— У тебя появился очередной поклонник!

Руперт кричит ей чуть ли не через весь коридор, улыбаясь так широко, что Бекке кажется, будто у него в любой момент может лопнуть рот. Она бы посмотрела на это и, пожалуй, не рванула бы сразу доставать аптечку. Ее коллега бывает раздражающим до зубовного скрежета, а сейчас еще и привлекает слишком много внимания. Люди любят сплетничать, несмотря на то, что все знают, насколько доктор Моро этого не любит. Всего лишь очередной повод для сплетни.

Потому сначала на доктора Чейза не обращает внимания, но подойти к нему ближе приходится хотя бы потому, что ей нужно попасть в свой кабинет. Заседание в суде по одному из дел, где была экспертом, немного затягивается, и ее обед превращается в легкий перекус круассаном с кофе. Доктор Лейсманн едва ли будет против, задержись она ради того, чтобы поесть нормально, но голода особенно и нет. Холодный взгляд не охлаждает пыла и рвения Руперта. Он болтает каким-то пакетом в руках, словно стремится зарядить тем ей по лбу.

— Ты о чем? — выходит несколько устало, но у нее нет желания, как и, впрочем, сил на то, чтобы изображать вежливость и добродушие. У нее на работе кличка снежная королева, и той все-таки соответствовать.

— Парень какой-то заходил. Тебя искал. Но тебя не было, и он попросил передать, — в этот момент от самодовольства, сквозящего в голосе Руперта, возникает желание попытаться отрезать нос уже ему. У нее есть определенная слава, и разве плохо, что еще и ее собирается подтвердить? Впрочем, старается держать себя в руках, и ни один мускул не дергается на лице. Просто потому что достаточно хорошо научилась управляться с лицевыми мышцами в попытках скрыть наличие пареза.

— Ну давай, колись. Кто он? Решила так утешиться, а? — с наигранным дружелюбием доктор Чейз толкает ее локтем в плечо, но Бекка отшатывается, а после вырывает у него из рук злосчастный пакет. Вряд ли тот принес Стив, потому что его тут знали, а больше как бы и не от кого ждать неожиданных подарков.

— Занялся бы лучше делом, — ее ледяной тон можно использовать в качестве колотого льда для коктейлей, но на Руперта он толком не действует. Коллега только ржет, показательно поднимая руки, мол, сдается. И даже отходит на пару шагов назад, позволяя протиснуться по коридору дальше. Бекка бы назвала его придурком, но это в чужих глазах будет выглядеть комплиментом.

Только оказываясь в своем кабинете, заглядывает внутрь пакета. И функционирующие лицевые мышцы сводит спазмом, как и те, что не работают после травмы. Бутылек с таблетками снотворного и максимально ублюдская записка не дают особого простора для фантазии, потому что мысли моментально возвращаются к той случайной встрече в кафе с тем гробовщиком, чью семью ранее вскрывала после ужасающего ограбления с двойным убийством.

Она тогда сказала ему, что от психиатров есть толк, потому что они хотя бы могут выписать рецепт на снотворное.
Он тогда просил, что если, даст ей снотворное, то получит право говорить что угодно?

Бекка помнит отлично тот разговор, как и разъедающую изнутри ярость. Помнит не потому, что из-за специфики работы ее память заточена запоминать разнообразные нюансы, кажущиеся на первый взгляд неважными, но потому что в те ночи, когда снова не получается быстро заснуть, прокручивает тот диалог снова и снова, ощущая разъедающую подобной желчи злость, что комом скапливается в глотке.

Алан Бишоп решает, что его собственная скорбь развязывает ему руки, давая карт-бланш на то, чтобы вести себя как полный мудак. Бекка комкает пакет, раздирая весело разукрашенную упаковку ногтями, запихивает таблетки в наугад распахнутую сумку и вылетает из кабинета, едва не снеся прохлаждающегося без дела доктора Чейза. Тот что-то говорит ей вслед, но она даже не слушает. В ушах шумит пульс, нагнетаемый яростью, как кузнечная печь — мехами.

