Юра. Заебался. Икать.

Он икал весь четверг, и никакие способы, начиная от народных и заканчивая «окей, гугл, выручай», не помогали.

Он икал всю пятницу, и захотелось прострелить себе голову, потому что других вариантов избавиться от икоты не было.

— Да сука! — он с силой ударил кулаком по видавшему виды кухонному столу, на котором безмятежно подремывали заляпанные жиром солонка и перечница, и снова икнул. И еще раз – напоследок. — Да какая, блядь, собака меня вспоминает!

Юре было невдомек, что он целился в бровь, а попал в глаз, потому что его действительно все два дня активно вспоминали, только не собаки, а люди, ну, как люди: Екатеринбург и Санкт-Петербург. И если первому Юра мог простить такое поведение, то Саше – нет. Романову повезло, что Юре было невдомек, иначе количество Романовых в этой стране уменьшилось бы ровно на одного.

Под вечер пятницы икота медленно, но верно стала отступать, и Юра, всерьез задумавшийся встать раком и в такой позе выпить литр теплой воды с щепоткой соды (этот способ он вычитал но одном из форумов, но отложил в дальний ящик за сомнительностью), выдохнул с нескрываемым облегчением. Впервые за два дня он смог дотащить кружку кофе из кухни в комнату, не разлив ее содержимое.

У него уже носки кончились вытирать последствия своих блядских, блядских похождений.

Субботнее утро принесло не только долгожданное избавление от внезапной напасти, но и хорошее настроение. Татищев с чувством, что готов горы сворачивать, потянулся на «диване-книжке», и тот жалобно заскрипел старческими пружинами. Сквозь единственную щель в плотно запахнутых шторах проникал холодный солнечный свет, он весело играл солнечными зайчиками в настенных часах в форме наручных. Красно-оранжевый ковер – отголосок былой роскоши – висел на стене и смотрел на Юру своими осуждающими глазами. Глаз, по правде говоря, на ковре не было, но Юра их отчетливо видел, когда прищуривался. Воображение вообще мощная вещь. 

И кружку с кофе он дотащил без происшествий. Поставил ее на компьютерный стол, заваленный газетами и счетами, и ткнул ногой в процессор. Старенький, как и все в этой квартире, комп натужно зашумел и включился через шесть минут. Юра, смачно отхлебнув кофе, прищурился, как сытый кот, и с головой ушел в «танчики». И не вышел бы их них до вечера, если бы не Костя.

Шестой айфон был самой новой и модной вещью в этой квартире, если не считать плазмы и электрического чайника, но тот Юра купил по надобности, а не по желанию: старый эмалированный чайник белого цвета с пестрыми цветочками пришлось выкинуть, у него отвалилась ручка. У Юры ручки не отвалились, и он хотел реанимировать доисторического друга (Юра вообще был из тех, которые не выкидывают, а чинят), но даже его недюжинных талантов в области ремонта не хватило, чтобы вернуть агрегат к жизни.

А вот айфон он купил по своему собственному желанию, потому что «ну, бля, мне интересно, че с него все с ума сходят».

Стандартное оповещение об смс-ке отвлекло Юру от «танчиков»: в гости ехал Костя. К собственному удивлению, этой новости он обрадовался, но не настолько, чтобы оторваться от монитора, поэтому друга он встретил совершенно неподготовленным: лохматым, сонным и вздрюченным. Игра сегодня не шла, и он здорово перепсиховался. Быть может, в мортал комбат больше повезет.

— Ты, прикинь, я два последних два только и делал что икал, — пожаловался Юра, устраиваясь в насыпном кресле удобнее. Оно ласково зашуршало; этот звук Юре понравился, и он поерзал еще. — Какие-то пидорасы меня вспоминали, бля, узнал бы – рожи б начистил. 

Костя в ответ загадочно помолчал, а Юра, повтыкав в его лицо в поиске сочувствия, но так его и не дождавшись, отвернулся. Теперь он втыкал в экран приличного размера плазмы – ее он купил только для того, чтобы играть в плойку. Если бы не плойка, Юра никогда не решился бы на покупку этого чудовища. Плазмы ему не нравились, они не внушали доверия. То ли дело старые-добрые телевизоры размером с СССР. Они были душевнее и уютнее. А если их еще и белой кружевной салфеточкой сверху накрыть…

— На, сука, на! — Юра реагировал на игру громко и честно, в отличие от Кости, который за все шесть раундов не проронил ни слова. На молчание Татищев не обращал внимания, он знал, что Уралов в принципе не из этих, не из болтливых. Звуковое сопровождение Юра целиком и полностью брал на себя, только время от времени кашлял, но к Юриному кашлю Костя привык так же, как Юра привык к Костиному молчанию.

Но если Костя говорил, то замолкали все. Юра тоже. Вот и сейчас он слушал, хотя, ей богу, лучше бы не слушал.

— Че? — он вытаращился на Костю и нервно дернул глазом; Саб-Зиро, воспользовавшись неожиданной заминкой, совсем не героически подох – точно так же, как и деликатность Юры. — Ты гомик что ли? — не то, Юра, не то, сперва думай – потом говори. — Ну, то есть, пидорас? — Юра, блядь! — С мужиками ебешься? — Юра-а-а-а.

Внутренний голос Татищева, если бы мог обрести физическую форму, въебал бы своему хозяину по обескураженной роже.

