина остановилась. Ло вслепую касается собачьих ушей, почесывая за каждым. Рэм не торопится выходить или даже просто поворачиваться к ней. Ло смотрит на него без выраженного интереса, и даже голос пустой.

— Я не говорила везти меня домой, — констатация факта. Она следит за той частью лица, которую видит с заднего сидения в промежутке между передними креслами. Нос, линии скулы, нижней челюсти. У нее в руках поводок, но в этот раз пес содрал ошейник и ушел в самоволку. Ей стоит наказать. Таков принцип дрессировки — ему следует, муштруя шлюх. — У меня клиент. Не здесь. Мне повторить адрес, если ты плохо расслышал с первого раза? — хриплые слова чеканятся зубами, как монеты с заточенными ребрами, которыми воришки любят подрезать сумки и карманы. Ло повторяет. Медленно и по буквам. Может, и правда контузия? Марго беспокойно скребется коготками в стекло, когда встает на задние лапки и видит знакомые дома. Ей срочно приспичило пописать на газон. Ло не моргает в ожидании, когда Рэм снова заведет мотор.

Это ему нельзя никого трахать. Ее могут трахать все, кто принесет пользу бизнесу.
Такой уговор.

Все закончится, как и всегда. Ло знает. Ло проходила через это раз за разом. Сидя задницей на старом покерном столе, пока пьяный Никко щипал за бедро, предвкушая выигрыш, которого так и не случилось. Улыбаясь очередному клиенту и щебеча без грани наигранно, но всегда незаметно для других. Пересчитывая мятые купюры, отданные в качестве чаевых за слишком грубый секс. Он тоже ее продаст, потому что они все продавали. Возможно, Рэм просто еще не понял. Ему стоит понять. Ее взгляд застывает, как у кобры, готовой напасть, и, может, Рэм все-таки понимает, когда выходит из машины. Или нет, потому что всего лишь выпускает нетерпеливую болонку, едва ли не взвизгивающую, когда устремляется на газон. Уши хлопают во время бега, и в окружающей темноте ее шерсть единственное светлое пятно. Дверь снова закрывается. Марго пометит аккуратно подстриженную им же траву, и они поедут?

Они поедут, потому что Саксу ее продали еще до того, как толком выучила расположение помещений в старом промышленном здании, превращенном в Рохо. От него зависит лояльность местных властей, и Томас сказал, что ей нужно быть приветливой. Достаточный намек. Крыша вздрагивает от удара. Ло не дергается, замирая мраморным изваянием, и в темноте ее бледная кожа едва ли меньше выделяется, чем шкура резвящейся после сна болонки. Рэм садится к ней рядом, а не за руль. К тому тянется, только чтобы выдернуть ключи зажигания и выбросить те куда-то в темноту. Это значит, что ей стоит вызвать такси?

Это значит, что Рэм решил, что она никуда не поедет. В тусклом свете соседского фонаря его глаза кажутся совершенно черными, а скулы каменными. И говорит так, словно каждое слово весит под сотню. Ту жмет от груди, как говорил. Предельный вес. Ло сжимает зубы, отчего начинают ныть жевательные мышцы. Челюсть схватывает спазм. Или все дело в том, что спазмом прихватывает где-то под ребрами? Он серьезен, и попытки отыскать хоть какой-то спасительный намек на шутку в монолитных словах. В его речи нет трещин. В отличии от ее внутренностей.

Звук пощечины разрывает вязкую тишину звоном. Тот словно и у нее в ушах, когда бьет наотмашь, совершенно не думая, что творит. Браслеты стонут, скатываясь к локтю. Ло бьет второй раз, но проще сломать каждую кость в кисти, чем хоть немного пошатнуть его уверенность в сказанных словах.

...продам харлей, часы и займу, если потребуется...
...можно выкупить навсегда...