Она помнит, где Алан работает, потому что именно он закапывал Александра после его смерти. Гроб из красного дерева, белый качественный бархат. Могила рядом с могилой, где покоится его первая жена. Тогда чувствовала опустошение, но теперь даже не вспоминает о своем горе, сосредоточенная на остром желании выковырять чужие глаза. Таксист опасливо косится на нее, пока везет до кладбища. Алана находит в служебном помещении, но вместо приветствия в несколько широких шагов сокращает расстояние между ними и с размаху отвешивает пощечину. Выходит звонко и, возможно, ошеломительно. Ладонь горит, но эта боль не отрезвляет. Скорее напоминает катализатор. Она бьет с левой, но если повторно ударит и с правой, будет так же больно. У нее одинаково развиты обе руки.

— Как ты сме-е-е-шь! — от напряженности момент голос предает: заикание все еще возвращается, если слишком сильно злится или волнуется. Ей сказали, что это уже не изменить. Минимальные последствия, если учитывать, что ей когда-то вскрывали череп и ковырялись непосредственно в мозге. — Думаешь, это смешно? — вытаскивает банку с таблетками и швыряет в него. Попадает в грудь, а не в нос, что разочаровывает. — Какого черта ты вообще ко мне прицепился?!

Если чем и может гордиться, то выдержкой. Отсутствием страха перед толпой, смывшимся еще в детстве во время частых выступлений на музыкальных конкурсах. Умением не срываться на крик в стрессовых ситуациях. У нее холодная голова, когда дело касается работы, и ей удается контролировать эмоции, чтобы принимать решение рассудительно, но сейчас внутри словно прорывает плотину. Затопить рискует Алана, который не выглядит напуганным. Выражение его лица Бекка может описать, как самодовольное. От одного этого вида чешутся кулаки. Агрессивной ее тоже никто не считал, но сейчас именно так себя ощущает: от гнева почти что дрожат пальцы, которые обычно могут похвастаться твердостью и четкостью движений.

У Алана по щеке, на которую пришелся удар, расползается красное пятно. Реакция на физическое воздействие — процесс абсолютно физиологический. Бекка знает, как тот протекает, в скучных биологических подробностях, но даже уверенность в том, что ему больно, не помогает. Возможно, так работает компенсация или перенос. У нее не то состояние, чтобы разбираться в психологических нюансах собственного поведения. Быть может позже, когда успокоится, получится понять и устыдиться. Гораздо позже.

Парень, на резком контрасте с ее поведением, абсолютно спокоен, и это раздражает еще больше. Точно тем, насколько размеренно и терпеливо отвечает, лишний раз указывает на то, что у нее явные проблемы с самоконтролем. Так всегда одергивала мать, напоминая, что на людях стоит вести себя прилично. Будучи учителем, у той всегда получалось с незаметной для нее же легкостью поучать постоянно. Бекке не нравятся ассоциации с поведением матери, и это раздражает еще сильнее. Хотя, казалось бы, куда еще. Алан удивляется тому, что что-то может быть не так, и изображает удивление весьма искренне. В какой-то другой ситуации можно было бы подумать о его благих намерениях, но это последнее, о чем собирается думать.

Злосчастная банка с таблетками оказывается снова у нее в руках, и Бекка хватает ту, пока сжимает зубы так сильно, что впору беспокоиться о том, как бы эмаль не посыпалась мелкодисперсной крошкой. Крышка банки поддается не сразу, и, пожалуй, все дело в том, насколько ее внутренне трясет от ярости. Это вполне себе обычно упакованные рецептурные таблетки, а потому можно задаться вопросом, каким именно образом их достал. За это можно упрятать его, шепнув кому следует в полицейском управлении? Крышка, наконец, поддается, и Бекка высыпает содержимое прямо Алану под ноги, чтобы на этот раз было четко понятно, что именно она думает о таких подарках. И плевать, какими соображениями руководствовался, когда приходил в участок, чтобы вручить ей.

В принципе даже хорошо, что ее не было на рабочем месте, когда он приходил. Подобные сцены в стенах бюро стали бы главной сплетней последнего месяца, но здесь, вдали от досужих взглядов коллег, и без того любящих шептаться по поводу и без, не видит никаких причин себя контролировать. Последний месяц жизни нельзя назвать счастливым, и поведение Алана похоже на маленький камешек, с которого начался горный обвал.