Юра понимал, что говорит не то, но слова сами рвались из горла, напрочь игнорируя все фильтры. У Татищева, впрочем, всегда были проблемы с базаром. С эмпатией, похоже, тоже. Огорошенный внезапным заявлением, он сказал первое, что взбрело в голову, а потом надолго замолчал – и только время от времени зыркал на Костю, словно опасаясь, что тот вытащит из штанов хер и скажет «соси».

— А нахуя ты мне об этом сказал?

Отредактировано Chester Drake (2023-02-13 13:29:51)

Неожиданное признание не то чтобы выбило из привычной колеи, оно нахер перевернуло тачку, в которой ничего не подозревающий Юра катился по дороге жизни, и с размаху въебало в кювет. Дезориентированный и оглушенный Юра чувствовал себя так, словно расплющило вовсе не тачку, а его самого. И он не знал, что делать, не знал, что говорить; он не догадывался, где просить о помощи. 

Но говорить что-то было надо: напряженное молчание затягивалось и свинцовой тяжестью давило на плечи.

— Не понимаю, — честно отозвался он, обескураженно хлопая глазами, — ты же вроде, ну, не урод. Бабы на тебя вешаются, как на Стаса Михайлова, когда тот в своем лучшем костюме. Так в чем проблема? Почему ты с мужиками ебаться стал?

Для Юры это была именно проблема. Гомосексуальность (боже, это даже звучало мерзко) являлась чем-то ненормальным, противоестественным и иррациональным, она воспринималась болезнью, которую, как доказали бессменные британские ученые, вылечить нельзя. И как Костя мог вляпаться в это пидорастическое дерьмо? Со скуки? Экспериментов захотелось?

Точно, захотелось экспериментов. Когда живешь на свете несколько столетий, поневоле захочешь чего-нибудь новенького.
Но не ебаться же в жопу теперь!

Юра продолжал смотреть на Костю с нескрываемым подозрением, так, словно отныне Костя представлял опасность (да, Татищев переживал за сохранность своей девственной задницы, она была ему дорога). Но Костя не совершал никаких телодвижений в сторону тщательно охраняемой Юриной задницы, и тот начал медленно расслабляться. Джойстиком он задумчиво почесал нос и зашелся кашлем, прокашлялся и решил, что надо перекурить это признание. Передумал, впрочем, когда понял, что придется вставать с насыпного кресла и поворачиваться к Косте жопой. Иначе до балкона, заваленного всяким хламом, не добраться. 

Да не станет Костя творить своей гейской хуйни, убеждал себя Юра, но не убедил. Он был на взводе, на нервах и теперь знал, что чувствовуют крайне религиозные родители, когда их ребенок заявляет, что он, вообще-то, атеист, церковь – хуйня, а бога нет.

Бога – нет, а Костя-пидор – есть. Теперь живи с этим, Юрочка.

Татищев тяжело вздохнул, озадаченно сдвинул к переносице брови и серьезно поджал губы. Все это напоминало какой-то сюр, и мозг напрочь отказывался принимать тот факт, что Костя – гей. Организм отвергал эту информацию, как инфекцию, и всячески с ней боролся. Юра боролся тоже, отчаянно пытаясь найти оправдание заявлению Кости. Ну, может просто ошибся? Может, случайно его рот оказался на чьем-то члене? Может, ненарочно он вдалбливал в матрас какого-то безымянного парня?

Может, это было всего один раз? Один раз ведь не пидорас, это всем известно.

Осознание свалилось внезапно, как снег голову, и Юра просиял, громко хлопнув кулаком о ладонь, однако почти сразу его радость сменилась гневом вкупе с желанием стереть с лица одного чванливого хипстера.

— Это все Романов, да? — Юра презрительно сузил черные глаза, и те опасливо заблестели в приглушенном свете каскадной люстры советского типа, — ты же к нему ездил, да? Всем известно, что он – пидор и ебется с Мишей. Это он тебя надоумил, да? Блядь! Да это намного опаснее, чем я думал изначально, гомосеки, оказывается, заразны.

И, возможно, размножаются почкованием.

Юра выжидательно уставился на Костю, затаив дыхание. С минуты на минуту он скажет, что во всем виноват Саша, и Юра начистит тому ебало. Вот прям щас купит билет на ближайший рейс до Питера и полетит, найдет и засунет очки в очко, тому не привыкать к инородным предметам в своей тощей жопе. И хуй кто Юру остановит: Челябинск своих в обиду не дает, особенно Костю, который заслуживает только самой красивой, взаимной, искренней, но что важнее – правильной любви.

Отредактировано Chester Drake (2023-02-13 11:44:12)

Костя осадил, и Юра пристыженно замолчал, однако обиженно нахохлился. Мысленно он разразился трехэтажной тирадой, состоящей исключительно из самого отборного мата, в сторону несчастного Саши Романова, который, по мнению Юры, был виноват во всех бедах, начиная от столкновения метеорита с Землей несколько миллиардов лет назад и заканчивая последней сигаретой в пачке.

Своей нелюбви, время от времени переходящей в лютую ненависть, Юра объяснить не мог. Порой, когда Костя сваливал в Питер, а Юра лежал и бессмысленно пялился в белый потолок по несколько часов к ряду, потому что сон предательски не шел, Татищев размышлял на предмет своих негативных чувств и приходил к выводу, что дело вовсе не в Саше – дело в Косте. Это он, как преданная собачка, бросал дела и бежал к Саше по первому зову; это он терпеливо и с лицом своим самым озабоченным выслушивал страдания по Мише за очередной бутылкой крымского или грузинского; это он говорил о Питере чаще, чем просто часто, и порой совсем не к месту.

