Если бы года два назад ей сказали, что её жизнь перевернется с ног на голову, и из из мрачного логова дракона, что копит всё золото и красоту мира в темноте своих подвалов, смешивая ее с грязью и кровью собственных жертв, обернётся в пышный цветущий сад, сошедший из кадров какого-нибудь размеренного и достаточно нудного кино, где играет незаурядная музыка, а каждый как на подбор улыбается так приторно-сладко, что начинает сводить скулы, она бы рассмеялась этому человеку в лицо, пустив в его глаза едкий сигаретный дым.

Сейчас она подыгрывает, впервые за собственную жизнь, не выделяется, смешиваясь с декорациями, позволяя себе раствориться в них, став их частью, и пытаясь не обращать внимания, что человеком, в лицо которого она бы рассмеялась раньше, стала она сама.

Ей всё ещё противна ее новая позиция в жизни, ведь начиная со второго месяца беременности она стала принцессой, что томится в замке, которую холят и лелеют, выхаживая и потакая каждому капризу,  но знает же, едва она подпишет все необходимые бумаги - вышвырнут, как бездомную шафку, а потому пытается до последнего быть угодной, полезной и правильной. Ей всё ещё кажется неестественной и странной ее новая роль - роль матери. Раньше сам факт беременности казался чем-то отвратительным и пугающим. Сейчас ловит себя на неосознанной улыбке каждый раз, когда смотрит на сына, хоть и понимает, что не сможет, да и не захочет заниматься тем, чтобы воспитать из него достойного человека. В конце концов, у него это уже в крови - быть гнусным и отвратительным, забирающим больше, чем отдаёт.

За последние месяцы жизнь с предками с Кшиштофа уже не кажется ей такой отвратительной. То ли смирилась, то ли привыкла, то ли действительно захотела хоть раз почувствовать эту искреннюю, обволакивающую заботу. Ведь, несмотря на то, как бы сильно они ее ненавидели, считая, что она всю кровь выпила из их золотого сыночка, заботились и переживали о ней они, действительно, искренне, пока она умело этим пользовалась, меняя их представление о себе, не замечая, как меняется сама, становясь ещё изворотливее, ещё противоречивее.

Проходя как-то вечером мимо гостинной, она слышит слишком знакомый голос. Именно тот, что так сильно ненавидит. Именно тот, что хочет услышать вновь. Кшиштоф разговаривал с матерью - слишком безучастно и отстраненно, как делает это обычно, пока она причитала о внуке, что едва ли было ему интересно. Ллее плевать на то, что она так откровенно подслушивает, она лишь приоткрывает дверь пошире.
- зря мы раньше так были против вашего брака. Такая хорошая девушка, - слова матери Кшиштофа заставляют искривить губы в слишком ехидной, почти безобразной улыбке, пока девушка думает, что к ней, наконец-то, относятся так, как должны были относиться всё это время. Осталось убедить и его в том, что она заслуживает этого одобрения. Его одобрения.

Она ни за что не признает, что ждёт его приезда, что подбирает наряд специально для него, что красит губы в некогда его любимый оттенок. Ей хочется вновь увидеть восхищение в его взгляде, словно вокруг нет больше никого, но, когда он, всё-таки, приезжает, то всё, что она получает, лишь холодной кивок в качестве приветствия. Она приветствует его взаимной холодностью, которая, так некстати заставляет его мать подпрыгнуть с места, начиная причитать о том, что им, наверняка, есть о чём поговорить. Она удаляется, утягивая за собой мужа, охваченная мыслями о том, как вот-вот принесёт на смотрины внука.