— Мне. Ничерта. От тебя. Не надо, — делит слова в предложении на короткие огрызки, чтобы не начать заикаться в самый неудачный момент. Гневные отповеди едва ли станут звучать более грозно, если ее язык снова откажется слушаться, а ей нужно быть убедительной, а не смешной. — Не смей. Больше. Так. Делать, — в речи все сильнее выделяется французский прононс, а еще от по-карикатурному графичного движения губ выделяется парез, из-за которого левый уголок губ застывает на месте, придавая лицу немного высокомерное выражение. Ей глубоко плевать, что он подумает о ее внешности. Главное, чтобы не продолжал издеваться.

— Найди. Себе. Другую. Жертву, — подходит еще ближе: ярость лишает страха, и ей приходится чуть поднимать голову, чтобы посмотреть ему в глаза. Хотя напрашивается необходимость еще раз ударить. После их разговора в последний раз создается впечатление, что слова Алан понимает не особенно хорошо. Хотя не факт, что и физическое воздействие поможет донести ее мысль. — Если не зна-а-аешь, чем себя занять, чтобы не скорбе-е-еть, вылови себе кого еще из группы подде-е-ержки, потому что иначе я-я-я найду способ испорти-и-ить тебе жизнь, — тычет его пальцем в грудь, и крылья носа широко раздуваются при каждом вдохе. Это показатель того, какой трудностью является необходимости удерживаться от второй пощечины.

Ему стоит подумать о том, где она работает. И о том, что у нее должны быть хорошо знакомые копы. По крайней мере угрозы в ее голове работает именно так, хотя какая-то существенная часть желает, чтобы он продолжил нарываться. Потому что в таком случае появится моральное право ударить еще раз. И снова. И снова. В абсолютно слепой и бессмысленной надежде, что от этого станет легче. Словно причина в том, насколько по-ублюдски ведет себя Алан, а не в том, что Александр, и она никак не может смириться с этим фактом, как и с тем, что мир все равно продолжает существовать в то время, пока ее жизнь в очередной раз оказалась разрушена.

Происходящее похоже на намеренную манипуляцию. На попытку вывести на эмоции, которой сложно не поддаться. Это как войти в крутое пике, откуда нет выхода. Можно только падать вниз, закручиваясь сильнее и сильнее до столкновения с землей. После останутся только осколки, но вопрос, от чего: от ее психики или от его носа? Бекка вжимает ногти в ладони, когда сжимает кулаки. Способ обуздать гнев совсем не работает, как и дыхание. Вдыхает глубоко, но, задерживаясь в легких, кислород точно разъедает альвеолы. Так работает ярость: похожа по действию на токсичные отходы, которых нахлебался, купаясь в очистных водах химического завода. Алан не собирается отступать, наоборот увеличивая напор. Контрастность его самообладания и извращенного спокойствия резко граничит с ее несдержанностью и жаждой крови. На суде могут учесть состояние аффекта и недавнюю потерю близкого человека. И операцию на мозге меньше года назад. Прокурор решит, что у нее просто поехала крыша. Возможно, так же думает и этот откровенно насмехающийся над ней парень, смотрящий без какого-либо стеснения.

Алан говорит, что скорее он здесь может считаться жертвой, и алый след на лице служит лучшим доказательством этого утверждения. Малая часть ее сознания, пытающейся сохранять остатки рациональности, чтобы хоть как-то пытаться тормозить патологически закручивающийся узел близкого нервного срыва, знает, что он прав. Она пришла сюда с угрозами и физическим насилием. Ей стоит остановиться, но Бишоп ведет себя так, словно хочет, чтобы продолжала. Словно все это исключительно ради того, чтобы увидеть, как сгорят предохранители. Непременно со снопом искр в качестве небольшого фейерверка, ознаменующего собой радость победы. Вот только Бекка не знает, в какую они играют игру.