В ушах все еще звенит так, словно по лицу прилетело ей. Ло сглатывает с трудом, потому что глотка пересыхает, как если бы брела километры под палящим солнцем. В Афганистане палящее солнце. Рэм говорит так, словно планирует снова под ним таскаться, чтобы оплатить счет, который выставит Томас, реши она спросить, сколько стоит ее шкура. Глаза неожиданно жжет от слез. Касается влаги под нижними веками заторможено, растирая те между пальцев, словно ожидая увидеть кровь. Всего лишь соль. Воздух заканчивается в легких внезапно, и она в панике, пытаясь схватить хоть немного кислорода губами, открывает и закрывает рот, словно рыба, выброшенная на берег. Ручка попадается под пальцы не с первого раза. Дергает за нее хаотично несколько раз, прежде чем та поддается и получается вывалиться из салона. Вдохнуть не выходить. Выдохнуть тоже.

...выкупить навсегда...

Ло бьет себя ладонью по груди, вдавливая без счета цепочки в бледную кожу, приваливаясь голой спиной к машине. Под ногами вьется болонка, думающая, что это такая игра. Ее душит от паники, и в ушах звенит. Она должна ехать к Саксу, потому что в ней ценного — пока еще пригодное для продажи тело. И немного умений стращать обдолбанных шлюх. Рэм подходит ближе, но Ло отталкивает, отходя от него и от машины на несколько шагов. Каблуки вязнут в газоне.

...навсегда...

— Больше... не смей... никогда... — каждое слово сиплым едва слышным хрипом выдавливает из себя между судорожными попытками вдохнуть. Трет слезы с щек небрежными движениями, выпрямляясь, но еще дрожа непонятно от чего. — Я не стою... не стою этого... — дышать все еще сложно, и вдыхает и выдыхает быстро и часто, закрывая пальцами приоткрытый рот. Он дурак. Ебанный дурак...

— Ненавижу тебя.

Только почему все еще плачет?

Отредактировано Rebecca Moreau (2023-01-15 21:18:36)

С ней так нельзя. Нельзя. Нельзя. Ее можно ломать — не спасать. Выбрасывать. Обменивать. Продавать. Ло прикусывает свои пальцы, но это не помогает. Ничего не помогает, и воздуха все так же мало. Марго скулит где-то сбоку, но повернуть голову к той будто бы физически невозможно. Все внимание перетягивает на себя Рэм, пока фон вокруг разливается чернотой. Это потому что ночь или потому что темнеет в глазах? Сердце застревает комом в глотке, и она может забежать в дом, запереть свою новую дверь, но вот только от него все равно не сбежит. Уже слишком поздно сбегать.

Рэм говорит, что у нее не выйдет напиться и нажраться наркоты, потому что после его рейда по дому не осталось ничего. Ло не знает, что сделает. Он даже забрал у нее Глок, но оставил бритву. Если полоснуть по глотке, с кровью уйдет этот выжигающий внутренности страх? Она смотрит в глаза собственным желаниям, и страшится их. Отступает еще назад, но Рэм приближается с необратимостью природной катастрофы, на которую можно только смотреть. Она оказывается на пути. Рядом с ним нет безопасного расстояния. Теперь и буквально, потому что за попытками вдохнуть глубже от внимания ускользает момент, когда на запястье застегивается браслет наручника. Второй красуется на его руке, и Ло трясет рукой, но сделать уже ничего не выходит.

У него настоящие прочные стальные наручники, из которых можно выбраться разве что сломав большой палец [если верить фильмам], и среди золотых цепочек и колец на запястье грубая сталь выглядит инородно. Между их руками цепь, и Рэм не собирается ту разрывать. Говорит, что отправится вместе с ней на поиски наркоты и алкоголя, и жар его дыхания оседает на ее лице. Губы преступно близко — на расстоянии одного порыва. Ло замирает, и попытки отдышаться похожи на всхлипы.