- Кажется, я наконец-то нашла общий язык с твоими родителями, - улыбается, имитируя смущение легким движением, с которым заправляет за ухо прядь выбившихся из прически волос. Несвойственное ей движение, ведь ей не знакомо смущение в принципе. Скромность, ранимость, стыд - вещи, давно потерявшие для неё смысл или не имеющие его никогда. Но сейчас она готова быть такой. Готова сделать вид, что в ней многое изменилось. А перемены и правда есть - неосознанные, те, которые она сама в себе до последнего не признаёт, потому что каждая из них - для него, хоть и клялась все годы их совместной жизни, что каждый новый день их брака - потраченное впустую время. - Кто тебя так? - кивает в сторону его израненного живота, закатывая глаза, словно говоря, мол, ты действительно думал, что я не узнаю, я же живу с твоими родителями. Она прячет взгляд за чашкой кофе, ловя себя не тревожной мысли о том, что что-то в нём не так, что-то изменилось, надломилось, перечеркнулось. Мысль об этом заставляет растянуть губы в едва заметной улыбке: ему плохо там, откуда он пришёл, осталось лишь доказать, что здесь будет лучше.

Ками далеко не глупа, но почему-то позволила себе наивно надеяться, что эта встреча с Крисом оставит ее равнодушной ко всему происходящему, а, самое главное, к нему. Не вышло. Теперь приходится через силу смотреть ему в глаза, чтобы не выдать себя с потрохами, когда так хочется спрятать взгляд. Признать честно, сейчас даже она не понимает, какой клубок эмоций переплетает внутренности в плотный жгут при виде человека, которого ненавидела и любила больше, чем кого-либо в этой жизни. Внутри засели страх, непонимание, тоска, равнодушие, ностальгия… Продолжать можно долго, но потраченного на это время так бы и не хватило на то, чтобы девушка выбралась из взявших ее в плен эмоций. Кажется, она отвыкла чувствовать так много. Словно Крис был катализатором всех когда-либо пережитых эмоций.

- Ты изменился, - это не останется незамеченным, хотя, кажется, он даже не пытается это скрыть. Вечную тоску и отрешенность во взгляде, которые нередко вспыхивали дьявольским огнём, сменили усталость и чувство какого-то понимания, из-за которого складывается впечатление, что за то время, что они не виделись, Кшиштоф успел прожить целую жизнь.

- Это она с тобой сделала? За случайной мыслью прячется вспышка ревности. Ками неприятно осознавать, что ее ручной пёсик нашёл себе другую хозяйку. Ей нравилось делить его с кем-то раньше, когда это было частью их незамысловатой игры, но теперь, когда он стал играть не по правилам, ей это стало противно. Как и та, из-за кого он больше не смотрит на неё так, как смотрел раньше.

Девушка одергивает себя, пытаясь отвлечься от неприятных мыслей, смахивая несуществующие крошки с юбки.Внутри поднимается какая-то неоправданная злость. А потому каждое движение становится жёстче и сильнее предыдущего. Она ловит взгляд Криса, который замечает это, но не придаёт этому никакого значения. Ему  давно всё равно. Всё равно на сына, на эту встречу с родителями и уж тем более на Камилию, что он показывает каждым своим равнодушным взглядом и мимолетным движением. Это бесит ещё больше, заставляя напрягать губы приторной улыбкой.

Когда же Ивона приносит сына, Ками испытывающе смотрит на бывшего мужа, не замечая, как сдвигается ближе к краю стула, как подрагивает в нетерпении, как покусывает нижнюю губу. Она ждала этого момента, чтобы не произошло ровным счётом ничего. В принципе, как она и ожидала. Но от слепой веры это ее не избавило.

Он смотрит на сына, как на нечто чуждое, неестественное и почти противное ему. Ками скроет, что смотрит на него так же. Ей не нужен ни этот ребёнок, ни материнство, ни семья в принципе. Ей нужен только он. Но, несмотря на это, она изображает умиление и приторную нежность на почти окаменевшем лице. Ей хочется вызвать подобные эмоции и в его холодном сердце, хоть и знает, что уже едва ли возможно. Отныне он кажется ей чужим, почти незнакомым, всё в нём кажется ей другим: взгляд, движения, то, как он держит себя. Но это не значит, что она не сможет напомнить ему, кто он на самом деле. На это у неё есть время и не стоит спешить.

