… Дородная негритянка с уставшими веками терпеливо смотрит на кассовый аппарат, который медленно проводит платеж за бутылку воды, крекеры, пару бананов и яблок. Еще – за мороженое, но то пока так и лежит в холодильнике рядом. В маркете, прилепившемся к заправочной станции, смертельно жарко. Стеклянные пыльные стены превращают его в сухой аквариум, и только отсутствие прямых лучей спасает от смерти. Иначе бы Вайсс вспыхнул и обуглился как спичка. Гореть заживо страшно, ему известно, как это бывает. Нет, он не горел сам, но видел, как это происходит с другими, и помнит запах сжираемой огнем плоти. Ни с чем не спутает.

[Накануне ему чертовски плохо спалось].

Синяя футболка липнет к телу, Рэм оттягивает ворот и встряхивает. Негритянка глядит на него с неудовольствием еще большим, чем на зависшую кассу. В ее взгляде читается что-то вроде «м-н-е-т-о-ж-е-ж-а-р-к-о-и-ч-т-о-т-ы-х-о-ч-е-ш-ь-ч-т-о-б-ы-я-с-д-е-л-а-л-а-?». Он хочет скорее вернуться в машину, потому что там – кондиционер. И Лоррейн. Рэм смотрит сквозь подсвеченную солнцем пыль на стекле: снаружи в полутени стоит малиновая шевроле, сменившая черную элантру. Подержанная тачка, но вполне приемлемая для того, чтобы со временем определиться с выбором чего-то лучше. Сейчас голова занята другим – сегодня и в целом с того дня, когда Лоррейн объявила, что больше не работает в Рохо, что она свободна, а значит, свободен и он. Немаловажное уточнение: оба в равной степени и безработные. Жизнь ухудшается перед тем, как наладиться.

[Эту новость Рэм воспринял совершенно спокойно: ему было не страшно потерять оплачиваемое место, он никогда надолго не оставался без заработка. В конце концов, у него достаточно навыков, чтобы устроиться в любую автомастерскую, охрану или даже разгружать приходящие в порт суда. Другое дело, что без работы осталась Лоррейн, которая приехала в Сан-Диего ради Рохо, и, если подумать, клуб был единственным, что держало ее здесь. Она, пожалуй, и город успела узнать только на отрезке от дома до окраины].

Напольный вентилятор смотрит чуть вниз, повесив голову, и едва вращается. От него никакого толку, он просто гоняет разогретый воздух, не создавая даже ничтожного ощущения прохлады. Рэм трет шею, ладонь остается влажной. С бритого затылка течет зашиворот.

– Давайте я заплачу наличными, – предлагает он, снова доставая бумажник. В том несколько двадцаток и сотни.
Негритянка глядит, не моргая, потом разлепляет наконец губы и говорит:
– У меня не будет сдачи.
– Я вам ее прощу.
Пусть будет в счет неполучения им теплового удара. Рэм чувствует, что близок к нему и еще, что его терпение на исходе. Нужно перевести дыхание, хотя это пиздец как сложно при недостатке кислорода.
– Подождите.

Рэм роняет голову и медленно дышит через нос. Наверное, это бог испытывает его. На прилавке лежит кипа религиозных буклетов, на них так и написано: «Бог испытывает нас». Похоже на правду, если бог все-таки существует и ему есть до них дело.

[Когда они с Лоррейн свободные, безработные и голые валялись у нее в кровати, он спросил о том, вернется ли она теперь в Сакраменто. Тогда этот вопрос был для него самым важным. Лоррейн ответила, что ей нужно будет туда съездить, чтобы разобрать вещи и выкинуть ненужное. Что станет делать с остальным, не сказала, но Рэму хотелось и хочется думать, что: она заберет их с собой в Сан-Диего. Однако, чтобы знать, что делать с вещами, необходимо сперва разобраться, что делать с собой. Рэм не стал продолжать разговор, потому что ее нежелание ощущалось сильнее собственной потребности расставить точки над i. И это было важнее].

