Контроль взял ее в заложники незаметно, шаг за шагом, решение за решением: крошечная побитая жизнью лаба, три первых аптечки, нажитые дьявольскими махинациями, в которые Мишка сейчас даже поверить не могла, первые левые рецепты, еще пустое огромное помещение склада… Она отчетливо помнила тот день, когда они с Юлем встретились там с Реджи. В воздухе висела переливчатая строительная пыль, и девчонка вспомнила все ирландские сказки о феях, которые знала с детства. А потом это помещение до потолка заполнилось товаром, и между стеллажами заюлили медлительные и задорные оранжевые погрузчики. Они несли на вилах полные коробки, между ними перекрикивались славные ребята-фасовщики в касках и перчатках. Море бумажной работа шуршало клавиатурами за окнами оупенспейса, а маленький уютный кабинет Миша в итоге уступила управляющему. Волшебная клиника на берегу океана, перекупленная и отремонтированная, любовно выбранная аппаратура, жутковатые печи для уничтожения биоматериала. Их Миша искала с такой тщательностью, с какой заказывала аппарат МРТ. Сколько надежд и радостей, тревоги, волнений и переживаний было вложено в этот бизнес. Она осталась бы жить в Мексике. Есть что-то особенное в том, чтобы просыпаться и засыпать на берегу океана. И Миша совершенно не заметила, как привычка отвечать за все, стала грузом нескончаемых дел. Они были приятными! Вначале они были приятными и вдохновляющими, даже когда были сложными и опасными. Девчонка чувствовала, что она что-то значит, что она есть. Что, оказавшись рядом с Юлем – один на один, – она не просто бывшая шлюха, не бестолковая сопливка, она сперва противень стынущего мета, а потом второй, третий, пятая штука баксов, россыпь таблеток на грязной ладони уличного барыги, гул клубняка в безликой обдолбанной башке, тонкие бесцветные роговицы, силиконовый сиськи, полные груза, чьи-то созданные и сломанные судьбы, слезы, кровь, деньги – это все она. То, чем она стала благодаря дилеру. Все, чем она была теперь. Миша отчетливо помнила, как они с Юлем тестировали ее первый мет, а мальчишка передознулся и, наверно, сдох. Она выходила из клуба в холодном поту. Сквозняк, забираясь под толстовку, делал пот ледяным, так что зуб на зуб не попадал. Тогда Юль поцеловал ее на парковке. Мишка была совершенно уверена, что барыга выкинет ее вон. Но он позволил остаться. И никогда не мог бы громче сказать: «Я в тебя верю». А раз он верил, она должна была суметь это все.

Но с появлением Макса и Бобби, это_все навалилось на девчонку влажной, сырой землей, промозглой и тяжелой. Словно ее заживо закапывают в могилу, а она все еще пытается пробраться к ночному небу, раскидывая замаранными пальцами тяжелые комья земли. Но тонет и тонет отчаянно. И Мартин, конечно, был прав. Потому что Мартин всегда был прав. Чем-то нужно пренебречь. Пренебречь детьми Миша не могла. Не такое у нее было детство, чтобы позволить кому-то расти в одиночестве без лишней ласки, шутки, конфеты или объятия. Пренебречь придется работой. Она медленно спихивала на сотрудников все, что привыкла делать сама. Пугливо, осторожно, по ломтику отрезая себя от того, чем была, и больше не могла ответить себе, что от нее осталось. Что она теперь? Кто я такая? Все, что было делом ее крошечной жизни, уплывало из рук, оставляя болезненную пустоту. Мишка все еще бежала свой спринт, когда порванная ленточка «финиша» давно осталась позади, когда ее почти перестали беспокоить обсуждением всего, что могло решиться без нее. Но жуткое, тревожащее ощущение утраченного контроля над собственной судьбой все еще болело и пульсировало в ней.

Завязать куда легче, если с тобой случилось что-то шокирующее, меняющее твою жизнь, наполняющее ее новым смыслом. В этом отношении она всегда верила, что бросила не из-за рехаба, а из-за Макса. Жизнь, здоровье, будущее этого ребенка были так ошеломляюще императивны, что не шли ни в какое сравнение с жалкой заместительной терапией. Сейчас все было иначе. Данное Мартину обещание тяготило пониманием справедливости и разумности, но ничего не пришло, чтобы прикрыть брешь в чувстве собственной значимости, ценности и важности. После лет изматывающего труда и адреналиновой гонки эту брешь не заткнуть чтением детских книжек на ночь и походом в зоопарк. Смысл жизни стремительно сокращался до одной страны, одного города, одного дома, одной комнаты и единственного стула, на котором Миша сидела, рассматривая в зеркале свое отражение. Она так и состарится здесь в этом доме, на этом стуле, перед этим зеркалом. С ней больше ничего никогда не случится. В отражении воображение накидывало на лицо все глубже проступающие морщины, выбеливало глаза, волосы, кожу, и эта перемена была ужасающей в статичности позы и синего домашнего шелка. Скоро Юль поймет, что ему совсем не за что больше ее любить. Что ему нечем гордиться в ней. Что она скучная. Что она – обуза. Жизнь завершалась. Здесь и сейчас. Дети спят, Мартин придет утром, ноут уже погас. Миша выкинула на ладонь пару таблеток из пластиковой тубы и запила их мартини. Так сходили с ума валиумные домохозяйки в 50-х: всегда улыбчивые, с готовым ужином и причесанными детьми. В этом даже был свой ретро-шарм.

Каждая пара таблеток уже неделю была последней. И эти - последние. Все кончено. Туба уселась на столешницу рядом с пудрой.