Алан говорит, что жертва здесь он, и это тоже манипуляция. Если ее уже заклеймили агрессором, со званием которого сложно спорить, какая разница, что будет дальше? Бекка вскидывает голову еще сильнее, и от напряжения в мышцах челюсти в любой момент могут посыпаться сжатые зубы. Когда-то в попытке чувствовать себя увереннее, обзавелась Береттой и тренером по рукопашному бою в виде знакомого из SWAT. У нее давно не было практики, у нее были несколько месяцев мучительной реабилитации, но удар все равно поставлен. Она бьет левой, будучи прирожденной левшой. Иронично, что именно на левом запястье чернеет вязью вытатуированных букв, гласящих, что страх убивает разум. Ее разум убивает гнев, тогда как Алану он лишь разбивает нос.

Бекка не знает, ожидалось ли от нее, что сможет зайти настолько далеко. Имел ли место какой-то абсурдный тест, который она теперь либо с блеском прошла, либо провалила. Ей плевать на результат, потому что на фалангах пальцев оседает несколько капелек крови. Почему-то удовлетворения нет, несмотря на проблеск будто бы удивления в по-кофейному темных глазах. Или все же не ожидал, что рискнет? Или работает преимущество левшей в ближнем бою: правшам неудобно контактировать с такими противниками. На самом деле не так и принципиально, какой рукой бить, потому в следующий раз в нос попадет правой. Для закрепления эффекта. Это лишь деструктивный инстинкт, вибрирующий в костях. Нос отекает практически на глазах, и она наблюдает за этим процессом бесстрастно в остывающей ярости.

Или стоило разбить рот, чтобы тот больше не мог сыпать раздражающими болезненными словами? Даже если те отчасти были правдивы и правильны, разве Алан первый и последний, кто пострадал за истину? Пусть запишет свое имя в список великомучеников, если захочет. Но сначала покажется травматологу, чтобы убедиться, что хрящ устоял от перелома. Или нет: у нее тренированные кисти и пальцы, не дрожащие даже сейчас. Бекка растирает его кровь по сухой коже, как оставляет боевую отметину. Так индейцы красили лицо в качестве устрашения и демонстрации своей силы.

— Теперь в достаточной мере чувствуешь себя же-е-ертвой? — спрашивает жестко, как в противовес его змеиной обтекаемости издевок. — Хочешь, вызову по-о-олицейский патруль? Расскажешь им о физическом насилии. И о том, как ты стараешься помочь в пределах своих возможностей. А заодно и о способе, которым достал рецептурные препараты, — разбросанные по полу таблетки хрустят под подошвой черной туфли на каблуке ортопедической высоты. Ее не отпускает, но скорее начинает ныть рука от непривычной резкой нагрузки. Бекка вращает кистью в запястье, мягко растягивая связки и мышцы. Деятельная ярость получает выход, но остается куда более глубинная и опасная. Ей хочется, чтобы он снова подставился, но это уже грозит переходом на следующий уровень эскалации. При прочих равных условиях Алан все равно мужчина, физиологически более сильный. Бекке не страшно, и это опасное сочетание. Ей кажется, что перетерпела достаточно боли, чтобы бояться чего-то еще.

— Займись по-о-омощью тем, кому она нужна, — похоже на последнее китайское предупреждение. Согласится отстать или предпочтет подставиться снова? Бекка смотрит с льдистой внимательностью, и в голове восхитительно нет больше никаких других мыслей, кроме той, что у Алана из носа течет кровь, и это по-абсурдному красиво.

Ему больно. Упертые в бедра ладони, словно пытается отдышаться, и капающая на пол кровь, будто кричат об этом. Бекка знает о боли и на личном, и на чужом опыте. Ее профессия предполагает умение от боли абстрагироваться: станешь многое пропускать через себя, и в конце концов психика не выдержит. Человек существо стадное и социальное. Это предполагает необходимость проявлять эмпатические черты. Эмпатия в ней сейчас припорошена алым маревом, словно присыпана ржавыми хлопьями засохшего гемоглобина. Ей совсем неприятно видеть, как Алан морщится от того, что каждый вздох бьет по нервным импульсам, доносящим панические сообщения в мозг о появившихся повреждений. Человек существо, состоящее из набора биохимических реакций. У нее диплом бакалавра биохимии.