Когда Юра рявкал – да заебал ты уже со своим Сашей, у тебя других, бля, людей в окружении нет?! – Костя лишь невозмутимо пожимал плечами. «Он ведь мой лучший друг, поэтому мы так часто общаемся и видимся», — спокойно парировал Екатеринбург и всем своим видом давал понять, что на этом разговор окончен. Справедливости ради, после того, как Юру в последний раз конкретно так бомбануло, Костя действительно стал упоминать Сашу намного реже. Сегодня вот не упоминал вообще, но Юру это не остановило.

Костя заявлял, что Саша ему лучший друг, поэтому нет ничего удивительного в том, что они так часто общаются и видятся. Но Юра тоже был Косте лучшим другом. Однако он даже представить себе не мог, как вырвал бы Костю посреди ночи из теплой постели, потому что хуй его парня не встал. А Саша вырывал и не видел в этом ничего странного. Для него это было так же обычно, как попить чай утром. 

В ходе собственных размышлений Юра однажды пришел к мысли, что завидовал Саше. Тот мог выдернуть Костю в любое время дня и ночи, а Юра не мог, ему принципы не позволяли. Но это мысль оказалась такой стремной и неприятной, что Татищев поскорее запихнул ее в самый дальний угол своего подсознания и трижды перекрестился, чтобы никогда больше о зависти к Саше вспоминать.

— Ладно, — буркнул Юра, оставляя Сашу в покое не только вербально, но и мысленно, и скрестил руки на груди, нахохлился еще больше и зарылся подбородком в складки черной толстовки, — извини.

Юра помолчал еще немного, нервно теребя в пальцах джойстик. Костя молчал тоже, и в комнате висела странная, напряженная тишина, поэтому слова о том, что после следующего раунда Костя поедет домой, прозвучали громко и неприятно. Юра зыркнул на Костю еще раз, медленно прикрыл глаза и тяжело вздохнул: Костя уходил не потому, что надо было уйти, а потому, что хотел уйти.

— Ты видел, какая там метель? Оставайся, я постелю тебе у двери на коврике.

Юра нервно гоготнул и неторопливо, как будто лениво, поднялся с кресла, то ласково зашелестело в ответ. Рассеянно похлопав себя по карманам черных домашних штанов, Юра нашел искомое и коротко кивнул на балкон, приглашая Костю на перекур. Костя курил редко, но курил, и Юре думалось, что сегодня от сигареты он не откажется.

Метель действительно бушевала – примерно так же, как бушевало смятение в несчастной голове Юры Татищева. Он, с трудом переступив через ржавый велосипед, оставленный прежними жильцами, подошел к перилам и перегнулся через них, подставляя лохматую голову под хлопья снега. И закурил, когда вернулся в исходное положение и оперся предплечьями на грязные перила. Мягкий желтый свет зажигалки на мгновение осветил ладонь с внутренней стороны и сосредоточенное лицо.

— На самом деле, Катюх, — Юра через округленные губы выдохнул серый сигаретный дым, и тот мгновенно растворился на промозглом челябинском ветру, — мне, наверное, без разницы – мужиков ты ебешь или баб. Это меня, конечно, пиздец как шокировало и выбило из привычной колеи, но пройдет пара-тройка столетий, и я смирюсь с этой новостью, — он поржал, а потом покашлял в кулак. — Мне главное, чтобы у нас все по-старому было. Кость, — он негромко позвал и наклонил голову к плечу, снизу вверх поглядел на Костю, который щурился от летящего в лицо мокрого снега, — у нас же все по-старому будет? 

Юра совсем не хотел, чтобы Костя уходил.   

Отредактировано Chester Drake (2023-02-16 16:36:31)

Костя пообещал, что ничего в их отношениях не изменится, и Юра с облегчением выдохнул. Он не хотел терять дружбу, которая длилась не одно столетие, из-за того, что один из них прослыл пидорасом. И Юра даже – исключительно ради Кости – был готов переступить через себя и перестать называть пидорасов пидорасами, но только вслух, мысленно – нет.

Снег не прекращался, он большими влажными хлопьями валился наземь и там превращался в рыхлую грязь.

— Нормальный у меня диван! — взбеленился Юра, оскорбленный до глубины души таким заявлением, — я на нем уже несколько десятков лет сплю – и ничего, — диван и правда был древним, как и все в этой квартире. Юра жил в пятиэтажной хрущевке с восемьдесят шестого года и напрочь отказывался съезжать, потому что она являлась прямым напоминанием того, каким был Челябинск в СССР. Юра любил себя тех времен, поэтому с каждой вещью, какой бы доисторической она ни была, расставался с большой неохотой. Тяжелые красно-коричневые ковры, каскадные люстры, исполинская стенка со встроенным сервантом, допотопный домашний телефон с диском, трещащее радио – все это навевало светлую грусть и ностальгию. И почти не работало.

— Можешь спать на кровати, — великодушно предложил Татищев и, затушив сигарету о влажный серый бетон, боднул Костю головой в плечо. — Только там, это, тоже матрас пошел по пизде. Но это не точно. Сам посмотришь.

Большая кровать безмятежно подремывала в маленькой комнате, которую Юра зачастую обходил стороной, предпочитая все свое время проводить в гостиной. Там было светлее, теплее и уютнее; находиться в ней было комфортнее. Комната, как правило, отходила редким гостям, которые не хотели, как и Костя, ломать себе позвоночник выпирающими пружинами или спать вместе с Юрой на диване.

