– Постараюсь уговорить маму вернуться домой, – отец говорит без уверенности,  но ободрительно (вымученно) улыбается: застывшее от усталости лицо трескается в уголках сухих глаз. Он выжат и измотан. Джош Кирни заводит серый ниссан со второй – рука предательски соскальзывает с ключа зажигания – попытки, уже не новая машина недовольно урчит и как будто сопротивляется, но в конечном счёте повинуется, вставая на холостой ход. – Ложись спать, – обречённо подкладывает посыл – не жди нас, идущий рука об руку с надеждой более ясного утра, чем тёмный вечер, но куда там. Дохлый номер, и это предчувствие душит крепче удавки.

– Хорошо, – Кэм и не спорит. Просто стоит у гаража, где его высаживают, как безбилетника на трассе. – Пока, – в голове полный вакуум, абсолютная пустота и безмысленное пространство. Ноги, руки, плечи – всё мешки с ватой, и Кэм двигается с места лишь спустя несколько минут, как отец съезжает с гравия подъездной дорожки и удаляется по пустой улице в направлении городской больницы. Он идёт в дом, но словно проходит мимо дверей. В мыслях он рядом с матерью, но что тут, что там – непутёво топчится и не знает, куда себя применить, потому его и отвозят домой под предлогом раннего подъёма в школу. Кэм не сопротивляется, не находится в контраргументах и соглашается, что он полезнее дома, хотя что он будет делать в этом самом доме – ума никак не приложит, щёлкает пару раз светом на кухне, как бы проверяя (да, это их кухня), прислушиваясь к немой тишине и волочит себя наверх.

Стрелка часов близится к полуночи. Вся накопленная усталость в мышцах сублимируется в тупое окостенение как внутри, так и снаружи. Постучи по лбу – ответом послужит глухой стук. И всё же Кэм ещё способен по инерции исполнять какие-то повседневные функции: раздражённо кинуть в угол рюкзак, таскаемый со школы, машинально включить комп и несколько минут бездумно пялиться в экран темноте, пока в глазах не сосредотачивается слезливая резь. Трёт оттянутым рукавом, провоцируя зуд и смаргивая паршивые мысли. Ещё рано предаваться отчаянию, но тяжело следовать своему же совету. Двигает в угол стола чёрную немытую кружку с Дартом Вейдером и его цитатой для Люка Скайуокера: "Я твой отец". Надо бы отнести в мойку, как и себя. Сил нет ни на первое, ни на второе. Похуй.

Взглядом он цепляет статус Юна в дисе и рефлекторно тянется к наушникам, но те повисают крутым хомутом на шее. Резон упасть в кс до утра очевиден и напрашивается сам собой – Кэм уже открывает их с Линчем голосовой чат, как тормозит,  напоровшись на невидимое препятствие. И спотыкается дальше, силясь обойти с какой бы то ни было стороны – никак не удаётся выдохнуть. Вдохнуть, впрочем, тоже. Рука так и зависает на мышке рядом с заветной иконкой.

Через несколько минут бестолкового ступора набирает Юну короткую просьбу зайти: крутит-вертит в руках телефон, как ебучий спиннер, и так отвлекается, окончательно размывая границы ощущаемого времени, а потому не замечает, что Линч появляется на пороге спустя намеренную выдержанную паузу. Обычно внимательный на такие мелочи Кэм наверняка доебался бы (а чё? а как?), но сегодня даже не слышит, как друг свободно хлопает внизу дверью и бодрым шагом поднимается к нему. Не слышит, что тот и говорит. Смотрит только на Юна отстранённо и тупо. Один к одному.

– Бев в больнице, – как-то сразу на все вопросы. Поворачивается на стуле с тугим скрипом. Со скрипом же давит слова дальше: – Ей стало плохо на уроках, вызвали сначала маму, потом – неотложку. А меня отец забрал, – взгляд в пол, как оправдание за проёб (на протяжении дня видит сообщения от Юна, от Джойс, подружки Кирни, с которой они вместе ходят на тригонометрию, а после школы – к ней домой;  видит навал уведомлений, но сосущий под ложечкой страх за сестру парализует и сводит на нет все попытки объясниться с кем-либо, а что тут скажешь? так и не говорит ничего; на время выходит из разбившего его паралича с подачи отца, принесшего ему жухлы сэндвич с тунцом из вендингового аппарата в больничном кафетерии, тяжесть отцовской руки и безапелляционное «ешь» Кэм чувствует до сих пор в отличие от вкуса еды, провалившейся в желудок клейкой массой непонимания и тревоги). – Сидел в больнице вместе с родителями всё время, – первый осознанный взгляд на часы и подсчёт часов, на которые он выпал. – Пока ждём результатов анализов, ей вроде лучше, но мама отказывается оставлять Беверли одну. Я тоже не хотел уезжать… – от бессилия до злости в один кривой удар ногой по кровати с Линчем на ней. Пинок как протест против родительской воли. И сейчас Кэм думает, что мог бы поупрямиться, не соглашаться и не уезжать. Теперь же сидит один (ладно, не один) дома и бездействует. – Выслали сюда, – второй пинок, но на порядок слабее и с дальнейшим упором в открытый край каркаса. – Всё равно не могу ни о чём думать, – безнадёжная правда, от неё Кэм и бежит, обращаясь в полукататоническом состоянии к Юну, как к единственному близкому другу, но не хочет напрягать того своим молчанием и заёбывать семейными – для Линча чужими – проблемами. – Как сам?