Он должен увезти ее к Саксу и не думать о том, сколько стоит ее свобода. Не думать о том, что она достойна свободы. Это блажь. Идиотизм. Рэм — дурак, но называет дурочкой ее, и в этом слове нет ничего обидного. Только какая-то убийственная нежность, от которой ребра трещат, словно их ломает давление от упавшего сверху груза. Его пальцы с волос скользят на щеки, пытаясь вытереть слезы, но под ними кожа будто плавится, и вот-вот слезет, как при ожогах.

Рэм говорит, что любит ее, и Ло дергается, как от удара. Вот только отойти не получается: они все еще скованы. Страх возвращается с новой силой.

— Нет, нет, нет, нет, — судорожно повторяет в состоянии, близком к истерике, закрывая свободной ладонью его губы. Затыкает, чтобы больше ничего не говорил. И так сказал слишком много. Неправильного. Нереального. Это какое-то издевательство. Дурацкая шутка. Может, он пьян? Обдолбан? Ло жмет ладонь к его губам плотнее, и ногти впиваются в щеку. — Ты не можешь. Не можешь. Ты не понимаешь. Дурак, не понимаешь, — хаотично говорит, заглядывая ему в глаза в попытках увидеть там смех и лукавство. Едва поверит, он скажет, что разыграл? Посмеется над тем, что, как последняя идиотка, решила, будто ее кто-то сможет полюбить? С детства же усвоила, что любовь — не для нее. Трясет рукой снова. — Сними их. Сними немедленно, — шипит, пока старается стянуть с помощью другой руки, но только царапает кожу. Ей нужно уйти. Ей нужно... Нужно... Царапает запястье, хотя это никак не поможет избавиться от стального браслета.

— Ты не можешь. Не должен. Как меня можно любить? Ты просто не понял. Нельзя. Не за что. Ты же хороший, — забивает на наручники, внезапно прижимая ладонь к его щеке, ласково проводя пальцами по коже. Улыбается грустно, но смиренно. Ему нужно просто понять. И тогда перестанет говорить глупости. — Ты такой хороший, Рэм. Ты лучшего заслуживаешь. Гораздо лучшего, — от слез перед глазами все мутнеет, и его лицо становится нечетким. Ло часто-часто моргает, потираясь носом о его нос в каком-то паническом забытье. А после поднимает и вторую руку [ему приходится поднять и свою, к ней прикованную], чтобы обхватить лицо ладонями и заставить на себя смотреть. Словно он хоть на мгновение от нее отвернулся с того момента, как выкинул ключи куда-то в темноту на газон.

— Ты найдешь хорошую девушку. Достойную. Приличную девушку. И будешь с ней счастлив. Заведешь семью и забудешь обо мне. Потому что есть женщины, на которых женятся, а есть женщины, которых трахают. Я из вторых. И ты отпустишь меня. Я вызову такси. И сделаю свою чертову работу, потому что это все, что я умею. Ты понял меня? — в голосе смешивается нежность и строгость. Но проводит руками по его лицу и бритому черепу с отчаянным голодом. С ней нельзя иначе. Она знает. Она помнит. Отец говорил, что она ошибка. Мейс называл идиоткой. Рой считал эгоисткой. Но она хуже. Гораздо хуже, чем это все. Потому что даже сейчас ничего не хочет так сильно, как чтобы он поцеловал.

Чтобы сказал, что она не права.
Внутренности снова сводит спазмом.
Дыхание будто дробится.

— Дурак. Какой ты дурак, — тихо шепчет, а после врезается в его губы поцелуем, жмурясь так, что на пышных ресницах оседают невыплаканные слезы. Он ее уничтожит, ведь так? Заберет с собой то последнее, что осталось, когда поймет, насколько сейчас ошибается.

