В отрочестве, когда ей было важно цеплять звезды на фюзеляж, ей нравилось располагать отцовским гусарами. Бросать вызов взрослым, сильным, что-то неведомое ей решающим мужчинам, пахнущим дорожным потом, пылью и оружейной смазкой, и другим – лощеным, в костюмах, от которых несло дорогим одеколоном и гаванским табаком. Анна чувствовала себя всемогущей. Щелчок пальцев – и ширки разеваются в голодном оскале. Девчонка была хороша и полна безудержных фантазий об опасных людях и опасных местах, об опасных способах получить свой драйв. Она рисковала собой больше, чем секс того стоил. А потом она поняла. Что эта магия – разевающая зубатые, истекающие смазкой ширинки – не ее. Что в этих людях больше страха или желания унизить ее отца, поимев расшалившуюся малютку. Что ее не любят, не ценят, может быть, даже не видят. Что хотят не ее. Что будь она обычной девчонкой из хорошей семьи, эти штабеля – никогда не лежали бы у ее ног. Но главное – никто из них даже не знает ее. И не пытается узнать. Всем наплевать. Выбравшись из нового передоза, из красивого рехаба, из групповой терапии на белых стульчиках, где золотые детишки и строчавшиеся воротилы вытирали сопли, она поняла, что обесценивала себя до постельной принадлежности в попытке урвать с адреналиновым драйвом ту любовь, на которую у ее отца не было времени. И не получила ничего. Кроме детей и смертельных рисков. Ничего. Это было опустошительно. И это было новое начало. Больше никогда Донна Анна не связывалась с теми людьми, которых не могла бояться сама. Которых не уважала. Которыми могла разбрасываться. Больше никогда не разменивалась. Теперь мужчин в ее жизни было мало, и это были совсем другие мужчины.
Желание взвинчивалось в теле, отзывалось упоительным маниакальным голодом, вскипало и неминуемо подбиралось к пику на каждом влажном, скотском движении бедер, звенело и вздергивало горло строгачом рваных стонов, утекающих эхом под по купол нефа в шелесте каблуков Маркоса по мраморным плитам, в гуле дрожащей тумбы и вибрации Иисуса за ее спиной. Но Арельяно замер, и тело захлебнулось неисполненным обещанием, обманутым ожиданием, психованной обидой, подскользнулось на пороге рая и ада, резонируя болью прерванного и одичалого желания. Анна впилась ногтями в плечи любовника, мстительно, ничуть не жалея пунцовых капель на его ослепильной сорочке, и следила, как прозрачный воск течет по коже. Завораживающе. Боль пришла к ней позже, опьяняющая и блаженная, как героин. Острая, мелкая, дурная, мучительная – сладкая - и злящая до предела. Не потому что Маркос осквернял храм. Да он, черт возьми, осквернял его своим присутствием! Не потом у что причинял ей эту дразнящую муку, ноющую в острых карамельных сосках. Анна потянула сквозь зубы кипящий воздух, чтобы выдохнуть стон бесстыдного, грязного удовольствия. Нет. Потому что он решал, когда она кончит! Великолепный сукин сын! Пауза заставила все ее тело дрожать, гудеть в изводящем напряжении, уже ничем не походившем на нежную истому и страстную жажду - пыточном. Возбуждение выжигало ее изнутри, терзало судорогой, вибрировало спазмами вокруг стояка, и он казался все больше, невыразимо, сюрреалистично больше мгновение за мгновением, вплавлялся венами в течное нутро. Она кончила сразу, стоило ему двинуться снова. Мгновение – и ее накрыло такой дикой, такой наркотической эйфорией, тягучей, как затяжной полет, не отпускающей, нет, нарастающей на каждом новом рывке, теперь хищном, нетерпеливом. Как будто это было возможно! Анна захлебывалась поцелуем, задыхалась в нем влажными стонами, чужим хрипом, лаской, уже не похожей на ласку, вжималась теснее и не находила в Маркосе никакого спасения от этого переполняющего экстаза. Слезы скользнули по ресницам и потянули по щекам темные дрожки туши, но она уже ничего не видела, даже темных глаз Арельяно, страшных и неземных без фокуса. Только надсадный рык еще пробил морозцем под кожей.
А потом Маркос смотрел на нее, сытый и самодовольный. Необыкновенно сексуальный в этом растрепаном влажном безобразии, когда черные пряди с мелкой солью седины липнут ко лбу. Анна даже опешила от того, как его оценка – наверняка, благодарная и искренняя, но, черт возьми, оценка! – заводит ее по новой. Поймала его смуглыми, острыми коленями, заставляя сок жирно убегать по промежности, по его бедрам и фарсовым брюкам на дерево и каменные плиты, стекать ленивым густыми каплями. А потом, взмокшая и заплаканная, в ареоле спутанных темных волос и сбившейся вуали, звонко приложила его ладонью по колкой щеке.
- Ненавижу тебя!
И горячо, жадно вписалась губами в пересохшие губы, впуталась пальцами в жесткие волосы, вмазалась в него всей собой – ляжками в обнаженные ребра, коркой воска на сосках в каменную грудину. Знала, что это последний раз – на много лет вперед. И видела в нем точно то же, что видела Мерча. Только не знала, как это назвать. И, наверно, боялась куда меньше.
[NIC]Anna Agilar[/NIC]
[STA] аmor, qu’é de ti?[/STA]
[AVA]https://i.imgur.com/OiFxix9.png[/AVA]
[LZ1] АННА АГИЛАР, 34y.o.
profession: сестра лидеров Гольфо [/LZ1]
[SGN] quem vem chamar a si o que é meu? [/SGN]