Возможно, жестокость вызывает такое же привыкание, как адреналин. Или его вызывает, потому что она ощущает нервное возбуждение. В нем нет ничего от сексуального, но чувствовать свою силу приятно. На занятиях по рукопашному бою ее учили добивать, потому что капитан из отряда специального назначения не разменивается на мелочи: максимум эффективности при минимуме расхлябанности. Алана можно добить, но Бекка себя все-таки одергивает. Он откровенно гнусавит, но все равно продолжает быть насмешливым и высокомерным. Словно до сих пор знает и понимает куда больше ее. В том числе и о ней самой. Это продолжает раздражать.

Здесь кладбище совсем под боком, и если прикопать труп на дне заранее выкопанной могилы, едва ли кто-то хватится быстро. Или быстро найдет. Отсутствие тела же, как известно, затрудняло предъявление обвинения в убийстве. Бекка знает много нюансов о работе правоохранительной системы: плюсы и минусы. Как и о том, что лучше делать с трупом, чтобы усложнить экспертизу в качестве услуги собственному адвокату. Обычно ее моральные качества и совесть не позволяли слишком углубляться в обдумывание подобных вещей в применении к конкретным личностям [рассуждения о таком за чашкой чая во время перерыва было же обычным делом на ее работе: чтобы поймать преступника, иногда стоит думать, как преступник]. Сейчас ей хочется больше, лишь бы покрытые кровью губы не тянулись в мерзкой ухмылке.

Алан предлагает ей сходить к психотерапевту, чтобы исправить очередную проблему, которую в ней нашел. Создается впечатление, что в его глазах она просто сборище проблем. Такая себе подержанная машина, постоянно нуждающаяся в ремонте. Здесь уменьшить подверженность гневу, а там подкрутить регулятор скорби по мужу. Заменить проржавевшие части, а там глядишь и получится лучшая личность. Бекка не хочет быть лучшей личностью. Бекка хочет, чтобы никто не ковырялся ножом в руке в попытке вытащить микроскопическую занозу под кожей.

— А я бы на твоем месте вправила нос. Если не хочешь, чтобы он криво сросся, — холодно обрывает, а после резко разворачивается на каблуках, уходя прочь. Останется — все закончится еще хуже. Для них обоих, просто с разных ракурсов. У нее точно отберут лицензию, а ему придется потратить значительную часть страховки на лечение. В том, что из-за одного носа Бишоп не станет беспокоить полицию, почему-то уверена. Хотел бы этого, сразу вызвал патруль. Но нет, отпустил.

По дороге к выходу в коридоре врезается в одного из сотрудников, но даже толком не извиняется, стремясь выйти на улицу. Там светит слепящее солнце, пусть температура воздуха и низка по меркам Калифорнии. Она впервые с момента смерти Александра, оказавшись на кладбище, не идет к нему на могилу, потому что банально забывает. Возможно, это признак того, что является чертовски хреновой вдовой, но слишком занята тем, что с остервенением вытирает чужую кровь влажной салфеткой с рук в ожидании такси. Ему было больно, но даже это не могло заставить заткнуться. Видимо, не ей одной стоит обратиться к психотерапевту, и эта мысль приносит глубинное удовлетворение. Словно получилось заработать еще одно очко в их противостоянии, несмотря на то, что до сих пор не понимает правил этого процесса.

Запястье продолжает ныть, и приходится замотать его эластичным бинтом перед сном. Должно утешать то, что Алану наверняка больнее. Это достаточная месть, но чем дольше прокручивает все произошедшее сегодня днем в мыслях раз за разом, тем сильнее просыпается совесть. Наверное, все дело в том, что ярость потихоньку утихает, словно воздух выходит из проколотого шарика. Незаметно и медленно. Бекка думает над тем, могла ли поступить иначе, накручивая сама себя до состояния злость, чтобы оправдать хотя бы так собственное поведение. Ее учили быть хорошей девочкой, воспитанной и доброй, а не драться только из-за того, что кто-то раздражает до зубовного скрежета. Она училась драться, чтобы иметь возможность постоять за себя, но в совершенно других обстоятельствах.

Бекка засыпает в сомнениях, и ей снится что-то странное, несмотря на то, что на прикроватной тумбочке горит ночник, а Фидий обосновывается на подушке у самого лица, мурлыча сквозь сон буквально под самое ухо. Она поступила так, как должна была, чтобы отбить у него желание в принципе когда-либо к себе приближаться, хотя более простое решение проблемы банально до безобразия — продолжать игнорировать. Она по утру, умываясь, трет костяшки пальцев сильнее, словно пытаясь смыть капли крови, которых там давно нет. Возможно, сломала ему нос. И это крайне неприятно. Это не то, каким бы хотел ее видеть отец. Или она сама.