Отредактировано Rebecca Moreau (2023-01-15 23:24:30)

Его губы под ее горячие и живые. Ими только что спросил, все ли она сказала, словно каждое слово было бессмысленным. Исключительно потому, что не повлияло ни на что. Ло жмется отчаянно, но воздуха все еще не хватает, и выдыхает ему в шею, когда так привычно прячет нос под углом нижней челюсти. Реальность не сможет до нее добраться, если спрятаться именно там. Рэм прижимает к себе крепко, и, может, только поэтому до сих пор не рассыпалась на осколки, как упавшая с верхней полки фарфоровой кукле. Их пальцы переплетаются, а выходит привычно и будто правильно. Ее кольца встают между его фаланг подобно кусочкам пазла в общей мозаике. Поджимает бритый затылок пальцами, проводя подушечками по особенно глубокому шраму. Этот шрам мог отнять его у нее, когда они еще даже не были знакомы? Тот, что у носа, мог.  Тело щетинится мурашками, и это больше от нервов, чем от холода. Он прижимает щеку к ее плечу, действуя, как якорь: ей не сдвинуться с места. Она и не хочет.

Рэм говорит, что ничего не изменится.
Рэм говорит, что она не права.
Ло вдавливает ему в кожу губы, клеймя бьющуюся жилку помадой, как собственной кровью.

Ведь так и не понял, что ее красота — проклятие. Черная метка, уложенная на ладонь в тот момент, когда Мейс решил, что она достаточно привлекательна, чтобы привлечь клиентов. Ло целует еще раз. И еще. И еще. Ведет губами по шее вверх, выцеловывает мощную линию нижней челюсти, четкие скулы, что были слишком перенапряжены. Ему приходится поднять голову, подставляясь под становящиеся все более хаотичными касания. Число алых клейм бессчетно. Ей бы выложить поцелуями у него на лбу слово "дурак". Потому что дурак и есть. Любит ее, боже. Заявляет, что любит.

— Откуда ты взялся такой на мою голову? — хрипит ему на ухо, целуя висок. В ее голосе сплошное поражение: умеет бороться с собой, но против него не работает ни единая тактика. Отстраняется, чтобы заглянуть в глаза, и гладит по щеке. От фатальности происходящего ребра вот-вот осыпятся костной крошкой. — Упрямый и глупый, — заботливый и родной. Глотку схватывает спазмом, когда пытается сказать хоть что-то действительно важное. У нее не получается так легко, как у него. Это еще одна причина, почему недостойная здесь именно она. Поднимает их сплетенные друг с другом в замок руки к губам, целуя его костяшки. Выступающие жилы на тыльной стороне ладони. Они скованы одними наручниками, но дело ведь совсем не в этом. Дело в том, что в его сжатом кулаке лежит ее глупое ржавое сердце. Просто этого он тоже не понял.

— Зачем ты так со мной? — вскидывает на него покрасневшие грустные глаза. Слишком сложно было привыкнуть к собственному одиночеству, а теперь невозможно поверить в его искренность.  От желания верить выворачивает фаланги, которыми так и липнет к его коже снова и снова. — Почему не отпускаешь? — вопрос крайней степенью абсурда ложится ему в рот, и Ло утрамбовывает буквы ему языком прямо за зубы, словно ответ и не важен. Так больно и страшно, и целовать его сейчас, как нырять с обрыва, не зная глубины. Она совсем не умеет плавать.

Прикрывает глаза, хватая воздух сухими губами. От поцелуя ли, от нервозности, все еще зудящей под кожей, немного кружится голова. По спине ползут мурашки от его прикосновений: кончики пальцев мажут по хрящу уха, за которое убирает ее волосы. Ее рука движется вместе с его — они все еще скованы. В этом нет никакого смысла, потому что он ни к кому ее не повезет. Ло снова вздрагивает от того, насколько обыденно и просто ему даются признания. Честность в ее жизни никогда не окупалась. Ей платили за притворство и ложь; за выдуманную картинку, которую из себя представляла год за годом, изменяя лишь некоторые детали в угоду трендам.