Блядь, гости!

Аня не раз говорила, что Юра такой же гостеприимный, как Северная Корея. Юра на это злобно фыркал – ты мои заводы, бля, видела? черное небо для тебя шутка? какое, блядь, в жопу гостеприимство, Аня? – и все же прислушивался, стараясь предлагать редким гостям кофе, чай или водку. Водку Юра любил больше всего, но она не отвечала Юре взаимностью и чаще всего подло, исподтишка, била по башке и, ловко пользуясь беспомощностью, утаскивала прямиком в запой.

— Бля, Костян, я ведь те даже ниче не предложил. Хотя у меня нихуя и нет, только «нескафе» и крекеры в форме рыбок, — он отстранился и, поежившись от промозглого ветра, задумчиво почесал макушку, — короче, давай, сообрази че-нить из доставки, а я сгоняю за алкашкой. Виски будешь?

Сказано – сделано; Юра, накинув на плечи черную куртку с отороченным густым мехом капюшоном, свалил из квартиры, и дерматиновая дверь громко скрипнула на прощание. Он стоял в «пятерочке», растерянно разглядывая заставленные бесчисленными бутылками полки, а потом плюнул и взял первую попавшуюся – ту, которая подороже, потому что поить дерьмом Костю не хотелось.

Он и так дерьма хлебнул немало, когда решил мужиков ебать, подумал Юра и неожиданно для себя развеселился.

— Это все потому, что бабы у тебя нормальной не было, Костенька, — проворчал он себе под нос, стоя на кассе, и словил на себе настороженный взгляд. Кассир застыл с бутылкой в руках и подозрительно прищурился. Юра прищурился тоже и разглядел на его бейджике имя «Константин». Это развеселило еще больше, и Юра зашелся смехом, который перешел в хриплый кашель.

Домой он вернулся через пятнадцать минут. Екатеринбург развалился на диване, и Юра, стряхнув в лохматого капюшона мокрый снег, разулся и разделся, прошлепал прямиком к нему и с видом своим самым удовлетворенным водрузил на журнальный столик бутылку виски. Потом, подумав еще немного, поставил рядом еще одну – точно такую же. Он едва сдержался, чтобы не купить майонез.

— Кость, а, Кость, давай посмотрим «служебный роман»? — Юра, взлохматив намокшие волосы, на хриплом вздохе свалился рядом с Костей на диван и посмотрел в глаза напротив своим фирменным взглядом – снизу вверх, наклонив голову слегка к плечу, — хочу всю ночь смотреть старые фильмы, — советские.

Юра не мог объяснить причины, но всегда, когда он смотрел на Костю вот так, Костя, даже будучи в своем самом паршивом настроении, смягчался и оттаивал. Татищев порой думал, что мог поглядеть снизу вверх и попросить достать звезду с неба, и Костя, не отходя от кассы, принялся бы собирать из говна и палок Союз-У. Проверять на практике он это, конечно, не собирался, такими вещами пусть Саша занимается, а Юра – он человек честный и не склонный к манипулированию, если, конечно, манипулирование не касалось очередного пересмотра «служебного романа» или «джентльменов удачи».

Когда Костя, выдохнув, согласился, Юра расплылся в довольной лыбе и весело боднул Костю головой в плечо. Он всегда так делал, когда Екатеринбург сдавался и проигрывал Челябинску в очередной бескровной войне. 

Отредактировано Chester Drake (2023-02-16 16:28:14)

— У меня есть стопки, — радостно заявил Юра, но Костя поглядел на него с жалостью и ушел на кухню. Через полторы минуты на журнальный столик взгромоздились две кружки – одна белая и без рисунка, а вторая, Юрина любимица, с принтом из word of tank. Не дожидаясь, когда Костя закончит копошится, Юра потянулся за бутылкой, открутил крышку зубами и щедро плеснул виски в кружки.

— Твое здоровье, Кость, — кружки, встретившись, брякнули, и Юра сделал два несмелых глотка. Горько и терпко.

Тепло мгновенно, как по солдатской команде, разлилось по телу, и Юра довольно поморщился, словно сытый кот. Не хватало только хорошей, сытной еды: у него с утра во рту побывали только кофе и пара-тройка крекеров в форме рыбок. Ну ничего, наступит понедельник, и Юра обязательно начнет жизнь с чистого листа: запишется в зал, бросит курить и станет питаться правильно.

Каждый понедельник он действительно держал данное самому себе слово, но недолго, только до вечера.

За окном хлопьями шел снег и превращался в рыхлое месиво, едва касаясь земли; на флейтах водосточных труб пронзительно завывал северо-западный ветер; тьма стояла такая, что свет бесчисленных фонарей не мог ее прорезать. В комнате, словно в противовес, было тепло, светло и уютно. Юра пил и нетерпеливо ждал, когда приедет еда. На голодный желудок виски шел удивительно хорошо, вот только нес с собой неприятное последствие в виде быстрого опьянения: на третьей кружке Юра с большим трудом ворочал языком. Точно так же – неповоротливо и неуклюже – ворочались в его голове тяжелые, натужные мысли.