[И тем не менее Рэм чертовски рад, что Лоррейн больше не связана с Рохо и его обитателями. Он не будет скучать по Алонсо или Диего, по Мелестине или Густаво. Ни по кому из парней и уж тем более ни по кому из девок. Исключение разве что Хесус, однако с ним они при желании продолжат видеться в зале на спаррингах. Но снова разница между ним и Лоррейн в том, что он всего лишь в очередной раз сменил работу, а она подвела черту под целым этапом жизни. Об этом они не говорили, но это не обязательно. Рэм понимает больше, чем озвучивает, и понимает достаточно, чтобы уважать ее право переживать перемены столько, сколько ей потребуется].

Он смотрит на часы на запястье. До Сакраменто еще порядочно пути. Туда они доберутся только часа через три или четыре, если не попадут в пробку.

Силуэт Лоррейн в малиновой шевроле неразличим.

– Отклонено, – говорит негритянка. – Связь с банком не установлена.
– Это значит, не достаточно средств? – спрашивает Рэм, хотя убежден, что именно с этим не может быть никаких проблем.
– Это значит, что связь с банком не установлена, – повторяет она. – Попробуйте еще раз.

[Куда большую радость от новости испытает мать, когда узнает, что с его работой телохранителя покончено. Рэм еще ничего ей не сообщил, не в курсе даже Софи. У него не было на это времени и желания, а то, что сам факт не стал основанием для драмы, не вызвало у них никаких догадок. Он вел себя в эти дни так же, как и прежде: являлся домой в лучшем случае под утро, либо пропадал у Лоррейн насовсем. К тому же матери и сестре пока достаточно и той новости, что Бруно Вайсс действительно решил оставить свой бизнес и продать охранное агентство Рэму. Если, разумеется, тот готов взять на себя ответственность. Гегель оказался прав].

[Разговор с дядькой начался без прелюдий, да и после визита Марка Гемелла сам звонок с предложения встретиться тоже не был неожиданностью. Бруно пригласил Рэма «д-л-я-в-а-ж-н-о-й-б-е-с-е-д-ы». Он выбрал бар в центре, хорошо знакомый, но давно забытый. В последний раз Рэм бывал там чертовски давно, уже после смерти отца, но лучше всего помнит визит туда в день его похорон. Это заведение было что-то вроде «своего места» для Вайсса-старшего и его сослуживцев по полицейскому участку, и здесь они пили в память о нем поздно вечером. Мама тогда уже легла спать, уступив действию успокоительных, Софи оставалась с ней, а Бруно забрал Рэма с собой, и, кажется, тогда он впервые в жизни по-настоящему напился].

[– Твоего отца мне чертовски сильно не хватает, – сказал Бруно.
И еще:
– Ты очень на него похож].

[Одно из неоспоримых лучших качеств Бруно Вайсса – неспособность горевать слишком долго. Дело не в его несерьезности, это такое удивительное свойство живого характера, которое в свое время здорово помогло матери оправиться от потери отца, а теперь привело его к моменту, когда он решил вдруг оставить свое дело, передав племяннику, и уехать на Кубу].

[– Зачем продавать? – спросил Рэм. – Можешь остаться на проценте.
– Не хочу. Хочу купить в Гаване какой-нибудь бар, назвать его «Сеньорита», курить сигары, пить коктейли и заниматься любовью с моей Хименой.
– Ты спятил.
– Твой отец наверняка сказал бы то же самое, – у Бруно Вайсса громкий смех. –  Но я влюбился. И потерял голову! Вот влюбишься и поймешь].

[Они договорились о цене и сроке оформления сделки. Вопрос с деньгами не встал хотя бы по тому, что Рэму было необходимо внести только половину суммы, вторую внес Гемелл. Пожалуй, новость о партнерстве – единственное, что омрачило физиономию Бруно Вайсса, но ненадолго. В защиту такого расклада выступила Клементина Вайсс, и он сдался].

– Прикладывайте еще раз, – говорит негритянка, повторно внеся сумму для оплаты.

Аппарат наконец издает жалобный писк, сообщающий, что платеж прошел, и белая лента чека выползает в пальцы кассирши.
– Спасибо, не нужно.

Рэм забирает из холодильника мороженое, цепляет ручки бумажного пакета с продуктами и чувствует, как те намокают в ладони. А когда он наконец выскакивает на улицу, то на контрасте с гиблой духотой маркета полуденный зной кажется прохладнее на несколько градусов. Все дело в раскаленном сухом воздухе.