Рэм говорит, что ни за какие деньги ее не отвезет.
Это значит, что ни за какие деньги ее не продаст?
Это значит, что она бесценна [без_цены]?

Ло рвано вдыхает, но воздух застревает в легких. Это как еще одна паническая атака, потому что Рэм снова говорит запретные вещи. Те, которые подобны запретным плодам: можно только тайно желать, но ни разу не вонзить зубы, чтобы распробовать сладкий сок. Знает, какая на вкус его кровь. Знает, каков на вкус он. Но, кажется, так до конца и не разобралась, что происходит у него в голове. Бритый череп не скрывает ни единого шрама, но крепко оберегает мысли, сколько ни заглядывай в глубину зрачков. Смотрит туда и сейчас, и ресницы трепещут. Он уверен, что говорит с ней? Или это снова последствия контузии? Закусывает нижнюю губу, робко кивая. Как старшеклассница, на которую обратил внимание парень из футбольной команды. Ей не довелось встречаться ни с кем в школе. Как и после.

Если так подумать, у нее и парня никогда не было. [Только клиенты и сутенеры.]
Рэм говорит, что не потерпит ни одного. [Ощущение, как от удара.]

Ее все продавали, и теперь странно думать о том, что он хочет владеть ею единолично. Это звучит, как угроза для чувствительной гордости Томаса; как причина снова оказаться наяву в ночном кошмаре напротив стальных лезвий промышленной мясорубки, но разве оно того не стоит? Даже если всего лишь день. Даже если всего лишь час. Что стоят минуты против пятнадцати лет одиночества? Ло прижимается виском к его виску, обхватывая рукой шею. И смиренно закрывает глаза. От него пахнет домом, и если за этот запах суждено умереть, того будут стоит и шестьдесят секунд. Шестьдесят секунд, в течение которых была только е г о. Этого уже немало.

— Я тебя тоже, — выдыхает с отчаянной заполошностью в ушную раковину, словно кто-то их может подслушать. Сердце продолжает стучать в глотке, и она снова переплетает их пальцы, вдавливая кольца ему между фаланг. Ее чувства никому не нужны, но сейчас им найдется место? Отсчет от шестидесяти до нуля не завершен, и Ло повторяет. — Тоже люблю, — хотя кажется, будто каждое слово выдирает из себя с кровью. И замирает, жмурясь, точно перед ударом. Единственный раз, когда признавалась кому-то в любви, закончился жестокой отповедью о ненужности этой любви. Но, если Рэм сказал первым, значит, он не будет злиться? Значит, ей можно л ю б и т ь его в ответ?

Если у нее нет цены, то и у ее любви той нет?
Это значит, что она н а с т о я щ а я?

Сердце бьется так судорожно, словно отсчитывает секунды до взрыва. Раз. Два. Три. Ее может прямо сейчас разнести в щепки, и это будет милосердная смерть: в его объятиях. Взрыва не происходит. Рэм не смеется, не бьет наотмашь словами, говоря, что ей стоит держать свои чувства при себе. Только поднимает так, будто в ней совсем нет веса, одной рукой, и Ло осторожно цепляется пальцами за его плечо, нависая сверху. Так можно четче рассмотреть его глаза. В них темно, но звезды лучше видны в темноте. У него в зрачках целая вселенная, и она не может не смотреть. Рэм улыбается, разговаривая с болонкой, робко подающей голос. Наверное, их слишком громкие разборки ее напугали. Марго можно понять — Ло самой до сих пор страшно. Нужно пару минут, чтобы все уложить в голове. Облизывает губы, точно так получится почувствовать вкус слов, которые с них слетели в каком-то совершенно абсурдном забытье.