— А потом он ей заявил, что не любит ее. Прикинь, Костян, она его любит, а он его – нет. Нет, блядь, он ее любит, а он ее – нет. Да блядь! Она. Его. Любит. А он. Ее. Нет, — разорялся Юра, едва сдерживаясь, чтобы не схватиться за голову. Он громко и пьяно пересказывал, перебивая «служебный роман», события одной из российских мелодрам. Подсмотрел он ее случайно, когда сидел в ожидании своей очереди в местном МФЦ. — Меня, кстати, затянуло, — сокрушенно признался он и помотал головой, подсознательно отрицая причастность к той вакханалии, которой подкармливал своих жителей «первый канал».

Когда звонок остервенело завизжал и поднял всю площадку с ног на голову, Юра подскочил с места и, едва не расплескав виски, побежал в коридор. По дороге он вмазался в дверной косяк, а потом и вовсе запутался в собственных на ногах, но героически на них удержался с видом марафонца, первым прибежавшим к финишу, отворил обитую темно-красным дерматином дверь.

Пакеты с едой переехали на журнальный столик близ бутылок и кружек. Юра нацелился на пюре с котлетой – и умял чуть больше половины: наелся. Теперь его интересовала только кружка, наполненная виски, которая с завидной периодичностью подлетала к губам.

Юра летел тоже.

С дивана он сполз на пол, когда ел, потому что сгибаться в три погибели над журнальным столиком не хотел: спина уставала. Сейчас он сидел, прислонившись виском к Костиному колену, и невидящим взглядом гладил плазму. Он смотрел этот фильм сотню раз, но все равно умудрился потерять нить повествования, потому что надрался. Как бы не блевануть.

Блевать, впрочем, не хотелось, а вот поговорить по душам – очень.
Юра всегда отличался необычной тягой к великой науке болтологии, но по пьяни – особенно.

— Катюх, — негромко позвал Юра и прокашлялся в кулак. Лоб зачесался, но совершать лишних телодвижений не хотелось, и Юра потерся виском о чужое колено, — я вот все думаю, че ты таким стал. Это ведь потому, что бабы у тебя нормальной не было? Тебе бы такую, как Аня, и сразу перестал бы быть педи… пид… да ебный в рот, ты понял, как пидора не назови, он пидором и останется. Давай тебе бабу найдем, а? Нормальную. Красивую – и чтобы задница ух, и чтобы сиськи ух. И умную. Я знаю, что ты тупых не любишь. И вообще, Кость, бабы – они же лучше. Ну ты погляди на нас, на мужиков – жрем виски в субботу вечером. А бабы… ну, они пахнут вкусно. И красивые. И сильные. У тебя ведь щас нет никого, Кость? Если нет, то давай найдем, а?

Юра очень любил чинить поломанные вещи и старался их никогда не выбрасывать.

Отредактировано Chester Drake (2023-02-16 16:11:36)

Костя говорил, и Юра слушал; не перебивал. Под тяжелыми, но теплыми ладонями он медленно расслаблялся, и непогода за окном стихала: снегопад превращался в легкий снег и ветер замолкал, из-за разбредшихся туч несмело выглядывала круглолицая луна.

Несвойственных Косте прикосновений он не замечал, сейчас они воспринимались как нечто само собой разумеющееся; будь Юра трезвее, и удивился бы, в конце концов, Костя был склонен к тактильности так же, как Уральский Металлургический Завод.

Однако Юра был таким же трезвым, как Свердловский Ликеро-водочный завод, поэтому даже не пытался уйти от касаний. Костя перебирал его волосы, и было в этом что-то убаюкивающее; как бы не уснуть прямо на полу, упав головой на журнальный столик.

Костю он выслушал, находясь в приятном трансе не только из-за выпитого виски, но и из-за неожиданного массажа. В какой-то момент он даже прикрыл глаза и положил голову на Костино бедро, опершись на него предплечьями, но был бессовестно разбужен громким разговором, донесшимся из динамиков. Юра лениво приоткрыл глаза и поглядел в экран, на нем несчастная Олечка Рыжова говорила ублюдочному Самохвалову, что у него нет никаких недостатков, он состоит только из одних достоинств. Юра фыркнул и внезапно для самого себя подумал, что так мог бы сказать только про одного человека – про Костю.

Но у Кости все же недостаток был – и заключался он в склонности к ебле с мужиками. И что бы там Костя ни говорил, какие бы аргументы не приводил, факт оставался фактом: он ебался с мужиками, и это было ненормальным.

— Ну не знаю, Костян, — сонно протянул Юра и, встряхнув головой, неторопливо оторвал ее от Костиного бедра. Он огляделся по сторонам, пытаясь понять, какой на дворе год, и снова потянулся за кружкой. Виски уже не сжигало внутренности дотла, а воспринималось живительной водицей. Фильм отошел на второй план и играл роль фона. — Тебя правда все устраивает? — он лениво поднял голову и, с трудом сфокусировав заметно поплывший взгляд, рассеянно поглядел в глаза напротив. Сейчас, в мягком свете единственной люстры, они особенно походили на одуванчики. — Ну ладно.

Он снова потерся виском о колено и, когда Костя прекратил перебирать его волосы, требовательно дернул плечом: не останавливайся, продолжай. И едва не заурчал от удовольствия, как кот, когда Костя вернулся к делу.

Если честно, то Юра – пьяным, непьяным, неважно – и не попытался бы уйти от прикосновений, потому что не видел в них ничего странного, для него обнять или потрогать было так же нормально, как поздороваться или переброситься парой слов. Но в свете последних событий прикосновения со стороны Кости, который не касался никогда, как минимум насторожили бы, а как максимум – довели до истерики. Но Юра все еще был пьян и просто наслаждался мгновением.