Вайсс спешит к шевроле, где в раскрытом окне тает Лоррейн, подставившись под солнечный свет, ложащийся прямо на нее. Это непривычно, потому что обычно она защищает себя кремом и тенью как доспехами, загораживает глаза очками. Сейчас же как будто подняла забрало перед огнедышащим драконом.

Марго на заднем сидении тявкает при его появлении, потому что услышала голос и решила, что наконец получит свою порцию внимания. Ей тоже жарко, они даже поливают ее лежанку водой, чтобы страдалица не перегрелась.

– Ты сгоришь, – говорит Рэм Лоррейн, садясь в машину. У нее белая кожа с россыпью родинок, он бы не хотел, чтобы она покрылась красной коркой и начала облазить. Он бы не хотел, чтобы ей было больно любым образом, но, увы, может позаботиться только о физическом, а остальное не в его власти. Он не супер-герой, хотя в детстве и хотел быть Питером Паркером, бесстрашным Человеком-Пауком.

В салоне тоже жарко. Работающий кондиционер совершенно не справляется с температурой. Лоррейн его не отключила, и если тот сдохнет, то дорога до Сакраменто покажется длинней в несколько раз.

Лоррейн как будто не обращает на него внимание, так что Рэм трогает ее за плечо. В руках – рожок сливочного мороженого, которое уже подтаяло, пока он возвращался. Она, конечно же, отказывается, но, словно очнувшись, закрывает окно, выпрямляясь в кресле. Он может спросить, все ли в порядке, но ничто не в порядке. Как и она могла бы триста раз повторить, что все в порядке, но так и не заколдовать реальность. Рэм улыбается ее молчаливому прикосновению и заводит шевроле. Мороженое холодит рот.

В пути им играет только джаз, и, сколько бы он ни пытался наладить магнитолу на поиск другой волны, все возвращается к безголосой мелодии. Рэм не понимает джаз, но на небольшой громкости этот фон как будто подходит окружающему пейзажу. Лоррейн прикладывается щекой к стеклу, прикрывает глаза. Болонка позади в который раз топчется от края до края сидения, но, оставшись без хозяйского внимания, снова укладывается на лежанку, высовывая мелкий розовый язык и таращась в никуда своими черными глазами-бусинами. Несмотря на то, что эта атмосфера похожа на предгрозовой фронт, Рэм чувствует себя хорошо. Все происходящее кажется правильным. Просто понять это можно только интуитивно, потому что никаких указателей, подобных дорожным, нет. Он закуривает, чтобы заглушить сладость сливок на языке.

[Стремительность перемен может пугать как внезапно надвигающаяся с горизонта пыльная буря, но Рэм странным образом чувствует себя спокойным. Собранным что ли].

Очередной знак показывает мили до Лос-Анджелеса, следующий – до Сакраменто. Лоррейн вдруг просит свернуть, и Рэм смотрит на нее с удивлением. Она поясняет, что хочет к океану. – Хорошо.

Им некуда торопиться, потому что ни впереди, ни позади больше нет никаких обязательств. Вайпер отныне не ее забота, Рохо – тоже вне зоны ответственности. Их поездка продиктована не необходимостью проверить, как Мари с рыбьими глазами управляется в ее отсутствие, а потом успеть вернуться до того, как Мелестина не справится со своими полномочиями. Это теперь л и ч н о е.

Рэм, пожалуй, и сам не против изменить маршрут и сделать внеплановую остановку, чтобы проветрить голову соленым бризом и размять ноги у воды, даже если это стоит еще неполных двух часов. Он кладет ладонь на колено Лоррейн и чуть сжимает. На пару секунд отвлекается от дороги, чтобы поцеловать ее и разгладить нахмуренные брови.

Он никогда здесь не был, да и океан как будто бы ровно такой же, как и в Сан-Диего, но дело, наверное, в настроении. Молчаливость и отстраненность Лоррейн, которые Рэм понимает, тем не менее меняют оптику. Ему бы хотелось забраться к ней в голову, чтобы наверняка узнать, о чем ее мысли, и, может, устранить все сомнения начет того, как теперь ей жить. Где и с кем – тоже. Однако это невозможно – забраться в голову. И прочитать мысли, взяв за руку, тоже. Они же не бестолковые кассовые аппараты, которые в конце концов принимают нужные сигналы.

