« Не желай жены ближнего твоего, ни раба его, ни рабыни его, ни вола его, ни осла его, ничего, что у ближнего твоего ».

Пиздец. Какая смертная скука.

Если не желать ничего чужого, никогда не получишь своего.

Если не желать его, не познаешь себя.

Но он не чужой.
Он принадлежит всем.

Мне — в том числе. И я хочу к нему попасть.

Это легкая игра, если знать, как играть, а все последние месяцы только этому я и посвящала свое свободное время. Пришлось слегка подзабить на работу и сегодня в колл-центре не очень довольны тем, как я отвечаю, но иначе не хватит времени. А мне нужно время.

Сегодня — тем более.

Сегодня — десятый концерт.

Десять — мое счастливое число.

х х х

Пузырь из жвачки лопается громко в такт тому, как гигантские кольца-серьги звенят на ушах Деборы Уолш.

Она в черных ботфортах, коротком кожаном платье, измазала его бутафорской кровью и пришла на концерт.

Сегодня будет петь Курт ебаный Уэсслинг. Чертов Бог.
Девчонки говорили, что после ебли с ним мир (их личный) становился лучше. А еще — что он забирал тебя к себе, если ты была достаточно хороша.

Дебора вряд ли умела невероятно трахаться, но была старательная. Старательная и жестокая, а еще повезло родиться гибкой и стройной. С пухлыми губами и высокой трудоспособностью.

Раньше она работала в пабе у дороги, за углом периодически сосала за двадцатку. Но только тем, кто понравился, и они с Милли иногда менялись клиентами.
«Клиенты» звучало лучше, чем «старые хмыри», поэтому так их и называли.

В шестнадцать для тебя все старики.

Она хотела Курта Уэсслинга.
Милли хотела Курта Уэсслинга.
Все хотели Курта Уэсслинга.

Он был новым знаменем. Каждая фраза — одиннадцатой заповедью.
Все стены в комнате обклеены его портретами.
Каждая песня вызубрена наизусть.

Они условились:
Дрочить, смотря на его лицо. Сосать, думая, что это именно его хуй.
Кончать под сдавленный хрип его песен.

Сегодня они, наконец, могут прийти.

Милли (в топе с сиськами наружу, Дебора закусывает губу, потому что тоже хочет себе ебаный пятый) подпрыгивает на месте (сиськи тоже красиво прыгают). Она объебалась мефом, Дебора сегодня не стала так рисковать — выкурила два косяка по дороге, виляя задом тачки на поворотах. Ее нихуя не развезло, только было смешно.

Все так визжат, что почти закладывает уши. Всем похуй, кто там после Курта. Ей кажется, что она кончит, когда он выйдет на сцену и появится перед ней.

Но она сегодня постаралась. И приготовила подарок.
— Мы ему вместе сосем после?
— Может быть, детка.

«Детка», потому что Милли Стоун нихуя не знала, а Дебора чувствовала себя в этом толпище таких же орущих как она девчонок, и так же мечтавших однажды увидеть воочию хуй Уэсслинга, особенной. Лучшей. Той, что сумеет сорвать куш.

Работая в колл-центре, она в свободное время шерстила форумы. Там поговаривали про закрытую тусовку Курта, куда он брал только избранных. Она планировала стать следующей, и без ебаной молнии на лбу.

Для этого она взяла с собой пистолет. С охуенной резьбой. Пришлось, правда, пару раз дать чуваку за прилавком в магазине «у Джека», но кого это ебало? Главное, что не было камер. И главное, что все знают, что пистолеты заводят Курта.

Милли об этом чуде не была в курсе. Но она за него и не трахалась между пыльных полок, не слушала, как говорят «бля всегда мечтал выебать школьницу» и после, пока мужик застегивал ширинку с ремнем, не забрала кое-что за его спиной.

Когда они вернулись за прилавок, она сказала:
— Сделаешь мне скидку?
— Хочешь иметь при себе что-нибудь, чтобы защищаться?
— Расстреляю задротов в школе. Заебали делать вид, что им что-то здесь светит.