— А че в этом хорошего, Костян? Ну, в смысле, в чем принципиальная разница для тебя? Для меня вот есть – я вообще не представляю, как можно ебаться с мужиком, это же противоестественно и, бля, мерзко. А для тебя разница в чем? С какого хуя тебе ебаться с мужиками нравится больше, чем с бабами? Почему? — он сделал еще глоток и выжидательно поглядел в глаза напротив.

Отредактировано Chester Drake (2023-02-18 10:30:00)

Когда теплые ладони легли на бледные, но горячие щеки, Юра напрягся. Он почувствовал себя в ловушке – и нестерпимо сильно захотелось выбраться, выкарабкаться из неожиданной западни; быть загнанным в угол ему никогда не нравилось. Но вместо этого Юра сидел, не двигаясь, и даже почти не дышал. Головой он понимал, что надо повыебываться, надо дать понять, что Костян переходит все границы, но тело, блядь, оно окаменело, предательски вросло в землю. Юра смотрел в глаза напротив и с ужасом ждал, что будет дальше.

Когда губы коснулись губ, Челябинск на собственной шкуре ощутил все прелести состояния аффекта.

Башка отключилась, мозг отказался соображать, зато с телом творилась какая-то неведомая хуйня: сердце пропустило несколько ударов и сорвалось с места, словно с цепи обозленная псина, и разогналось до космических скоростей; и без того ватные ноги и руки совсем атрофировались, а в пояснице – и это было самым странным – зародились мурашки. Низ живота стянуло тяжестью.

Юра приложил немало усилий, чтобы заставить себя двинуться, но смог только едва заметно повести плечом. Он шумно сглотнул и попытался выровнять дыхание. Оказалось, что с того момента, как Екатеринбург положил ладони на щеки, Юра не дышал.

— Костян, — натужно прохрипел Юра в губы напротив, но не отстранился, — я те щас въебу.

Угроза осталась всего лишь угрозой, потому что внезапно скрутило желудок: Юра почувствовал тошноту, подступающую к горлу, и резко подорвался с места, зажал ладонью рот. Дорога до сортира показалась длинной вечностью, но Юра героически преодолел расстояние и с готовностью продемонстрировал унитазу свой прекрасный внутренний мир.

И уснул прямо там – возле несчастного толчка, повидавшего некоторое дерьмо.

Проснулся Юра наутро и обнаружил себя на диване, кто-то – и он прекрасно знал, кто именно – заботливо накрыл его колючим красно-зеленым, как в поездах, одеялом. Кости в квартире не было – были только последствия их гулянки. Юра поморщился от головной боли и перевернулся на лопатки, погладил бессмысленным взглядом белый потолок и зарылся лицом в ладонь. Пальцы случайно коснулись губ, и щеки обжало жаром: Юра вспомнил вчерашний поцелуй. 

Ебаный пиздец, че Костян натворил. А Юра че натворил? Проблевался – и спасибо, что не на Костю.

Из груди вырвался стон, вобравший в себя отчаяние всех людей, творивших лютую дичь по пьяни; Юра перевернулся снова и зарылся лицом в подушку. Ему было стыдно, невыносимо стыдно, хотелось повернуть время вспять и все исправить, а еще хотелось провалиться сквозь землю. Зациклившись на огне, в котором он горел от стыда, Юра ни разу не подумал о том, что надо бы разозлится, в конце концов, Костя поцеловал его, отъявленного гомофоба, нарушив все допустимые и недопустимые границы.     

Нет, он и сам всегда предпочитал практику теории, но, бля… бля, бля, бля.

Подходящих слов, чтобы описать весь пиздец, не находилось, мыслей тоже. Как только Юра хотел разозлиться на поцелуй, то сразу вспоминал мурашки, побежавшие по телу, и злиться просто-напросто не мог. Что это значило, Юра не думал, точнее – думать не хотел; боялся. И за невозможностью хорошенько отпиздить Костю не делом, а словом, он решил спустить все на тормозах.

Тормоза пошли по пизде в следующую пятницу, когда надо было ехать в Екатеринбург на собрание Уральского округа, проходившего каждые две недели. Отчеты, предложения, жалобы, вопросы и прочая бюрократическая хуета, к которой Екатеринбург относился с дотошной ебливостью, были на повестке дня. Ничего нового, все старо, как мир, но Юра неожиданно для себя запаниковал возле Костиного кабинета и застыл возле двери. Он тупо смотрел на изящную табличку с именем Уралова и чувствовал себя младшеклассником, которого впервые отправили к строгому директору на ковер.

— Че застыл? — Илья хлопнул Юру по спине с такой радостью, что тот едва не распахнул дверь своим лбом, — пошли давай. Чем раньше начнем – тем раньше закончим. Ну? Пошли.

Илья с веселым «привет!» ворвался в кабинет, и выбора не осталось, пришлось идти за ним следом. Юра неловко занял свое место и все собрание сидел, как на иголках, даже почти не разговаривал, что было для него несвойственно. А когда Юра промолчал в ответ на хитровыебанный подъеб Кургана, все поняли, что с Юрой что-то не так.

Юра и сам знал, что с ним что-то не так, но не понимал, что именно.