Ее моральных метаний и раскачивания на эмоциональных качелей, где подогреваемая намеренно негативными мыслями злость во имя самооправдания резко менялась на самобичевание из-за неспособности решить вопрос без применения насилия, хватает на две с половиной недели. Две с половиной недели, по прошествии которых Бекка, замирая со скальпелем номер десять в руках во время вскрытия, осознает: все это время она не думала об Александре в том деструктивном виде скорбных мыслей, когда хочется пустить себе пулю в висок, только бы не думать о том, что придется прожить еще хотя бы день без любимого человека.

Она думала об Алане; о том, насколько он раздражающий; о том, насколько он заслужил; о том, насколько он не заслужил. О том, что его будто бы все знающий взгляд смеялся над ее глупым и наивным непониманием. В наушнике продолжают надрываться инструменты: либретто знакомо до каждой ноты, но Бекка уже не вслушивается. Стыд, обрушивающийся на нее, подобен сошедшей лавине. Она не знает, куда деть руки, в которые приходится себя взять, чтобы закончить работу. В этот раз не задерживается после окончания смены, чем вызывает одобрительные комментарии со стороны доктора Лейсманна. Ему кажется это хорошей приметой, а ей кажется, что ее не за что хвалить. Если бы начальник знал, как себя вела, стал бы осуждать? У Отто получается это делать с какой-то поистине отеческой заботой и нежностью.

Большая упаковка с пончиками тяжелая, и нести ее неудобно, но Бекка покупает самые вкусные по версии патрульных из ее департамента, которые уж точно должны в этом разбираться. Таксист смотрит на нее с непонимающим интересом, пока везет на кладбище: коробка в руках вызывает много вопросов, но он достаточно воспитан, чтобы с ними не лезть. У входа ей встречается один из коллег Бишопа: видела того в прошлый раз, когда приходила, и автоматически запомнила лицо. Это профессиональная деформация, как и то, что слушает чужое недовольство с непроницаемым выражением лица, которому позавидовал бы Бэтмен.

— Если решили снова побить Ала, лучше проваливайте, — парень звучит агрессивно, и, на самом-то деле, имеет на это полное право. Вот только Бекка не собирается так просто уходить, как и снова размахивать кулаками. По крайней мере надеется, что до этого не дойдет. Не должно, если ее предположение окажется верным.

— Никакого рукоприкладства, — обещает, пока пытается обойти и зайти в дверь вместе с громоздкой коробкой с фирменной этикеткой на крышке. Парень смотрит на нее так, словно вместо пончиков там лежит бомба, и подобная забота кажется даже милой. Наверное, присутствуй он в прошлый раз, не получилось бы Бишопа так просто избить.

— Я вызову копов, если вдруг начнете распускать руки. Имейте ввиду! — он тычет в нее пальцем, откровенно угрожая. Бекка кивает, снова идя уже знакомыми коридорами в подсобное помещение, где пахнет свежим деревом. Алан стоит к ней спиной, возясь с чем-то на верстаке. Она смотрит какое-то время на спину, плотно обтянутую футболкой. У нее анатомически правильное строение мышц возле лопаток. Это отстраненное мысленное замечание. Еще одно последствие профессиональной деформации.

— Кхм. Привет, — начинает немного робко, привлекая к себе внимание. — Просто хотела узнать, как твой нос, — смотреть ему в глаза еще более стыдно, чем казалось, но Бекка делает шаг навстречу, протягивая коробку с пончиками. — И извиниться. Мне не стоило так остро реагировать. Просто... все как-то разом навалилось, хотя это и не повод, конечно, — оправдание звучит до убогого жалко, и она поправляет чуть было не свалившуюся с плеча лямку сумки. — Не думаю, что пончики могут все исправить. Но какая-то компенсация. Или я могу оплатить больничные счета, если хочешь. Ты показывался врачу? Стоит проконсультироваться. 

Отредактировано Rebecca Moreau (2023-03-16 06:30:34)