Он смеется — бывший качок — с таким она бы точно трахалась во время учебы, одобрительно кивает. Из их захолустья не съебешь.

Ей дает купить газовый баллончик («только сильно не пали, где взяла, идет?»). Ему похуй, что будет делать Дебора дальше.

А Дебора спустя пару часов будет орать во время концерта Курта. После — бросит Милли одну в толпе. После — обещает чуваку за сценой, что даст себя трахнуть, если он пропустит ее к гримерке Уэсслинга.

И он пропускает.

Для этого она многозначительно потрогала его за член.

— Здаров, — спина у него охуенная. Она делает пузырь, он лопается, хватает языком жвачку и снова возвращает ее в рот.
— Меня зовут Дебора, — пальцами проводит по губам. Тренер в школе звал ее сучкой. Она не спорила, но предпочитала быть сучкой рокера.

Прежде чем он ее пошлет, выуживает из сумки пистолет. Прокручивает в руке.

Отредактировано Lottie Vexler (2023-02-04 19:17:38)

— Я слышала, ты любишь красивые побрякушки.

Дебора говорит «ты».
Дебора говорит «я слышала», хотя на самом деле долго изучала и исследовала.
Дебора говорит «красивые побрякушки» якобы про пистолет, но вообще-то исключительно про себя.

Она делает шаг вперед, великий Курт Уэсслинг на мушке.
Ей хочется спросить «нравится?», хотя нравится лично ей.

Когда он смотрит на нее, по телу Деб пробегают мурашки.

С концерта предыдущие еще не прошли.

Она кричала так громко, что практически сорвала голос, и сейчас он звучал с хрипотцой.
Хрупкая маленькая фигура облокачивается на дверной проем, пистолет опускается вниз.

Ее слегка штырит. Мефа не было, был — он.

В голове эхом звучало «шлите нахуй, если вас не понимают».
Понимания в этом мире — нет.

Если у мессии такое лицо, она готова лечь на гильотину ради него.

На сцене казался диким, далеким и недоступным. Сейчас — напротив — делающий к ней пару шагов — неизменен.
Он может быть рядом, но никогда не будет доступен.

Дебби облизывает губы.
Дебби проводит пальцами по холодному металлу, его изгибам, аккуратной резьбе. Тело в ебучем огне.
(Огне имени Курта Уэсслинга)

Все в городе знали, кто был его отцом.
И поэтому Курт был их мятежом.

В воскресенья ты могла либо ходить на службы, либо сосать за углом придорожного клуба. В их городе было больше нечего делать.

Сначала Дебора выбирала первое. Потом узнала, кто такой Курт.

Потом услышала «fuck them all» на хуевой разъебанной записи с телефона подруги, и клубы начали нравиться ей значительно больше.

Курт начал нравиться ей.

Сегодня в колл-центре ей сказали: «если ты выйдешь отсюда сейчас, то будешь уволена». Красивый наманикюренный фак оказался прямо перед лицом босса, шар из жвачки лопнул, не задевая ее лица, а немногочисленные монатки остались там.

Командовать ей создан Богом исключительно Уэсс.

(Она хочет быть одной из избранных им мессий)
(Хочет повторять за ним новые созданные заповеди)
(Хочет. Хочет. Хочет)

Она улыбается. Он закуривает. Деб протягивает ему навстречу свободную руку, во второй пистолет приятно холодит мягкую кожу. Это намек: зуб за зуб и глаз за глаз, дай мне сигарету (я разделю с тобой привкус одного фильтра), я отдам тебе пушку.

Ведь я принесла ее для тебя.

(И себя в том числе)

Тридцать минут назад все ее тело подчинялось ему там, под сценой, пока он пел, и ей не хотелось, чтобы этот момент кончался. Двух песен слишком мало, он должен быть на сцене каждый раз дольше.

Дебора облизывает пересохшие губы. Они у нее потрескались (позавчера по старой памяти согласилась подрочить за клубом, утром вышла на работу в колл-центр).
— И что тебе нравится диктовать.