Он хотел свалить в числе первых, когда собрание закончилось, но жопа предательски приросла к стулу. Когда кабинет опустел, и Юра остался наедине с Костей, повисло напряженное молчание, оно давило на плечи. Юра вздохнул – и закашлял; тишина бесила его даже больше, чем тупые подколы Кургана.

— Кость, — позвал Юра и опустил глаза, вцепился напряженным взглядом в собственные скрещенные в замок руки, лежащие на столе, — а ты че тогда ушел? Испугался, что и тебя заблюю?

Блядь. Ладно, сгорел сарай – гори и хата, хуле нам, челябинским.

— Ты поцеловал меня, потому что просто хотел показать на практике, каково это – целоваться с мужиками?

Юра очень надеялся, что Костя ответит «да».
Но еще больше, хотя еще и не сознавая этого, он боялся, что Костя ответит «да».

Отредактировано Chester Drake (2023-02-17 16:56:08)

— Ну еб твою мать, — взвыл Юра и на тяжелом вздохе уронил голову на стол; из-за соприкосновения лба с деревянной поверхностью послышался глухой удар, разбавивший минутную тишину, — ну нахуя, Костян?

Действительно, нахуя?

Проблема заключалась в том, что Юра был отъявленным гомофобом и на дух не переносил педиков. Он провожал презрительными взглядами любого парня, чьи волосы были выкрашены в яркий цвет, и плевался всякий раз, когда в сериале затрагивали отношения геев (именно поэтому, к слову, Челябинск и ненавидел современный кинематограф, особенно блядюшный «нетфликс»). А сейчас – получи, Юрочка, и распишись – выяснилось, что Костя, его начальник и лучший друг по совместительству, являлся не только пидором, но и сосаться хотел именно с Юрой.

С Юрой, блядь, Татищевым, который – на минуточку – все еще был отъявленным гомофобом и пидорством считал даже крашенные волосы. А проколотое ухо и вовсе приводило его в неистовый ужас.

И Челябинск натурально растерялся, почувствовав себя маленький ребенком в большом торговом центре. С одной стороны, он не допускал даже мысли о том, чтобы ебаться с мужиком, даже если этим мужиком был, чего греха таить, красивый, статный и сильный Екатеринбург. С другой стороны, флешбэк с поцелуем все еще всплывал в его памяти и заставлял низ живота наливаться странным, тяжелым, сосущим голодом. А еще Юра просто-напросто не хотел терять такого верного друга, как Костя, из-за собственных предрассудков. Но если он был готов смириться с тем, что Костя – гей, то смириться с тем, что сам он топчется в коротком шаге от гейства, Юра был не готов. Это приводило его в настоящую панику, и хотелось рвать на себе волосы.

Юра стоял на распутье, и противоречия почти что физически разрывали его изнутри, безжалостно разъебывался вдоль и поперек. Чувство собственного достоинства, мужественность и маскулинность требовали, чтобы Юра набил Косте морду и запретил приближаться к собственной заднице ближе, чем на три километра. Юре всегда казалось, что именно из мужественности и маскулинности он и состоит, но сейчас было что-то еще, что-то кроткое и тихое, но настойчивое. Оно витало в голове бесплотным привидением и шептало, что ничего страшного не случится, если Юра попробует.

«Ты только представь, Юрец, если обычное прикосновение вызвало в тебе такую бурю чувств, то что будет, если ты зайдешь дальше? Когда там у тебя в последний раз был секс? Отсос от Зинки не считается, она сосала тебе из жалости. Ну, Юрец?»

Юрец растерялся окончательно и бесповоротно. От безысходности он стал слабо постукивать лбом по столу, словно пытаясь вбить в собственную несчастную башку все ответы. Лежали они, если честно, на поверхности, но Юра до усрачки боялся к ним притронуться. Казалось, если он хотя бы допустит мысль о собственной принадлежности к пидорам, то станет пидором навсегда. Обратного пути не будет, финита-ля-комедия, соси хуи до конца своей недолгой жизни, Юрочка.

Сейчас он казался себе как никогда жалким. Челябинск уважал себя за ум, за смекалку, за умение быстро принимать верные решения и, что самое важное, за смелость. И что? И где? А нигде. Признание Кости здорово выбило его из привычной колеи, и все, что мог делать Юра, это мять воображаемые сиськи и биться лбом о совсем невоображаемый стол.

Да че это, блядь, вообще такое?! Мужик Юра или где?! Щас он возьмет себя в руки и расставит все по своим местам.
Вот только что куда ставить, Юра не знал и даже не догадывался.

— Ты все испортил, — простонал Челябинск на длинном, хриплом выдохе. Головы он не поднял, так и продолжил жаться лбом ко столу, согнувшись в три погибели. — Мы ведь так заебись дружили, Костян, так какого хуя? Нахуя ты решил, что хочешь сосаться именно со мной? Ладно бы мы были в девяностых, понимаю, там я был мачо, сам от себя глаз не мог оторвать. Но, бля, сейчас… Ты не только пидор, но еще и некрофил? — нервно хохотнул Татищев и оторвал, наконец, от стола голову, поднял глаза и поглядел на Костю. Взгляд у него был загнанным. — Я просто не знаю, Костян, ты достоин кого-то в разы лучше, чем я.

С самооценкой у Юры действительно были нелады, но сейчас он думал не о себе, а о Косте. О том, насколько у Екатеринбурга в плане чувств к Челябинску было все запущено, Юра не знал, поэтому находился на низком старте, чтобы пойти искать Косте мужика. Мужика такого же хорошего, как сам Костя, красивого и статного, который не дымит, как паровоз, и не бежит блевать после первого поцелуя.