Она сказала, что любит его, и это было... комфортно. Щелкает браслет наручников, освобождая поцарапанное запястье. Ло трет покрасневшую кожу, пытаясь понять, что изменилось. Все вроде бы, как и обычно: Рэм закрывает машину, достает ее вещи, отыскивая в сумочке ключи, а Марго впереди всех бежит к порогу, наяривая круги в нетерпении. Ей хочется уже оказаться на своей лежанке, а где хочется оказаться ее хозяйке? Между ними будто ничего не произошло, но в то же время в солнечном сплетении сладостно тянет от одного осознания, что он за ее спиной. Что он выключает свет и закрывает только было открытую дверь.

У него в глазах вспыхивают звезды. Ей нравится наблюдать за звездами.
А губы на вкус, как неотвратимость. Стонет ему в рот, стоит Рэму сгрести ее в жадное объятие.
Блядь.

Пульс ускоряет ритм, и вот уже колотится где-то в висках. Он собирает губами слезы и потекший макияж с ее лица, и Ло не знает, что важнее: подставляться под горячие губы или требовательно размазывать помаду ему по скулам и подбородку. Путается в ногах, едва не наступая на болонку. Та невольно пищит, в обиде убегая из коридора, но из Ло сейчас херовая хозяйка, потому что не может оторваться от поцелуя. Воздуха мало, но теперь по приятной причине. Ей приходится держаться за стенку, чтобы хоть немного удержаться на ногах. Рэм подхватит, пусть и сам наступает на пятки мартинсов, чтобы стянуть с ног без рук. Они будто опаздывают, потому что не доходят даже до спальни. Положение тел меняется молниеносно, и Ло седлает его, распростертого на полу в коридоре, нависая сверху, опираясь на ладони, расставленные по обе стороны от бритой головы. Ему должно быть неудобно, и ее голые колени неприятно вдавлены в паркет. Похуй.

Рэм называет ее с в о е й хорошей девочкой, и Ло трется ему о щеку носом, подобно ласкучей кошке.

— Повтори, — умоляюще требует, занимаясь вечно беспокойные руки пуговицами на его рубашке. Парочка отлетают с тихим стуком, откатываясь куда-то в сторону. Ее волосы спадают ему на лицо, но она стонет, когда касается жадно напряженных мышц живота. Тактильный голод от этого лишь распаляется с большей силой. — Повтори, — просит еще раз, снова целуя, но отстраняясь, чтобы добраться до ремня и ширинки. На раздевание потратят слишком много времени, а ей только и нужно, что задрать подол да сдвинуть кружевное белье. Ло седлает его, едва приспуская джинсы. И упирается ладонями уже в грудь, игриво вдавливая ногти в кожу. Возбуждение кипит в крови, грозя расплавить изнутри. Скачет на нем, не жалея ни его лопаток, ни своих коленей, выдерживая быстрый темп и размашистую амплитуду. Пальцы ложатся ему на губы, юрко проникая сквозь в рот.

— Чья я? Скажи, — хрипло приказывает, когда влажные от его же слюны фаланги ложатся ему на глотку. Под ними ходит кадык, и Ло наклоняется, чтобы провести по нему языком. — Скажи, — повторяет требовательнее и жестче, прикусывая терпкую кожу. Ей нужно с л ы ш а т ь снова и снова. Если е г о, значит, н у ж н а? Рядом с уже практически сошедшим засосом скоро расцветет еще один.

Его будто тоже осипший голос выдает "м о я", и от загривка вниз по позвоночнику пробегает дрожь. Ло жмурится, податливо реагируя на смену позы, но все так же продолжая упираться коленями в пол. Только теперь лицо Рэма ближе, а у нее на ладони остается отпечаток его губ. На ягодицах могут остаться следы от пальцев, но ей хочется еще жестче. Крепче. Чтобы точно прочувствовать этот момент и после того, как они закончат. Гематомы отлично напоминают, стоит их задеть случайно или намеренно.