Лоррейн оставляет обувь и босой идет в воду по камням. Рэм следует ее примеру и за ней, и еще думает, что можно было бы искупаться, если бы место было удобным. Кажется, что отмель продолжается бесконечно далеко, хотя дно может оказаться глубоким через любой следующий шаг. Пока Лоррейн впереди, Рэм присаживается и черпает воду в ладони, умывает лицо и голову, протирает шею. На губах мгновенно становится солоно.

Он щурится, потому что оставил очки под лобовым, и теперь жалеет об этом. Солнце, отражаясь от синей глади, режет глаза.

– Осторожней.

Догнать ее не составляет большого труда. Лоррейн оборачивается к нему, поймав за руку и поцеловав в ладонь. Та, наверное, тоже соленая. Рэм улыбается, когда она сжимает его пальцы в кулак: так делала перед его выходом на ринг. Это было недавно, но воды утекло с целый океан. Такое ощущение. Он молча обнимает ее и сжимает, тем самым как будто развязывая ей язык. Об этом думала в дороге – о том, кто она?

Мейс – известное ему имя. И кто такой этот Мейс, Рэм тоже знает, но насколько много – неважно. Достаточно. Лоррейн тычется ему под подбородок, будто прячась там от проблем, мысли о которых не дают ей покоя. И не дают найти себе место даже тут, на краю земли.

Взгляд теряется за горизонтом, пока Рэм ее слушает, а потом он находит ее висок и целует. Это могла бы быть самая нежная и гуманная лоботомия во благо.

– Хорошо, что, оказавшись у океана теперь, ты не чувствуешь себя шлюхой, – отвечает он. – То, что ты не знаешь кто ты, гораздо лучше, – мягко улыбается, прикладываясь щекой к ее макушке. – Может, стоит съездить в Гранд-Каньон, и ты найдешь себя во флористике? – это шутка, конечно. Он не обесценивает ее переживания, он только хочет сказать, что поиск себя – дохуя трудная штука, поэтому не надо пугаться, что не получается сразу достичь успеха. – Мой дядька создал с нуля бизнес, а потом вдруг решил, что теперь он хочет курить сигары, пить коктейли и жить со своей женщиной на Кубе на прибыль от приобретенного бара. Я думаю, мисс Адамс, что ты тоже придумаешь занятие, если перестанешь думать о том, что умеешь только раздвигать ноги и пугать шлюх, – заставляет ее посмотреть на себя. – Не знать, что теперь делать, нормально, но мы что-нибудь придумаем. Жизнь ухудшается перед тем, как наладиться. У нас, кстати, не все так плохо.

Это правда. Что они оба потеряли, лишившись места в Рохо? Лоррейн лишилась положения и власти – в сухом остатке. Но этот сухой остаток выцежен из дерьма вроде необходимости паковать себя в самые узкие платья и натягивать их швы среди обдолбанных шлюх, каждая из которых на утро может проснуться в собственной блевоте или не проснуться, подавившись. Необходимости контролировать порядок там, где его в принципе не может быть, и всегда быть готовой поехать с тем, кто нужен и важен для процветания блядюшника на краю города. Сомнительная потеря, которая на самом деле забирала больше, чем давала. Рэм же не потерял ничего, потому что Лоррейн остается с ним, здесь и сейчас. Вот что важно для него и единственное имеет смысл.

Лоррейн медленно открывает и закрывает глаза, просит задержаться здесь ненадолго.

– Сколько захочешь, – отзывает Рэм, выглаживая подушечками пальцев ее скулы.

У нее такие зеленые глаза, что можно в них пропасть. Сгинуть. Грустное красивое лицо заставляет сжиматься ребра от невыносимости чувств, которые она у него вызывает. Бруно сказал, что Рэм поймет его, когда влюбится сам, но он уже потерял голову.

– Может, откроем тебе бар, где ты будешь мешать самую лучшую маргариту в Сан-Диего.

Отредактировано Lisa Clover (2023-03-16 21:27:45)