Отредактировано Chester Drake (2023-02-17 22:36:05)

В ответ на вопрос Юра коротко кивнул, ведь Костя действительно имел полное право решать сам, кто его достоин, а кто – нет. Вот только Юра никак в толк взять не мог, с чего это он – недоразумение местного разлива – стал достойным. Он ведь был полной противоположностью Косте: Юра – он громкий, задиристый и несдержанный, а Костя – тихий, решительный и спокойный; Юра – бледный, угловатый и тощий, а Костя – крепкий, высокий и со здоровым румянцем на щеках. Они такие же разные, как «Единая Россия» и «Россия будущего», как «Мегафон» и «МТС», как «Десяточка» и «Летуаль», как Питер и Москва. На последнем сравнении, невольно пришедшем в голову, Юра задумчиво нахмурился: быть может, собака зарыта вовсе не в сходствах, а в различиях? Ведь Миша и Саша, будучи полными противоположностями, оставались вместе на протяжении многих лет.

Но сравнивать себя с Сашей, а Костю с Мишей было противно, и Юра взмахнул головой именно в тот момент, когда Екатеринбург приблизился. Меж их лицами осталось несколько ничтожных сантиметров, и Юра против собственной воли задержал дыхание. Под давлением тяжелых ладоней он снова почувствовал себя в западне, но на этот раз оставался на месте не потому, что жопа к стулу приросла, а потому, что выбираться совсем не хотелось.

— Костян, — жалобно протянул он и едва сдержался, чтобы не влепить себе оплеуху за то, что взгляд, словно намагниченный, предательски съехал на Костины приоткрытые губы, — че ты, блядь, творишь.

Юра еще боролся – все его естество боролось с тем, что правильно, и с тем, что желанно. Остаться бы в одиночестве, сходить на недельку в запой, все тщательно взвесить, перебрать плюсы и минусы и прийти к логическому заключению: нельзя или можно. Здравый смысл и математический анализ всегда были его сильными сторонами, но Юра напрочь забыл о том, что хваленый разум отходит на задний план всегда, когда на передний выходят блядские, блядские чувства.

А сейчас в нем были одни только чувства. Они клубились и извивались, бесились и остервенело визжали. Юра хотел, чтобы Костя подался еще ближе – и одновременно до усрачки этого боялся; он переживал, что, сделав шаг вперед – навстречу Косте, Юра навсегда клеймит себя жирным черным «п-и-д-о-р» прямиком на белом лбу.

Тихое, хриплое и не приказное, а просящее «поцелуй меня» прозвучало как приговор: Юра понял, что крупно попал. И голос, бесплотным приведением витавший в башке, обрел почти что физическую форму и решительно толкнул Юру вперед. Челябинск сделал глубокий вдох и зажмурился, как будто не поцеловать хотел, а положить голову на плаху – и подчинился. Губы мазнули по губам, сухо прижались, и Челябинск затаил дыхание в ожидании, когда тошнота подступит к горлу (он все еще не знал, блеванул ли в прошлый раз он от литра виски или от поцелуя). Но тошнота не подступала, зато низ живота мгновенно, как по солдатской команде, налился тяжелым, влажным, голодным теплом.

Солнце не взорвалось, планета не сломалась, время не остановилось, а у Юры на лбу не выцарапалось жирное черное «п-и-д-о-р». Зато сердце снова пропустило несколько ударов и следом разогналось до космических скоростей, ноги подкосило и дыхание сперло; Юра почувствовал себя так, словно целуется впервые – и делает это с человеком, которого любит до безумия. Возможно, через пару столетий он даже перестанет представлять Костю женщиной.

Ознакомительного прикосновения быстро стало мало; Юра осмелился обнять Костю одной рукой за плечи и, опершись на них, приподняться со стула, прижаться грудью к груди. Поцелуй он осторожно углубил – прошелся языком по губам и протолкнул его в рот. И едва слышно простонал, когда их языки встретились. Поцелуй с Костей, если честно, мало чем отличался от поцелуя с женщиной, разве что Костя делал это намного ахуеннее – настолько, что Юра окончательно и бесповоротно поплыл. Если бы не крепкие руки Екатеринбурга, надежно придерживающие за талию, Юра пизданулся бы на пол и остался бы валяться под столом еще несколько столетий, пока головокружение не пройдет.

Он разорвал поцелуй первым и заполошно поглядел в глаза напротив. Дыхалка у него сбилась напрочь, волосы растрепались, щеки раскраснелись, шея и кончики ушей тоже. Юра смотрел на Костю и одного понять не мог: как, блядь, как этот человек смог сделать из него, из отъявленного гомофоба, не менее отъявленного пидораса меньше чем за одну, мать ее, неделю? Как?! 

Колдун ебаный, не иначе.

Мысль о том, что Челябинск всегда был латентным, была старательно отложена в долгий ящик. Юра вообще все, кроме необыкновенного притяжения и крепкого желания, отложил в долгий ящик и решил отругать себя позже. Сейчас во всем мире остался только Костя, и Юра, которому, к собственному маскулинному стыду, невероятно понравился поцелуй, тайно хотел продолжения. Вслух он, конечно, сказал совершенно другое:

— Ну пиздец, Костян, просто пиздец. Че я мужикам на заводе скажу?

Отредактировано Chester Drake (2023-02-19 07:39:50)