Она е г о хорошая девочка, и как хорошая девочка продолжает поднимать и опускать бедра, сбиваясь дыханием, когда его блядские пальцы захватывают соски, чтобы после сдать их на растерзание горячему рту. Хриплый голос срывается на откровенное хныканье, которого не стыдится. Этого будто слишком много, и ей ничего не остается, кроме как податься навстречу, утопив ногти в его плечах. От них тоже останутся следы, но Рэм ни разу не жаловался на ее любовь к меткам. Не тормозит ее в целом и сейчас — тормозит только движение, заставляя замереть на нем с легким непониманием во взгляде. Ответ находится до того, как начинает сопротивляться. Под лопатками пол такой же жесткий, каким был под коленями, несмотря на то, что под головой смятая рубашка. Ему придется найти новую униформу. Ло обхватывает его ногами, сцепляясь лодыжками на пояснице. Так удобнее давить пятками ему на задницу, чтобы уже ускорился. Понукает продолжать, но вместо этого слышит ответный вопрос.

Чья она?

Ее пальцы давят ему на затылок, чтобы наклонился, и сама приподнимается навстречу. Оголенная кожа спины неприятно прилипает к паркету, и при каждой фрикции ту болезненно тянет, но это не стоит внимания. Ло целует его, оттягивая ответ, вместо вылизывая десны и зубы. Стоны оседают у него во рту, и она кусает за нижнюю губу, оттягивая ту зубами, когда приходится оторваться ради нескольких судорожных вдохов.

— Т в о я, — сипло выдавливает где-то между тем, как он засаживает в нее член по самые яйца, и тем, как практически выскальзывает, разгоняясь до максимальной амплитуды. Рядом с ним каждый гребанный раз чувствует себя течной сукой — даром, что столько лет пробыла шлюхой. Впрочем, с рабочим даже не сравнится. Ло подтягивается еще выше, облизывая его ухо, чтобы тут же жарко повторить. — Т в о я, — уже цепляясь пальцами за его спину, вылизывает напряженные жилы на шее: от угла нижней челюсти до плеча. Мышцы мерно перекатываются под ее ладонями. От этого ощущения, кажется, ведет голову не меньше, чем от того, как Рэм восхитительно глубоко вдалбливается в нее раз за разом.

Подмахивает бедрами, подстраиваясь под темп. Все превращается в какую-то безумную гонку, и во рту сухо от того, что дышит через него, выдыхая вместе со стонами. Ей сложно себя контролировать, и на лопатках остаются свежие царапины. Их наверняка будет мерзко тянуть при любом движении, но тогда точно будет снова и снова вспоминать о ней. Она же е г о. Ему следует о ней думать.

Оргазм настигает неожиданностью, словно подкрадывается из-за угла, и Ло дрожит под ним, цепляясь и прижимаясь еще ближе, чтобы продлить ощущение. Так хорошо, что практически больно, и мышцы ноют от напряжения, когда полностью ложится на спину, но продолжая прижимать его к себе ногами и не давая выйти. Гладит пальцами свои припухшие от поцелуев губы, чуть прикусывает верхние фаланги. Рэм нависает сверху, и грудь у него движется часто, пока восстанавливает дыхание. Ло ерзает, а затем трет один из красный следов от помады у крыла его носа, прямо на шраме.

— Ты задолжал мне поход в кино, — голос откровенно сорван, отчего слова съезжают в тихий сиплый шепот. Ло ухмыляется, и росчерк шрама уже у нее над верхней губой едет куда-то вверх вслед за ухмылкой. Когда-то в начале их совместной работы говорил, что был бы не против сводить на свидание в кафе и кино, прежде чем затащить в койку. Чисто гипотетически. Теперь это реальность. Мышцы на ногах мелко дрожат, когда разводит бедра, позволяя ему отстраниться. — Или что еще делают п а р н и со своими девушками? — так и продолжает лежать на полу, потому что сомневается, что сможет встать. Но разве они куда-то торопятся?