Пистолет — не больше, чем входная плата. Но сейчас ей нужно показать, что она может дать ему гораздо больше. Что она готова следовать за ним, куда он скажет.

Другие девочки просто предпочитали визжать. Терпеливо ждать, пока он выберет кого-нибудь из них, у Уолш терпения не было.

Ни на что.

(Только в груди сердце содрогалось быстрее, чем ему следовало.
Было ли страшно? Чуть-чуть. Больше дрожало от предвкушения)

х х х

Ты либо сосешь за клубом, либо ходишь на службы — другого занятия в воскресенье нет. Таково правило этого города.

Все начинают в церкви: слушают Уэсслинга-старшего, который проповедует так, будто был поцелован самим Господом Богом.
Однажды задерживается в церкви на подольше. Ловишь странные взгляды.

Однажды просишь священника тебе помочь — он касается твоей талии. Или не твоей, а твоего старшего брата, который после пытается понять, что это было.

Однажды перестаешь верить в Бога. Создаешь собственного. Или заимствуешь чужого.

Курт не мог быть другим, взращенный таким отцом.

Дебора ничего из этого совершенно не знала. Только чувствовала, что готова верить ему и вверить себя, потому что с привычным для всех Богом ничего у нее не вышло.

Он такой же мудак и такое же чмо, как и другие.
А Уэсслингу хотя бы можно было дать и получаешь минимальный профит.

При жизни. Не смерти.
Но на смерть она тоже готова идти.

х х х

— Из него приятно стрелять.

Дебора крутит пистолет в руках и подает ему.

(Больше, чем пистолет.
Себя.)

Восьмая заповедь гласит: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху и что на земле внизу, и что в водах ниже земли.»

Мне хочется закатить глаза. Хочется опуститься на колени перед плакатом Уэсса. Хочется развести шире ноги, завести пальцы под тонкую ткань трусиков, резко войти и, выгнувшись, застонать.

Однажды я уже согрешила.
И еще раз.
И еще.

Грех с меня никуда уже не смыть.

И зачем?

х х х

Дебби смотрит на него и не верит в то, что это и правда происходит. Он улыбается, ее губы не могут удержаться в серьезном положении, и углы разбегаются в сторону (точь-в-точь, как ноги, когда она дрочила себе, представляя его член вместо себя).
Во рту пересохло.
Ей жарко? Ей жарко. Кожаное короткое платье сдавливает движения, в гримерке душно и пахнет травкой. А еще его потом. И ей нравится этот запах, он возбуждает больше, чем какой-либо другой.

В церкви говорили, что чистота и невинность — главные качества девушки. Дебби спустя год после всех этих служб будет думать: я не девушка, а блядь.

Потом послушно научится глубоко брать хуй в рот.

Ей нужно так его впечатлить?

Хлопает дверь за спиной. Он оставляет их одних. Деборе не нужно сильно много мозгов, чтобы понимать — это хорошо.

Это то, на что она рассчитывала, когда сюда шла. Бросила Милли, свалила из школы, лишилась работы.
Ей стоит быть благодарной.

Она может показать ему свою благодарность. Ему нужно только ей приказать.

А потом Курт становится ближе, дуло пистолета упирается ему в грудь. Лёгкое движение пальцем, и грудная клетка разлетится в щепки, как разлетаются осколки упавшей на кафельную плитку чашки.
Дебс облизывает пересохшие губы.

Bam!
Bam! Bam! В голове раздаются выстрелы — отец иногда любил ходить на охоту. Он не брал никогда ее с собой, но в детстве она сама преследовала его, чтобы слышать, как гулко отдается чья-то смерть.  В их арсенале ружья, не более того. Слишком избито. Таким можно разнести голову, но не оставишь после себя красивый труп, а от Уэсслинга должно оставаться только такое.
Как Иссус был распят на кресте.
—
чтобы после это хотелось изобразить.

