Я бесповоротно схожу с ума, если, конечно, осталось еще с чего сходить, мне как будто кто-то душу переломал, и ее не восстановить.
Яркое полуденное солнце слепило глаза, окрашивая невысокие домики старого района в теплые медовые оттенки. Поднялся легкий ветер, несший в себе ароматы пряностей, цветов и запах свежего тыквенного пирога, что стыл на подоконнике его матери. Морщинистая ладонь ласково огладила Эша по осунувшемуся лицу, вторя зазвучавшим словам:
- Я рада, что ты вернулся...
- Время лечит, так, Ма? - его тонкие губы попытались изобразить некое подобие улыбки, но только устало скривились, а на стол с глухим стуком опустилась аккуратная бархатная коробочка.
От Сакраменто воротило нестерпимо, горько, всего ломало, потому что больше ничего там не держит, претил сам воздух мегаполиса, смешанный с гарью от высоких, серых труб заводов, выхлопными газами миллионов машин, зловониями, которые источают вечные мусорки. И Эш позорно сбежал, не выдержав одного дня до месяца со смерти Мадж.
- Да, Ларри, да, я сделаю это сегодня! – его звонкий смех, неровный, немного нервный от предвкушения скорой встречи, заполнил гостиную, заставив бабочку-моль испуганно сорваться с облюбованного места на спинке кресла. Эш плюхнулся на диван, выкидывая в сторону замолчавший телефон, и откинул голову назад. Глаза были плотно закрыты – так лучше представлять себе Мадж, такую легкую, невесомую, его маленького чертенка с глазами ангела. Эш против воли улыбнулся, уверенный, что ответом на его предложение будет «да», девушка давно была готова посветить ему остаток своей жизни, так что согласие на брак было простой формальностью.
Когда это случилось, Эш готовился выходить из дома, рылся в жестяной банке, ища ключи от мотоцикла, и досадливо выругался при звуке внезапно раздавшейся телефонной трели, которая заставила его вздрогнуть. Три таких обычных, блеклых слова, произнесенные ледяным безжизненным голосом отца Мадж, сложились для него в страшную картину.
«Мадж больше нет», - раскачиваясь на месте, обхватив колени руками, кусая губы, потрескавшиеся от соленых, отчаянных слез, Эш повторял про себя эту фразу весь вечер. Он заперся в квартире, после того, как вернулся от родителей Мадж, и до него никто не мог достучаться еще два дня – вплоть до самых похорон.
Конечно, они обвинили его во всем – ненадежный парень, плохая компания, как их дочь могла связаться с такими отбросами, это они загнали ее в могилу, они не достойны даже имени ее упоминать. Эш выслушивал горькие, жалящие слова, срывающиеся с уст впавшей в истерику миссис Марко, спокойно, не шелохнувшись, а потом круто развернулся и исчез из их дома, чтобы появится там в последний раз только в день прощания с Мадж.
Восемь темно-бардовых, плотных ирисов легли на свежую могилу, по-своему выделяясь на фоне остальных цветов. Эш присел на корточки и затушил окурок о землю. Несколько минут он не сводил больного взгляда с надписи на надгробии, потом дрожащими пальцами обвел буквы и поднялся, поежившись. На кладбище никого больше не осталось – только он и старик-гробовщик, возящийся с лопатами возле своего сарая. Пора возвращаться домой.
Каждую ночь он теперь просыпался от призрачного ощущения, что Мадж рядом, что она, как и прежде, обнимает его со спины, прижимается грудью, щекоча дыханием основание шеи, а он сжимает ее теплую ладошку в своей. Эш, устало потерев глаза, поднялся с кровати, нашарил в джинсах пачку сигарет и зажигалку, и вышел на балкон.
Он не успел и затяжки сделать, когда увидел ее – такую реальную, близкую, и в тоже время недоступную, Истерзанное сознание решило сыграть с ним в злую шутку… Эш вытянул вперед руку, силясь дотронуться до Мадж, и выпустил из губ сигарету, шепча ее имя.