- Ты уверен, что это правильное решение? - накрывает его ладонь своей, зная почти наверняка, что одёрнет руку. Отсчёт пошёл. Три, два, один…

Знай для чего тебе мое музло писалось,
Эта девочка нажала прям на жало, чтоб пожаловаться.
Несколько секунд чтобы достать до дна и сделать шалость,
Не делай вид будто не узнала.

Если отбросить контекст этой встречи, то они бы сошли за идеал семьи. Тот самый, который рисуют в тупых сериалах для домохозяек, в которых живут картонные люди в кукольных домах, окруженных красивыми клумбами и цветущими садами. Всё так мило и приторно, что аж блевать тянет. Хотела ли она такой жизни? Нет. И играть в это, прогибаясь и подстраиваясь, ей совсем не нравится. Вот только перехватывающий ее пальцы Кшиштоф заставляет подумать, что всё это не напрасно. Она позволяет себя одурачить, потому что хочет верить в это: в мнимую идиллию и его присутствие рядом. Раньше оно душило. А что сейчас?

Ей хочется казаться лучше, хотя бы в своих глазах и верить, что причина ее перемен в том, что она хочет вернуть бывшего мужа. Но, чем дольше она смотрит на него, тем сильнее понимает, что ей всего лишь хочется в очередной раз доказать и себе и ему, что она по-прежнему держит его на коротком поводке. Она может его отпустить. А может заставить вернуться. По крайней мере так было раньше, так давай не будем изменять традициям.

Она улыбается на слова Ивоны о завтрашней поездке в больницу и оформлении документов, поджимая уголки губ и строя на лице притворную грусть. На самом деле, она солидарна с Крисом и не хочет иметь с этим ребёнком ничего общего, совсем как и он. Она никогда не хотела иметь детей и семью в общепринятом смысле слова, считая, что это просто сборище людей, которые, убивая морально друг друга, убивают морально себя. Достаточно посмотреть на семейку Криса, хотя казалось, что на старте у них были все возможности приблизиться к идеалу, однако вышло, что вышло.

Девушка наблюдает за ними, чувствуя себя лишней, прекрасно понимая, что добрые слова и дружелюбные взгляды просто всем удобны, пока она может дать этим людям то, чего они так хотят. Не будь сейчас на руках Ивоны младенца, все вели бы себя как и раньше - озлобленными, обиженными и готовыми разорвать ее. Но подобное лицемерие ей быстро надоедает, поэтому устремив взгляд куда-то в противоположную сторону, она всем своим видом показывает, насколько ей наскучила вся эта компания. И, лишь когда родители Криса уходят, она вновь переводит на него взгляд.

Его вопрос не застаёт врасплох. Наоборот, даже хочется удивиться, почему он был задан только сейчас. Девушка позволяет ему закончить, проглатывая комментарий и о том, что это он сделал ее той, кем она стала. Эти слова почему-то вызывают похожую на оскал улыбку.

- Может тогда и хорошо, что нашего сына воспитывать будешь не ты, - хотя, возможно, ей даже интересно, каким отцом мог бы стать Кшиштоф. - Ладно, - она откидывается на спинку стула, делая неопределенный импульсивный  жест руками и закидывая ногу на ногу, - если тебе так нравится играть в великого творителя, - ей противно признавать, что отчасти он прав, наверное поэтому она никогда этого и не сделает, - То ты и сам сможешь сказать, зачем мне всё это, - расставляет руки шире, поднимая их к небу и задирая голову, словно позволяя яркому августовскому солнцу ласкать бледную кожу, на самом же деле говоря, мол, вот, смотри, я вся перед тобой, словно открытая книга. Правда ли это? Нет. Никогда не было ей и уже не будет.