Желание мечется между принадлежать и убить. Так всегда, когда приближаешься к святыне. В церкви ей хотелось позволить себя распять.

Потом разрешила трахать.

(Разве для женщины это не одно и то же? Христос разводил руки, женщина может развести ноги. И делает это каждый раз)

«Ты заставляешь меня нервничать, крошка».

— Нравится?

На лице ничего не движется, и она знает, что он лжет. Говорит, чтобы заставить переживать ее. Легкий тремор рук выдает Дебби с потрохами — как будто у нее их много. О да. Ей страшно.

Страшно.
Но при этом горячо.

Она кусает себе губы, он начинает смеяться, и в итоге Дебби смеется вслед за ним. Напряжение медленно падает, пистолет оказывается в его руке.
Теперь его очередь решить: застрелить ее или оставить. Вопрос повисает в воздухе буквально на пару секунд, мелькает в ее голове, но исчезает, потому что он прячет пистолет за пояс штанов и накрывает его футболкой.

Ей становится легче дышать. Мандраж постепенно отступает. Дебора Уолш всегда была одной из самых ебанутых сук в классе, но сейчас переплюнула саму себя.

Он заметил резьбу? По довольному лицу вроде бы да. Однажды расскажет, откуда такой достала. Или же нет. Может, он все-таки сунет как-нибудь ей этот ствол в башку и отстрелит ей нижнюю челюсть.

Кто знает.

Рок-звезды такие непостоянные в своих предпочтениях. За ними только и успевай. Про пушки она узнала случайно, когда скроллила без конца посвященные ему фанатские форумы. Там говорили, что это «закрытая инфа». Сейчас из закрытого была только дверь. Ей нравилась эта дверь.

И нравилось то, как сейчас он двигался к ней еще ближе.

Курт становится сзади, дает ей косяк, но сам удерживает за грудную клетку. Ощущение загнанной дичи, как у отца на охоте, но от того еще больше вызывает интригу. Дебби затягивается, медленно, плавно, потом выдыхает дым. Не торопясь.

Это правда с ней сейчас происходит? Это правда Курт Уэсслинг сжимает ее?

Он говорит:
ты интересная. У тебя пятнадцать минут, чтобы заинтересовать меня еще больше.

И его пах оказывается вжатым в ее задницу, она делает тяжелый вдох. Ебучая мечта становится реальностью, но вместе с тем заставляет по телу пробежать липкому страху.

Пятнадцать минут.

Она уже достала этот гребаный пистолет. Чем еще может заинтриговать его?

— Если хочешь, сможешь меня распять.
(Покажем настоящую веру твоему папочке?)
Ничего в конце концов не изменится. Сначала тебе разводят ноги в церкви, потом в придорожном клубе, потом за стеной кафе в темном переулке, сейчас предлагает развести ее руки.
Это дешевле и проще.

Заплатить кровью сейчас будет не страшнее, чем девственностью после службы в первый раз.

Дебби прогибается еще сильнее, вдавливаясь в него. Максимально вжимаясь. Заводит руки за спину и забирается ему в волосы.

Ей не верится, что это и правда происходит. Ебаная Милли не поверит потом.

Она покажет этому миру истинный облик Антихриста.
(Она будет следовать всюду за ним)

Дебора не любит причастие. Каждый раз в детстве — неприятный холод движется по рукам.
Она смотрит на священника, на свечи, на иконы за ним и пытается найти в этих образах благословение Божье.
Понять, как именно он слышит ее молитвы.
Понять, почему искупление дается через разговор со Святым отцом, а не с ним самим.
К чему все эти посредники?

Дебора не любит причастие. После него — руки святого отца оказываются у нее на бедре.
Он говорит ей:
— ты же хорошая девочка, Дебора.
— это очищение перед господом, Дебора.
— помолчи. Дай руку. Она тебя благословит.

В четырнадцать Уолш узнает, что благословение ей дарит сморщенный член.

В пятнадцать член станет более упругим и приятным наощупь. В церковь она больше не ходит. Разве что, чтобы появиться у алтаря и засунуть глубоко в рот чупа-чупс размера XL.

Зрительный контакт со священником забавляет, но не будоражит. Из девственницы скатилась в блядь — никакого раскаяния. Никакого раскаяния в Доме Господнем.

Ее сожгут на костре.

Интересно, Курт тоже поэтому ненавидит всю эту церковь?

Дебби робеет у него в руках, но подается ближе. Ближе — по наитию. Ближе — по желанию собственному.

Прелюбодеяние — грех, только если у тебя не значится других в списке. Дебора считает, что если она посвящает жизнь этому, то готова принять лик святых.
Но сначала — святым будет Курт.

Сначала — она встанет перед ним на колени. Помолится так, как никогда своему Господу Богу. Как никогда — Святому Отцу.
Как никогда.

Он смотрит на нее.
(Он видит ее)

Дебора тихо выдыхает, ощущая, как у него встает. Это гребаный Уэсслинг! И у него на нее встает. Она жмется. Чуть настойчивее, чем следовало бы, но ей хочется прочувствовать весь момент. Запомнить его. А потом рассказывать Милли, как ее почти трахнули… Или не почти.
Или взяли прямо здесь и сейчас.

Никто, блять, не поверит, что она сделала это.

Хочешь меня распять?

Когда он повернет грубо ее лицо к себе, и сплетет их языки, продолжая прижимать к себе, она поймет: хочет.
Хочет.
И это заведет еще.

А потом в его руках снова оказывается пистолет. Дебби чувствует, как дуло упирается ей в висок, давит, неприятный холод быстро проходится по всему телу. Мурашки - то ли от его прикосновений, то ли от того, что ей могут прямо сейчас разъебать голову на куски.
Он целует ее, а сам угрожает убить.

И от этого ебучего контраста, ее штырит, как будто она принимала амфетамин.

Уолш простанывает.
Из страха и возбуждения.
Простанывает сквозь поцелуй.
Простанывает, начиная трястись.

«Почему ты хочешь, чтобы тебя распяли, детка?»
— Потому что только так мне будут отпущены все грехи, — слишком развязный взгляд для малышки. Слишком много наглости для такой простой девки. Кому не поебать?
Ей.

— А у меня много грехов.
Пауза, он вмазывается в нее снова.
— Хочешь узнать их поближе?

Когда они пересекаются взглядом, она понимают, что у их грехов одинаковое нутро.

«Ты сумасшедшая маленькая дрянь».
Отлично.
— Я могу отмолить все грехи.

И этого устраивает его.

Курт Уэсслинг не спрашивает ни откуда она приехала, ни сколько ей лет, ни согласна ли она делать то, что он хочет. Он берет, потому что имеет право. Потому что у Сына Божьего ей собственный выбор.

Потому что он сказал.

«На колени».
Она кивает. Облизывает пересохшие губы, мелкая дрожь все еще пробирает хрупкое тело. Дебора стояла уже на коленях. И даже открывала свой миниатюрный рот. Она умеет молиться.
Святой отец ее даже хвалил.

Большие глаза смотрят на Курта снизу вверх.

— Да.
Это беспрекословное послушное «да».

Двинуться руками по бедрам наверх, чуть потянуть вниз джинсы. Пальцы окажутся в боксерах, постараются избавиться от них тоже. Она достает член, нервничая и ее продолжает слегка потряхивать, от чего злится на саму себя.

Ей не должно быть страшно.

Он убирает пистолет.

Она хочет этого. Хочет пойти за своим Господом Богом. Хочет принадлежать Ему и радовать Его. Делать все, что Он говорит.

Брать Его член в рот.

Раскрывать свои губы шире, чтобы получилось поглубже. Давиться, но не давать себе плакать. Брать старательно, интенсивно, быстрее.

Смотреть на Него. Принадлежать Ему. Мычать, пока сосешь Его хуй.

Я достаточно хорошая верующая девочка, Курт?
Скажи, что да.
Пожалуйста, скажи, что да.